Daisy's Last Days

Поравнявшись с дверным косяком, она остановилась и посмотрела на потолок, всматриваясь в мелкие трещинки и параллельно думая. О вещах, в общем-то, обыденных, но важных. Например, о том, что надо приготовить еду, что надо постирать белье и протереть пыль под книжным шкафом. Взгляд упал на вышеупомянутый шкаф, и в голове четко проявилась мысль, что нужно начать читать какую-нибудь новую книгу. Для Марии чтение книг было сродни употребления, ну, скажем, героина или кокаина. И любила она читать потому, что в книгах можно помимо просто интересных сюжетов и мыслей, найти зацепки для собственных сочинений и основу для идеологий. Как писатель, она принимала любую теорию. Но как человек - ни одну. Любая мысль, отличавшаяся от ее собственной идеи, казалась ей глупой и бездоказательной. Как человек логики, Маша всегда пыталась найти для всего научное или околонаучное объяснение (ведь не всегда теория могла держаться на чистой науке), а если не получалось, отказывалась от этой идеи и кидалась на поиски новой. Идея собраться и поехать в место, где собирались люди высокие душой, но низкие телом, пришла в ее голову неожиданно, но весьма закономерно, ведь время было седьмой час, а делать было нечего. Ночное заведение оно на то и ночное, чтобы люди, которым также как и Маше нечего было делать в седьмом часу, успели собраться c середины дня или начала вечера и доехать до места назначения. Мария же приезжала туда крайне редко, несмотря на пожизненное «нечего делать в седьмом часу». И чаще она делала это не из-за осадочных ощущений ночного акта, а из-за осадочных ощущений самой ночи, проведенной в этом месте. Да и сами акты мало ее интересовали, ведь музыканты там собирались куда лучше, чем любовники. Одним из любимых Машиных занятий было очищение перед загрязнением. Проще говоря, она любила мыться. Чувство, которое охватывало ее в какой-то момент, было просто божественно и несравнимо ни с одним чувством на планете. Чувство очищения и обновления, и выражение «будто заново родился» подходит сюда как-никак лучше. Алгоритм выхода из квартиры далее подразумевал выбор одежды. Маша голой прошлась по коридору в комнату, в которой стоял большой книжный шкаф и полуметровый фикус (у Маши не было телевизора), взяла новую, еще не раскрытую пачку дорогих сигарет, которые она берегла для особых случаев, и отправилась подбирать свой наряд на эту ночь. Время было уже около семи, и по расчетам, Мария должна была успеть за полчаса – час одеться и отправиться в дорогу. Она взяла телефон и набрала номер такси, сообщила, куда надо подъехать и положила трубку. В обыденной жизни, которая была больше связана с поездками к известным личностям, чтобы взять у них интервью, и поиском новой идеи путем обхода ближайших улиц, одежда девушки не отличалась какой-то броскостью или элегантностью. Юношеский минимализм, который был весьма-весьма удивителен, так как все взрослые всегда твердили о так называемом «юношеском максимализме», не исчезал уже довольно долгое время, поэтому одежда на протяжении уже десяти с лишним лет не менялась. Вот Маше пятнадцать, и она одевается в узкие джинсы и широкие футболки. Вот Маше семнадцать, и она на футболку надевает рубашку. Вот Маше двадцать, и она меняет футболку и рубашку на огромный бесформенный свитер. Вот уже Марии двадцать пять, и она миксует все эти виды верхней одежды или соединяя их сразу все вместе. Вот Марии двадцать семь, и ей уже абсолютно все равно, что на ней надето. Но жизнь, которая хоть и вскипала редко, связанная с походами в довольно дорогие заведения, требовала не только дорогих сигарет, но и элегантной дорогой одежды, дорогого парфюма и дорогих украшений. Для случаев крайней важности у Марии хранилось парочка выходных одеяний, которые соответствовали требованиям, и хранились они в отельной части шкафа. В общем было всего три варианта: юбочный, брючный и платье. Юбочный состоял из само собой юбки, черной, полы которой были сделаны из кожи, легкой черной кофточки, массивных черных туфель и черных колгот. Брючный состоял из зауженных черных брюк, белой рубашки, черного жакета и черных туфель на каблуке. Платье было чем-то похоже на юбку. Тоже черное, юбка платья была выполнена «татьянкой», пояс был кожаным, а часть верха сзади была кружевной. К платью так же прилагались черные капроновые колготки и черные, менее массивные, но не менее черные, туфли. Сегодняшний выбор пал на юбочный вариант.Надев нижнее белье и колготки, Маша села на кровать. Какое-то фамильярное чувство закралось в душу. Это не было воспоминание сборов на свидание в ее молодости, потому что молодости не было из-за нескончаемой учебы, и на свидания ее тоже никто никогда не приглашал. Первого романтического опыта у Марии не было, а первый сексуальный опыт она получила там, куда сейчас собиралась. Возможно, именно поэтому она туда вообще возвращалась. Косметика легла идеально, и внутреннее состояние Маши тут же улучшилось. Она любила быть идеальной, любила быть идеальной для самой себя и любила создавать впечатление, будто все в ее жизни идеально. Интересная высокооплачиваемая работа, дорогие костюмы, дорогие украшения и запахи, походы на светские вечера и в театр. Ну, и, конечно же, дорогие сигареты. За всем этим скрывались бессонное ночи в попытках написать что-то стоящее, одежда, которая скрывала тело и делала ее невидимой для окружающих, запах дешевых сигарет, купленных за сотку через дорогу, и одиночество, на которое, кстати, Маша совсем не жаловалась, и даже наоборот, дорожила им. Общество людей не особо ее привлекало, из-за определенных мыслей, она даже ни разу не смогла полюбить, как это делают все обычные люди, будь то в книжках или в реальной жизни. Мария была готова. Она уложила в сумку ключи, деньги, телефон и сигарет. Но походив по комнате еще пять минут в поисках еще чего-нибудь, положила туда еще помаду и пудру. Она чувствовала себя типичной женщиной, как описывают в фильмах и легендах разные мужики. Ей стало от этого обидно, но, посмотрев на себя в зеркало последний раз перед уходом, она подумала, что все они врут, ведь настоящая женщинане остается одна на протяжении долго времени, ее быстро прибирают себе нуждающиеся в регулярных щах и сексе холостяки, а она, двадцатисемилетняя незамужняя и не умеющая готовить девушка, которая собирается на ночную прогулку и далее на продолжение этой прогулки в роскошном джаз-клубе, совсем не обычная, а как раз таки очень редкая и, чтоб ее, неуловимая. Выйдя на вечернюю улицу, она вдохнула уже достаточно прохладный воздух. Пачка дорогих не распакованных сигарет превратилась в пачку дорогих распакованных сигарет. Маша никогда не курила «в затяг», возможно из-за подростковой привычки, возможно из-за не очень большого желания вообще курить. Но это действие всегда привлекало ее в других, и она решила, что и самой попробовать стоит. Какая-никакая зависимость все же была. Такси подъехало через пару минут. Девушка села на переднее сидение и предложила деньги сразу. Акт обмены этими бумажками после того, как ее довезли до места назначения, никогда не нравился ей, и причин на то не было. Ехать было долго. Маша жила не в самом городе, а в небольшом городишке в области. На машине ехать час, поэтому к девяти или кпол десятому она должна уже быть там. В наушниках играли ArcticMonkeys, дорога неслась перед глазами, мысли убегали куда-то вдаль, опережая хозяйку. Мысленно Маша действительно была уже в «Daisy’sLastDays». Когда машина прибыла в пункт назначения, водитель что- то сказал, но Мария не услышала. Выйдя из машины, она сразу же направилась по ночным улицам в клуб. Это место не было похоже ни на один клуб, который был в округе. По сути, это был публичный дом, только с нотками джаза. Но не только джаз исполняли певцы, которые приезжали издалека. Это был и соул, и рок, и классическая музыка, и, в принципе, границ для творчества и самовыражения в «Daisy’sLastDays» не было. Плохую музыку там же вообще не исполняли. Когда же Мария спустилась вниз в подвальчик, в котором и располагался клуб, она заметила, что сегодня играет не живая музыка, а музыка из колонок. Это была медленная песня, которую пел грубый мужской голос, с хрипотцой, грустная, думалось. Несмотря на атмосферу, в зале было достаточно оживленно. Две девушки за угловым столом рассматривали какую-то карту. На одной из дам, довольно молодых, было надето желтое платье с длинным рукавом, а на другой длинное черное платье. Ища что-то пальцем на карте, они смеялись и о чем-то оживленно беседовали. За двумя столами, которые располагались прямо возле сцены, сидели почти одинаковые компании молодых людей. Стиль одежды чем-то напоминал шестидесятые: жилетки и странные кепки-шляпы. Возможно, из-за того, что не было больших столов, эту одну большую компанию разделили на две. За центральным столом сидела дама лет сорока, которая курила сигару. На ней было темно-красное платье, такая же шляпка с сеткой и такие же туфли на довольно высоком каблуке. Да и помада была на ней ярко-красная. В правой руке она держала газету, а рядом, на столе, стоял наполовину опустошённый стакан. Трое молодых девушек, которые были облачены в зеленое, голубое и розовое платья, видимо, пришедшие сюда впервые, пробирались за соседний с «красной дамой» столик. Одна из них что-то рассказывала своим подружкам, а те в свою очередь посмеивались. За барной стойкой сидел мужчина в очках, похожих на очки самой Марии. Он был одет достаточно просто, не как все остальные в помещении. На нем были простые джинсы, сине-желтая рубашка в клетку и простые черные кеды. Он что-то читал, потягивал какой-то коктейль и иногда делился с барменом какими-то мыслями и зачитывал ему цитаты из произведения. Выпить хотелось страшно. Мария подошла к барной стойке, поприветствовала знакомого бармена и попросила «как обычно»: - Красное полусладкое и водки. Мужчина взглянул на Марию и тут же упер свой взгляд обратно в книгу. Из-за ширмы, которая являлась некой дверью в подсобку, выскочила рыжеволосая девушка лет двадцати. Волосы ее были заплетены в косичку, а на ее болезненно-бледном теле были надеты белый свитер и светло-голубые джинсы. Девушка обвела зал взглядом, как-бы удостоверившись, что все хорошо, и метнула свои карие глаза на Машу. Глазенки ее тут же расширились и губы растянулись в детской улыбке. -Маша! – громко взвизгнула она. -Никочка, здравствуй, - улыбаясь, проговорила Мария. Николь была давней знакомой Маши, еще со студенческих времен. Встретились они на «Дне открытых дверей» в том ВУЗе, в котором обучалась старшая. Николь поступала на менеджера, и хотела работать по профессии в заведении своего отца, как, собственно, и случилось потом. Николь было тогда шестнадцать, она часто болела, поэтому была маленькой, худой и слабой. Смотря на нее, Маша не могла называть ее грубо Николью, с языка все равно слетало Никочка. Никочка присела рядом с Машей на соседний стул и о чем-то быстро залепетала по-детски. Старшая не слушала ее, настолько рыжеволосая была в забвении собственных мыслей и идей, что это выглядело настолько красиво, что Маша просто не могла отвести от нее глаз. При разговоре бровки Никочки подлетали вверх, иногда лоб ее хмурился. Она разговаривала с улыбкой, небольшие складки возле ее губ, когда она это делала, забавляли Марию и она улыбалась ей в ответ. -Ну а ты как? – спросила Николь и грустно добавила – Тебя так давно не было… - Я в порядке, Никочка, в самом лучшем состоянии! Работы невпроворот, верчусь как белка в колесе, от одного издательства к другому бегаю. Выдался свободный вечер, и решила заскочить к вам, дома тухнуть – тоска… Николь говорила о том, как в последнее время идет бизнес, о певцах говорила, сказала, что сегодняшняя исполнительница потрясет их всех. -Приехала их самой Германии! -Да что ты, из Германии? – Мария ахнула и вздохнула, - Из самого Берлина? -Ага, - рыжеволосая покачала головой, - но русский знает хорошо, говорит, бабушка русской была, часто приезжала сюда еще девчонкой, ну, певица эта. Зовут ее НэллаФирштейн, а просит называть ее НелиЕй. Это у нее творческий псевдоним такой. Сбоку послышался сдержанный смешок. -Чего ржешь? – спросил бармен у мужчины. -Да тут… «вряд ли вы знаете, Елизавета Петровна, что похмелье способно осветить запутаннейшие перипетии нашей жизни с невозможной отчетливостью», - зачитал он из книги. Бармен усмехнулся и продолжил протирать стаканы. Народу прибавилось, водки в графине убавилось. Пили то девушки вместе. Стойкость Марии поражала: после двух бутылок вина ходить спокойной ровной походкой и ничем себя не выдавать – талант, который, как говорила ее мать, мог убить ее в самый неподходящий момент. Никочка же, как настоящий ребенок, напивалась достаточно быстро, поэтому сейчас она уже сидела и глупо улыбалась, думая о чем-то совершенно своем. Двое престарелых буржуазных мужчин заказали портвейн и виски, отошли на пару шагов от стойки и начали беседу. -Леонид Николаевич, вот скажите мне, - начал грубый голос, - как нам быть? В мире такое происходит, такое случается, а мы пьем в публичном доме. - Ну, Виталий Игнатьевич, «мы» это у вас кто? -Как кто? Мы. -Как вы можете говорить о мире, и том, что МЫ с вами,Виталий Игнатьевич, пьем в публичном доме? Мы что, с миром как-то связаны? Мы что, олицетворение современного русского общества? Голубчик мой, либо вы не цените моменты, когда можно политературчничать, либо вы забыли свой год рождения, - собеседник глухо засмеялся и, как можно было слышать по звуку чирканья зажигалки, закурил. Мария тоже решила вспомнить о дорогих сигаретах в сумке. -Литературнички, - пошипел голос слева, - хах, посмотри какая, - снова начал мужчина в очках, - «И даже сама надтреснутость была надтреснута самым надтреснутым образом, сказал бы я – если бы не боялся, Елизавета Петровна, что вы увидите здесь попытку выражаться витиевато» Мужчина с грубым голосом указал пальцем на мужчину в рубашке и сказал своему собеседнику: -Вот! Вот это вы, Леонид Николаевич! Внезапно Николь засмеялась и попросила бармена налить апельсинового сока. -А вы, как я посмотрю, Пелевиным не брезгуете, - заметила Маша, обратившись к мужчине в очках. Он снял их и положил на стойку, оборачиваясь к девушке. - Чего же брезговать? - Ну, многие считают его набитым дураком и наркоманом, и таких, как правило, много. - Верить каждому из многих, все равно, что слушать всех вразнобой. Вроде одно и то же, а все равно бред. - Не считаете ли вы меня одной из этих многих? – интерес взял верх. Мария не собиралась продолжать разговор, но эта фраза зацепила ее внимание. -Человеком, узнавшим Пелевина по цитате, может быть только тот, кто читал его не раз и привык к такому построению предложений, - мужчина всем телом повернулся к Маше и улыбнулся. -«Самолет Можайского», я полагаю… -Правильно полагаете, а вы? – мужчина явно спрашивал об имени, но девушка не думала переходить с темы. - «Омон Ра», - мужчина лишь засмеялся. Она веселила его, даже не тем что они говорили о конкретно этом писателе. Скорее всего, это было из-за того, что он был пьян. - Осмелюсь спросить, читали ли вы «Бубен Нижнего Мира»? - Простит мне бог сие деяние,- вздохнула Маша и опрокинула очередной стакан водки. На этот раз засмеялся не только мужчина, но и Николь. Мария сказала ей, что пора бы ей уже идти на боковую, что она сильно пьяна, и что отец будет ругаться, если увидит ее в таком состоянии, на что она ответила, что ей еще Нелию принимать. Спустя минуту, Мария заметила на себе любопытный пьяный взгляд. Мужчина сидел, облокотившись на одну руку и чуть улыбаясь, смотрел на Машу. -Я буду спать с вами, - она пыталась сказать это серьезно, но какая-то смешинка пробралась в ее голос, и это звучало весьма-весьма игриво. -Я просто хотел узнать ваше имя, - сказал собеседник и попросил бармена налить ему клубничного сока. -Мария, - она протянула руку для того, что пожать руку мужчине, но вспомнив о правилах этикета, пыталась ее вернуть обратно, но мужчина уже протянул свою, и отказывать ему в удовольствии пожать молодую женскую руку девушка не хотела. -Михаил, - ответил ей он, взяв правой рукой, которой только что пожимал руку Марии, стакан с соком, выпил его и провел этой же рукой по своим выкрашенным в два цвета, блонд и светло-каштановый, волосам. Невольно Маша улыбалась. Михаил был милым. На вид ему можно было дать не больше тридцати, а если брать во внимание его одежду, то вообще только двадцать пять - двадцать семь. -Сколько вам лет? – напрямую спросила Маша. -Двадцать девять, а вам? -Двадцать семь, - Михаил неожиданно улыбнулся. Народ у сцены закопошился. Двое отвлеклись друг от друга и посмотрели в зал. Только сейчас Маша заметила, что Никочка ушла от нее представлять певицу. На сцену вышла сама Никочка. Пьяную улыбку скрыть она не могла, да и не особо пыталась. Коса немного растрепалась, она откинула ее назад и начала говорить в микрофон: -Здравствуйте уважаемые посетители! Сегодня вашему вниманию представляется коллектив родом из Германии «The call of the piano». Солистка - Нэлла Фирштейн! Зал зааплодировал. На сцену из-за кулис вышла низенькая брюнетка с очень короткими волосам. Одета она была в короткое черное платье, и даже каблук не делал ей погоды, на вид она была около метра шестидесяти, а без туфель все метр пятьдесят. Немка села за пианино. Поприветствовав зрителей на своем родном языке и получив бурные аплодисменты, она произнесла речь на ломаном русском о том, что ужасно рада здесь находиться и что желает всем получить удовольствие. Зал вновь зааплодировал, и теперь вместе с ним зааплодировали и Маша с Михаилом, и двое буржуазных мужчин.