gulbeseker

— Ты мне скажи, — Саша встряхнул рукой, глянул на часы, затянулся. — Как женщина скажи. Мне интересно. Может, я не понимаю чего. — Ну, — поторопила Кристина и тоже посмотрела на часы. Сделала глоток кофе. Саша задумался ненадолго, примерно на пол-сигареты. — Вот тебе ситуация, — сказал он, наконец, и с силой вдавил окурок в пепельницу. — Ты сидишь на концерте, а перед тобой сидит красивейший на свете мужчина. И чтобы привлечь твое внимание, он оборачивается к тебе все время, обрывает лепестки с твоего розового букета и жрет их. Жрет. Так вот. Ты выйдешь за этого мужчину замуж? — Много сожрал? — зачем-то уточнила Кристина. — Неважно, — отмахнулся Саша. — Одну розу, две розы. Да хоть весь букет, не суть. Кристина невежливо и совсем не по-девичьи хрюкнула в чашку кофе и захохотала. — Нет, — замотала она головой, утирая слезы сквозь смех. — У меня бегония и петуния растет, и пальма. Вдруг он листья грызть будет? А может, он фанат фотосинтеза? Может, ему витаминов не хватает? Может он любит гюльбешекер? Саша смотрел на нее, как на ненормальную. — Что он любит? — Гюльбешекер. Варенье из лепестков роз. — Да причем тут варенье? — засердился Саша. — Розу, говорю, жрет твою, чтобы ты внимание обратила, нет тут никаких намеков и подоплеки. Просто жрет розу. Даже не потому, что проголодался. Простая схема: жру розу — обрати на меня внимание. — Подкаты на максималках, — оценила Кристина. — Люблю чокнутых. Веселые они люди. Да, я бы, наверное, вышла. Вкусная роза-то была? — Что? — переспросил Саша, и посмотрел на Кристину взглядом душевнобольного. — А… не знаю. Не я это был. Это мою розу жрали. Кристина немножко помолчала, сдерживая внутри лосиный гогот. — И что, прям красивейший на свете, и жрал розу? Саша тоскливо почесался. — Ну его красивым считают, а я-то не эксперт. — Эксперт, эксперт, — заверила Кристина и поднялась, надевая на плечо ремень сумки. — Ну, главного он добился, внимание твое привлек. Сидишь вон, размышляешь. Значит, сработало. Пойду я, не провожай. Она еще раз рассмеялась, звонким, дробным смехом и застучала каблуками к выходу. — Кристина, — окликнул её Саша, не успев даже подумать над словами. — Кристина, а как варить гюльбешекер? Для начала он отправился в цветочную лавку, где купил два килограмма розовых лепестков. Потом в супермаркет, за сахаром и миндалем. Потом, от великой думы, схватил бутылку шериданса и застыл так, в позе роденовского Мыслителя, да только, стоя. Обругал себя последними словами, но потом, подумав лучше, взял две бутылки. На случай, если варенье не выйдет. Первый рецепт был на турецком и, ничтоже сумняшеся, Саша прогнал его через гугл-переводчик. Посмотрел на текст, выхватил взглядом строчку «горький слабеет медом» и открыл бутылку. Со вторым повезло, но он споткнулся на фразе «бланшируем лепестки три минуты» и долго думал, каким макаром это можно бланшировать лепестки и цензурно ли это? Лепестки лежали на столе молчаливым укором. Продравшись через дебри кулинарных терминов и даже без потерь сварив сироп, Саша задумался примерно на четыре полных тяги вейпа. — Пусть сам себе варенье варит, пидор! — вскричал он, вскинув кулак с зажатым в нем вейпом, словно флаг своей маленькой революции. Но тут же устыдился. Почесался. Затянулся. И решительным движением залил лепестки сиропом. Вторую бутылку он все равно открыл. Исключительно, в качестве поощрения самому себе — гюльбешекер вышел на славу. Уж точно вкуснее, чем сырую розу жрать. И более интересно работает в области привлечения внимания. — Это что? — спросил Меньшиков и попятился. Папка со сценарием в его руках недоуменно обвисла. — Гюльбешекер, — радостно дохнул на него вчерашним шеридансовым перегаром Саша. Олег Евгеньевич посмотрел на него, как недавно смотрела Кристина, явно собираясь половчее выпереть из кабинета, а заодно вспоминая номер первой психиатрической и медвытрезвителя. — Пьяным на службу, Петров? — прищурился он. — Я трезвый, — елейно заверил Петров. — Пьяный я был вчера, когда понять пытался смысл. Меньшиков хмыкнул. — Стихами заговорил. Саш, может домой пойдешь? — Попробуйте гюльбешекер, Олег Евгеньевич, — задушевно попросил Саша. — Я сам сделал. Попробуйте, пожалуйста. Олег Евгеньевич наклонился над столом, задумчиво посмотрел на фарфоровое блюдце, которое Петров искал дома битый час, а потом, уже здесь, в театре, осторожно клал ложкой из банки гюльбешекер, чтобы не запачкать края. Покосился на Сашу нечестивым черным глазом. Обмакнул палец в бледно-розовый сироп. Петров затаил дыхание. Тонкие губы испачкались сладким и вязким. — Вкусно? — почему-то шепотом спросил Саша, проводив взглядом палец. — Сладко. — Нравится? — Очень. Саша прерывисто выдохнул, подходя ближе. — Лучше, чем просто лепестки розы? — Несомненно, — ответил Меньшиков, и взгляд его был темным, жарким и зовущим. — Нравится вам гюльбешекер? — Да, — снизил голос до интимного шепота Меньшиков. Саша не глядя нащупал блюдце, набрал на пальцы влажной сладости и, выдохнув, словно в пропасть бросался, мягкими движениями растушевал эту сладость по тонким и бледным губам. Они же, словно набрав цвета, налились спелостью, и Олег подался к нему навстречу, увлекая в сладчайший во всех смыслах поцелуй. То, что он был до ужаса липким, это дело третье. Сухощавое, тонкое тело в сашиных объятиях было так к месту, что он задохнулся. Схватил раскрытым ртом воздуха, потянулся пальцами в невесомые, седоватые волосы. И так лихорадочно стал сдирать с Меньшикова все его одежки на стиле, словно времени ему осталась минута. От излишне сильной хватки оставались следы, предплечья и шея расцветали багровым. Петров прижимал к ним пальцы, собирал губами морщины, задыхался от жара, и смотрел, как жадно облизывается Олег. Схватил это проклятое блюдце, наклонил, расширенными глазами смотря, как сироп стекает в ямку меж ключицами Меньшикова. Вылизал все дочиста, вкус ему понравился, и он рухнул перед Олегом на колени, нещадно отбив их. Вот где ему место, решил он, мимоходом. У ног Меньшикова самое место Саше Петрову. В растрепанные волосы скользнули пальцы Олега, сильно сжали и потянули, он поднял взгляд наверх, свернул глазами. Зрелище было превосходным. Это не было возрождением Мафусаила. Это было причастием, темным, как сама земля. Петров понял, что нужно делать. И как заявить свои права. Уделив немного времени члену патрона, восхитительно розовому головкой, как гюльбешекер, он укусил Олега за выступающую косточку на бедре, развернул и вылизал так, что Меньшиков запросил пощады. Вид этой тонкопалой руки, отчаянно сжимающей подвернувшуюся ткань до белых суставов, привел Петрова в экстаз, а его член в полную боевую готовность. Он должен заявить права на Олега. И он заявил их, крепко сжав Меньшикова под грудью, и прижавшись губами к затылку, горько и вкусно пахнущему одеколоном. Вошел и замер — это нужно было прочувствовать. Это нужно было запомнить. Как горячо и больно сжимает его Олег. Как течет струйка пота по спине. Как пушистые и невесомые волосы лезут в нос. Как Меньшиков что-то совсем неслышно шепчет, и пальцы его побелели от напряжения. Сашино сердце затопила такая сука-нежность, что где-то глубоко внутри себя он даже всхлипнул. И потянул член из тисков назад, и врезался снова, по самые яйца. Кожа стала излишне чувствительной и болезненно горячей, будто они долго пересидели под солнцем. Он поддерживал Олега за впалый живот, и нахально трогал его везде, где хотелось. Оказалось, что в паху Олег коротко стригся, и волоски кололи ладонь, а кожа на сгибе локтя была невероятно нежной, и пах Олег вкусным горько-медовым одеколоном, а на языке он остался солью и тонким ароматом розы и миндаля. У Саши мелькнула шальная мысль, что следующий раз он использует гюльбешекер во всех извращенных смыслах, и он прикусил худруку шею, и нажал зубами сильнее, и ему стало так хорошо, как бывает только в бульварных книгах и в плохом порно. Он долго кончал глубоко внутри мощными выбросами, не помня даже себя. Сперму Олега с рук он потом осторожно собрал на блюдце с остатками варенья и смаковал эту смесь, нахально улыбаясь начальнику. Петров одел его, как куклу, потому что не смог упустить возможность обцеловать каждый сантиметр. Меньшиков был растерян, и молчал, но Саша знал, что уже выиграл. Чтобы дать ему время, он торопливо натянул свои измятые олеговыми пальцами вещи, украл один поцелуй напоследок. — Олег Евгеньевич, — молвил он, умильно заглядывая в глаза. — Приходите вечером чай пить. Я варенья сварил. Меньшиков просветлел лицом к улыбнулся Саше. — Я ем только гюльбешекер.