Из жизни патрициев и плебеев: Готовка, Гитлер, колесо.

— Берешь, значит, эти кости. — Ага, — Сказал Саша и взял-таки эти грешные кости. — Кладешь их в кипяток. — Ага, — сказал Саша. — И варишь их. Часа четыре. Саша прижал трубку плечом и посмотрел на часы. — Пену снимаешь ситечком. — Чем-чем? — Ситечком. — Ситечком? Олег на балконе обидно заржал. — Ситечко у тебя есть? — нетерпеливо уточнила мама в трубке. — А… я не дома, — подумав, ответил Саша. — Но ситечко мы сейчас найдем, если это принципиально. — Это не принципиально, — утешила мама. — Хоть тазиком пену снимай. – …ладно, — покладисто согласился Саша. — Тазиком, так тазиком. Не принципиально же. — Чувствуешь, чем пахнет? — помолчав, спросила мама. Саша втянул воздух носом и неуверенно сказал: — Бульоном? — Пиздежом тут пахнет, — авторитетно сказала мама. — И абсурдом. Колись, Петров. Зачем тебе рецепт борща? Да еще и на говяжьей косточке? — В карты проиграл, — насквозь фальшивым голосом сказал Петров. — Азартные игры тебя погубят, — зловеще предрекла мамуля. — Погубят, — согласился Петров. — Спасибочки за борщ, я тебе позвоню еще. Часа через четыре. — Позвони часа через четыре, — охотно произнесла мама. — С нетерпением буду ждать. — В карты проиграл, — забормотал Петров, положив трубку. — В карты проиграл, блядь. А ты чего смеешься? Вот мой домкрат, а вон там мой гараж, а в гараже стоит Соната и ожидает тебя вся в метаниях души прекрасной. И если ты сделаешь ей больно… Олег, на протяжении этой тирады, вытирающий от смеха слезы, счастливо взвизгнул и захохотал опять. Так и ушел в гараж: домкрат под мышкой, ключ на восемнадцать в кармане, гомерический хохот и счастливые, молодые глаза. Начиналось все благочинно. В воскресенье, положив наконец тряпку, маниакальный к чистоте до скрежета зубов Петров, встал в проеме олегова кабинета, упер руки в боки, и с немым укором стал смотреть на Олега. Олег терпел долго. Петров тоже. Положив, наконец, книгу (на этой неделе он читал «Двенадцать Цезарей» Светония), Меньшиков снял очки и уставился на Сашу в ответ. — Ты опять разувался в комнатах, — холодным тоном сказал Саша. — И чашку на столе оставил. И грязные вещи возле кровати бросил. И засыпал чистые простыни пеплом. И зарядки твои опять везде валяются. И вазочку после варенья грязную поставил в шкаф. Олег Евгеньевич, ты надо мной издеваешься? Меньшиков немного подумал, вытащил из уха наушник (по кабинету разлились нежные созвучия Малера) и спросил очень вежливо и спокойно: — Ты что-то сказал? Саша выдохнул и стал раздеваться. Скрепя сердце, он кинул на только вычищенный ковролин грязную майку. За ней шорты. Трусы. Олег было оживился, но тяжелый взгляд не оставил ему шанса. — Светония, значит, почитываем, — нехорошим голосом сказал Саша. — Малера слушаем. Патриций, ёб твою мать. Красна девица. Не морщись. Правду говорю. Значит, сейчас я иду в гараж. Иначе я тебя убью. А с завтрашнего дня в гараж пойдешь ты. И убираться будешь ты. И унитаз чистить тоже ты. И грязные вещи не в корзину, а в машинку кидать тоже ты. А я буду варить кофе, приезжать заполночь, курить в кровати, читать Светония, мать его за ногу, и слушать Малера. — Я готовлю! — возмутился Олег и пнул неопрятную кучу белья на полу. — Я же готовлю! — Вот именно! — тоже заорал Саша и пнул эту кучу еще сильнее. — Что за разделение обязанностей?! Я, значит, плебей, а ты ариец, так что ли?! — Какой, нахрен, ариец?! — Арийский! Нашел женушку! Сам женушка! Иди, колесо смени, попробуй! — Не ори, — внезапно спокойно сказал Олег. — Ариец, блядь. Выискался Гитлер серпуховского разлива, тоже мне. Пойду и сменю. Я до пятидесяти лет один жил, ты думаешь, я убираться не умею, или унитаз ни разу не чистил? Саша даже немного устыдился, и решил успокоиться. — Вот и отлично, — скомканно завершил он и поспешил скрыться в ванной. Ему было стыдно. — Ты бы переоделся, — заискивающе сказал Саша, заглядывая в гараж. — Замараешь же. В гараже играл Егор Крид, и Олег даже качал головой в такт. Его стильные тряпочки, к которым он был так нежно привязан, неаккуратно валялись на верстаке в куче опилок. Тут же стояла его чашка с остатками пива и бутыль «Охота. Крепкое.» Саша маленько охренел и попятился. Олег высунул из-за двери голову, на пиратский манер обвязанную старой сашиной майкой, и оскалился. — Хотел, чтобы я был по уши в обывательском существовании? — ехидно спросил он. — Звезда Кремля — и вот он, я! Че уставился? Пива плесни. Саша хотел было перекреститься, но потом вспомнил, кто Олег вообще есть. — Тарелку для воблы тебе принести? — елейно спросил он и налил Олегу в его чашку китайского фарфора Охоты. Кощунство. — На газетке неудобно, небось. — На газетке самое то, — ухмыльнулся Олег и вылез, вытирая солидол с рук об сашины штаны. Сашины штаны немного не сходились ему на животе, а рубаха была коротковата, от чего из-под нее мелькала соблазнительная полоса голой кожи. На щеке у него темнел масленный след, от него пахло горячим железом и потом, а Саше сносило крышу с каждым вдохом этой адской смеси. — А где Малер? — выпалил он об абсолютно отвлеченном, лишь бы прийти в себя и перестать возбуждаться на чумазого, плебейского Меньшикова. — А тут из принципа, — сказал чумазый и плебейский Меньшиков, хлебнув пива из своей чашки китайского фарфора, мать его так. — Тут кто угодно, только не Малер. Потому что это твой плейлист. Вот например, прекрасная песня, мне очень нравится. Саша уставился на Олега во все глаза. Олег тапал по айпаду, и увлеченно подпевал на очень чистом французском Матре Гимсу. — Слава богу, не Мияги, — вырвалось у него, а потом он подумал: «Слава богу, не Тимати», и ему немного полегчало. Олег внимательно посмотрел на него, ухмыльнулся нагло. — А как там борщ? — Замечательно, — дернул плечом Петров, прикидывая, удобно ли будет разложить Меньшикова прям здесь, а потом еще у стеночки поставить. — Ну иди, вари дальше, — остудил Олег. — А то убежит. Ситечко-то нашел? Он еще что-то кричал ему в спину, издевательски посмеиваясь, но Саша уже не слушал. Наступал второй акт этой дурной пьесы. Бульон сварился к двенадцати ночи, Саша плюнул, и лег спать, повернувшись к Олегу задницей. А наутро, едва рассвело, сварил кофе, рассеянно выпил его, заодно нещадно надымив на кухне, бросил чашку и планшет на столе, не закрыл за собой окно и пепельницу, и свалил, но не в театр. А в первый попавший магазин хозяйственных товаров. Там он присмотрел черный, пафосный кожаный фартук, но поморщился, и подумал, что это плебейски. Поэтому купил другой, темно-синий, с пряжкой, а к нему колпак. Прикинул, подумал, что идеально, и вернулся домой. Дома было удивительно чисто и пусто. Не плавала кофейная гуща в раковине, и пепельница была вымыта и пуста. Планшет лежал на месте, а чашка стояла на сушке. Саша не знал, радоваться, или огорчаться. Выпил еще кофе, и приступил, собственно, ко второму акту, но увлекся, и не услышал, как хлопнула дверь. Нафаня зашелся в истеричном лае, Саша от неожиданности упустил ложку в недоваренном борще. Расхристанный, потный Меньшиков появился в дверном проеме, и Петров забыл, зачем покупал фартук и надевал его на голое тело. Взгляд у Меньшикова был темным и хищным. Саше немедленно захотелось бросить борщ и лечь на столе, раздвигая ноги. Но сашина гордость была выше сашиной ебливости. Он небрежно кивнул ему, ссыпал с доски нарезанный картофель в бульон, обернулся спиной, кладя доску в раковину и затаив дыхание. Олег не подвел, шумно выдохнул и сделал шаг вперед. — Это низко, — сообщил Меньшиков, медленно двигаясь к столу. — Это просто удар ниже пояса, Саша. Разве этому тебя учили? — В любви, как на войне, душа моя, — фыркнул Саша. — Все средства хороши. Хорошо средство? — Прекрасно, — шепнул Олег, оказавшись за его спиной. От него снова пахло горячим железом и солидолом, и потом, и руки (Саша зажмурился от злости на себя и стыда), эти прекрасные руки, созданные чтобы творить, были испачканы по локоть в масле, и костяшки были сбиты. Он провел по ним пальцем, нежно, с невыразимой лаской. Он так любил Олега в эту секунду, что дышать ему было больно. — Сашура, — зашептал Олег, прижавшись к его голой спине. — Ну прости дурака старого. Ты превосходно смотришься у плиты, но не тебе это делать. Если хочешь, мы можем нанять домработницу, я найду порядочную, чтобы язык за зубами держать умела. Сашура, прости. Я постараюсь следить за собой. Сашура… Как можно было устоять и не простить его? Саша крепко схватился за столешницу, выпятил Меньшикову навстречу голые ягодицы, драпированные фартуком, и закусил губу. Не медля, по одной слюне, Олег вдвинулся до основания, прижался губами к шее. Секс был горячий и бестолковый, истосковавшись по любовнику за два дня вынужденного обидчивого целибата, Меньшиков решил сначала по быстрому, а потом еще раза три, а лучше до следующего утра, потому что невозможно было терпеть и обижаться, когда тебе так эстетично варили борщ. Он зажал Сашу в жесткий шенкель, взял, что полагалось, а потом, растерзанный напором Саша, умоляюще глядя, стал теснить его к балкону, и давить на плечи. Олег со вздохом сдался, подумав при этом, что сдался он с потрохами уже давно, с тех самых пор, как притащил мальчишку в театр и заявил всем, что это новый Гамлет. Пришлось подчиняться на шестом десятке, как и сейчас, но это было сладкое поражение и быть в этой любви с Сашей было так красиво. Олег улыбнулся, крепко схватил пальцами худенькие бедра, и облизнувшись, накрыл головку губами. — Оооо, — протяжно раскатилось над головой. — Оооо… оооо, сука, борщ убежал!