Изуверы

Как будто желудок полон крыс, как будто я — это и есть боль. (с) Torchwood

      Пластины панциря глянцево мерцали, с треском потирая друг друга, когда человек двигался. Треск этот более всего напоминал скрип твердого хитина опасного жука-гиганта. Звук проникал в мозг аккуратно, тщательно, вкрадчиво.       Девочка вздохнула, отвела взгляд. В расщелинах каменной кладки пола журчали тонкие ниточки ручейков, снаружи доносились увлеченные голоса дроздов и овсянок, мелодично потрескивала иволга.       Нет. Не иволга. Это хруст вымоченных, но все еще слишком свежих прутьев. Их пробует на своем предплечье жгучий черноволосый хлыщ. Его крупные кудри мерцают каплями влаги, глаза поблескивают чёрным маслом: младший Изувер выбирает ту, что станет на сегодняшнюю ночь его «невестой». Три… пять кандидаток. Все белокожи, субтильны, напуганы до одури, принадлежат ему. Ему – если не захочет поделиться. Ну с сестрой-то уж!       Катарина похожа на змею. Младший желает познать едва ли не каждую самку их земель, но сестра вызывает в его паху адреналиновые толчки. Они волнами окатывают его, превращают в молочного щенка. Ещё бы! Разве забыть, отчего её зовут Медовой Княжной? Забыть золотистое свечение вязкой жидкости на телах несчастных со снятой кожей? Несчастных любовников ветреной сестрицы. Её гортанный грудной смех – почти патока. Желанная ароматная гадюка с жирным блеском лоснящейся чешуи.       - Как думаешь, кого сегодня выбрать Феликсу, моя сладкая?       Девочка подняла глаза, взгляд упёрся во влажный рот госпожи Змеи.       - Я не знаю… п-простите… я только принесла тёплые накидки…       - Оставь её, Кэт.       Последние лучи садящегося солнца лизнули пластины доспеха, те ответили утробным хрустом. Звук ближе. Ещё ближе. Закрыть глаза – не лучший выход, не выход вовсе, но смотреть было невозможно. Сладкий запах гадюкиного платья ослабел, уступив место маслу мирра, гниющего ореха, зрелой сосны.       - Ступай отсюда прочь, белка, - приказал Панцирь голосом неожиданно ровным и пустым, - моя похотливая родня весьма непредсказуема. Ступай прочь, - повторил он, толкнув носком сапога раздавшуюся от многодневных дождей дверь. – И запомни эту милость.       «Милость», - гулко отдалось в её желудке.       Милостью Изуверов было оставить их старому замку стоять. Великодушно дозволить его перепуганным обитателям дышать их привычным поганым воздухом испражнений, тухлого мяса, страха. Нещадные гости лютовали здесь всего только пять ночей, но концентрация ужаса уже превратила кислород в плотную взвесь, подобие разжижающей кровь паучьей слюны.       Там, где проходили их кони, земля багровела, трава сворачивалась сама в себя, небо затвердевало в гранит. Возможно, это знаменовало лишь приход осени, возможно – безжалостные зверства Карминовых Князей. Они вторгались в раздробленный распрями край, как вторгается чужак в покинутый солдатом дом – насиловали, измывались, резали, экспериментировали. Наслаждались. Лют был черноглазый Феликс, чей высокий проникновенный тенор сжимал сердце ледяной стынью. Говорили, он поёт после омовения в крови своих «невест». Жутка была Княжна, предпочитавшая особенный «десерт»… Но всех страшнее был беловолосый великан в латах, пластины которых будто впитали всю кровь, что он пролил. Старший Изувер не щадил никого, его не заботили плотские утехи, он был смертью и нёс её, будто знамя. «Ты – Великий Жнец, брат мой, - улыбалась Гадюка, окидывая волооким взглядом очередной город. – Здесь так смердит… Вычисти воздух, собери свою дань».       - Милость, - повторила девочка, протянула ладонь с отрубями к кормушке. Серым всполохом метнулось слева, загорелся беличий рыжий хвост, внимательный глаз уставился на нее. - Убегай, сестрица, - проговорил зверёк, моргнул. Раз. Два. – Забирайся повыше.       Ека вздрогнула, сжала веки. Проснулась.