Понимание

Стылое серое море похоже на кашу или щербет. Снежные хлопья смешиваются с коричневатой водой и не растворяются: волны пресыщенно хлюпают у подножия бетонного пирса, слишком обожравшиеся, чтобы шуметь и грозить. По подобной воде и мог бы, наверное, ходить христианский бог, не намочив при этом даже пяток. Махиро не относит себя к божественной природе и не рискует попробовать — лишь опасливо тычет носком высокого ботинка в лениво чавкающую волну. Он хочет спросить у Самона, а способны ли по воде ходить маги, и, если да, упросить того провести демонстрацию, но, обернувшись со звучащим вопросом, не находит товарища: тёмно-красное пламя волос, посеребрённое январским снегом, маячит далеко впереди. Махиро пожимает плечами. Он доедает, шурша обёрткой, последний шоколадный батончик из купленных на заправке, мстительно думая, что не поделится, раз его оставили тут в одиночестве, но догонять бросается немного более поспешно, чем надо было бы, исходя из обиженной гордости: торчать на месте всё-таки уныло и глупо. Самон идёт вдоль кромки моря. Он в плотной куртке и держит руки в карманах, и Махиро, нагнав, примеряется к шагам длинных ног. Особенность тех, кто высокого роста — всегда ходить быстро, причём неосознанно. Но есть ещё и особенность хорошего воспитания, выраженная в данном случае тем, чтобы замедлить шаги, когда кто-то сбоку не успевает. Лицо у Самона спокойное и отсутствующее. За полмесяца близкого общения с ним Махиро уже узнал, что он любит вот так гулять под снегом, находя в этом отвлечение. — Привет от летних отдыхающих. Самон кивает на болтающийся в коричневой воде буёк, и они с Махиро некоторое время с самым серьёзным видом подкалывают друг друга на предмет того, как здорово и бодряще было бы сейчас искупаться. Самон вдруг делится историей из небольшого эпизода своего детства, проведённого в горах, в деревне клана Кусарибэ: как плавал там в реке, пытаясь поймать водных черепах. Черепахи умеют кусаться, думает Махиро, а потом поправляется: что магу какой-то там черепаший укус — даже откушенный палец. Залечит или отрастит снова. Как вылечил страшную рану, которая должна была убить Махиро. Вылечил по приказу Хакадзе, конечно. Но... Та катана, которую Самон пожертвовал ради этого Древу, была, краем уха услышал Махиро, чем-то вроде семейной реликвии. — Я всегда спокойно относился к оружию, — вдруг произносит Самон. Он прочёл мысли — хотя, разумеется, нет: лишь смотрит вниз, на крупный песок, где торчит из намытых камней и разноцветных обкатанных стёклышек ржавое и дырчатое, искрошившееся уже и неопасное лезвие рыбацкого ножа. Прибило, наверное, штормом, подняв из вод залива давно потерянную каким-то раззявой вещицу. Самон качает головой и делает кистью руки короткий жест, испаряя лезвие на голубые искры. — Без трепета. Хоть оно было одним из источников силы. Я хорошо умел обращаться с ним — владел искусством меча, например. Но, знаешь, мне не с кем было драться, чтобы использовать меч, как полагается. И я не стремился. Тогда он тоже не пытался хотя бы обнажить клинок, вынув его из ножен, — в пасмурный день под горой, когда мир дрожал и спотыкался, пытаясь пройти по ломкому из-за съевшей его ржави краю лезвия извлечённого из небытия ножа. Дурацкое сравнение — скорее, мир был у пропасти. — И правильно делал. Облажался бы снова. Напоролся бы на собственный меч горлом. Или, в твоём случае, всеми частями тела сразу. Они достигли, кажется Махиро, уже такой степени взаимопонимания, когда грубые шутки считаются проявлением дружбы. Самон беззлобно хлопает его по плечу, а потом притворяется, что хочет столкнуть Махиро в воду. Будто и не было ещё недавно вражды и разных сторон баррикад: руки у Самона тёплые, а ответные слова — в тот же тон. — Я сомневаюсь, что ты бы просто смог меч поднять, Махиро Фува. Перевёрнутые лодки линяют под снегом до однородной равнодушной серости. Драные неводы лежат, как кучи водорослей, и пахнут так же — рыбьей чешуёй и солью. Махиро поднимает расщепленный вдоль поплавок. В детстве такие находки казались сокровищами. — Зато могу удочку. — Я тебе подарю, — торжественно обещает Самон. Это всё оттуда же, подаренное: одежда Махиро, тогда как прежняя превратилась в окровавленные лохмотья, новый телефон, — старый тоже не выдержал приключений и сломался, новый дом, потому что бывший... В кармане лежат карточка, которой Махиро может пользоваться, оплачивая любые покупки, и ключи с брелоком-мячиком. Это всё оттуда же — и такое естественное. Как будто по-другому и не могло быть. — Ты аккуратней. А то возьму вот и сяду на шею. Самон только отмахивается. Они поворачивают обратно к вдающемуся в море пирсу и волнорезам. Зимние дни короткие, и этот тоже уже клонится к концу: светлые тени приобретают пепельную густоту, белые тучи темнеют. Острый аромат морской воды становится из бодрящего холодным. А дыхание — видимым. Клубки пара в воздухе дрожат и рассеиваются. — Надо бы включить обогрев, — деловито отмечает Самон. Он возвращается к автомобилю и копается там внутри — включает, видно, печку, сортирует лежащие в бардачке карты и какие-то папки. Снег прогнал всех громогласных чаек, и в шелесте отяжелевших волн есть странный умиротворяющий покой. Махиро слушает его, стоя на бетоне пирса, и вспоминает, как слушала снег Айка. Их мир пострадал очень сильно, но снег и море остались. Люди тоже остались, но под недремлющим невидимым оком пробуждённого бога теперь ведут себя, как утихомирившиеся сейчас горластые и наглые птицы. Не так уж это и плохо, хоть и неприятно, может быть, для гордости — когда есть сторонний контроль. Не так плохо, потому что вряд ли теперь кто-то проникнет в чужой дом поздним вечером и убьёт там ни в чём не повинную девушку. Бока серебристой «тойоты» одеваются в густые меха. Следы протекторов заносит снег, и человеческие следы у кромки моря — тоже. Исчезновение признаков присутствия: волны сглаживают, снег прячет, кровь с ковра отмывается. Махиро обещает себе, что с его памятью такого никогда не произойдёт. Он говорит это вслух, дважды, и не может понять, всё равно ли миру или тот тоже слушает. Сумерки сгущаются, Самон не зажигает фар, и нетронутый искусственным освещением берег становится первозданен и чист. Махиро ощупывает найденный поплавок через ткань кармана, а заодно — ключи и карточку. Он в последний раз глядит на море и отворачивается, спускаясь с пирса к парковке. Пассажирская передняя дверца не заблокирована — Махиро открывает её, втискивается внутрь, стряхивая снег с ботинок, и только тогда видит, что Самон, ожидая его, задремал. — Ну ты... вообще. Самон не реагирует — спит, откинувшись на спинку сидения, и в нагретом уже салоне уютно и тепло. Кубики-костяшки свешиваются с зеркала заднего вида, а в приоткрытом бардачке поверх вороха карт глянцевито синеет обёртка — ещё одна шоколадка, которую Самон, наверное, специально не стал есть и приберёг. Подтает же, думает Махиро, но брать её без спроса стыдно. — Соня-мышь. Мы же гулять приехали. Дрых бы дома. Кто не даёт, скажи на милость? А? А не дают работа и ответственность за клан, и попытки загладить ошибки, и какие-то планы, о которых Самон долго беседует с Хаякавой, и бумаги, и документы. В шесть утра с кухни уже пахнет кофе, а далеко за полночь Махиро, иногда не спящий в это время, а увлёкшийся чтением книги, слышит осторожные, чтобы не тревожить дом, шаги: Самон наливает себе чай и возвращается обратно в гостиную, где заполняет вечные формуляры и разбирает касающиеся бытовых и не очень вопросов проблемы людей клана. Иногда он засыпает там же, вытянувшись на диване. Самон спит очень тихо, и кажется, что в гостиной пусто — неоднократный повод, чтобы непроизвольно зацепить взглядом яркие волосы на диванной подушке, проходя посреди ночи мимо в ванную комнату, и ощутить неловкость. Людям полагается спать в кровати, не доводя себя до той степени крайней усталости, когда всё равно уже, где прилечь. И не так, конечно, — неудобно скорчившись на переднем сидении автомобиля. Даже не ложась, а полусидя. Не владел бы лечебной магией, заработал бы себе, как итогом, проблемы с шеей и суставами. — Даже для своего возраста ты слишком развалина, старик, — обречённо вздыхает Махиро. Не осознавая этого, он произносит слова шёпотом. — Но буду снисходительным. Мы же теперь вроде как союзники. Верно, Самон? И накрывает его, спящего, валявшимся на заднем сидении скомканным пледом. Снег сыплется. Можно посмотреть ещё немного.