***
Он — просто свинья, и прекрасно об этом знает, но не знает, как это исправить. Так глупо полагать, что осознание однажды принесёт тебе именно то, чего ты ждешь. Просыпаться с хорошим таким, свербящим внутри желанием выблевать все внутренности — такое себе дело для пай-мальчика, что всегда подает пример и руку людям, что хотят этого (или нет). Он хочет быть Брендоном с этой сверхспособностью — полностью игнорировать внутренние позывы о чем-то высоком. Даллон просто знает, что высокий лишь он сам, а в его голове происходит какая-то непонятная херня, от которой никак не отвязаться. Словно липнешь к ней ботинками, которые малы тебе на пару размеров. И так не хочется их снимать, идти босиком, царапать ноги, но следует. Действительно следует. И где его хваленое благородство в такие моменты? Родители всегда говорили, что ему следует заботиться о других, и Даллон, честно, пытался честно идти с этим до конца, но кому оно надо, если в один момент ты просто умудрился перечеркнуть все свои принципы? Брендон салютует ему ладонью, а кольцо тихо лежит рядом, и он внимательно изучает его. Он не помнит, почему, всё же, отдал его, но ему даже стало спокойнее в какой-то момент, когда он просто почувствовал какую-то свободу, что помахала ему ручкой после того момента, как он встретил этого мальчишку с гипертрофированным осознанием мира, этим самым огоньком в глазах, смешными пиджаками и сумасшедшими предпочтениями. Он с уверенностью может сказать, что Брендон — его первый ребенок, но сейчас он чувствует, что что-то не так. — Ты вчера так накидался… — говорит кто-то с сигаретой во рту и мешками под глазами. — Ты вчера заставил меня это сделать, в курсе, да? Он загадочно пожимает плечами, забирая у Даллона кружку и наливая туда теплый кофе. Ему хочется поднять эту вот свою бровь в немом вопросе, потому что: а) кое-кто не спал всю ночь; б) этот же кое-кто выкурил всю пачку сигарет за ночь; в) всё тот же кое-кто сейчас широко улыбается, чуть щурясь от солнца (Уикс официально ненавидит солнце за то, что определенные люди могут просто закрыть его). — Конечно, Даллон, ведь я опять во всём виноват. — Вопреки всему тому, что он сказал примерно секунду назад, он продолжает улыбаться так широко, что его лоб даже уменьшается в размерах от маленьких морщинок на нём. — Именно. И чёртов Брендон Ури, действительно, виноват в этом дерьме, что творится сейчас, потому что он такой вечером: — Хэй, Даллас, не купишь пива, когда пойдёшь домой? И да, тому совершенно плевать, что это лишь его дом, потому что Даллон живёт совсем в другом городе, где Бриззи звонит ему каждый день и спрашивает о том, когда он, наконец, вернётся домой. Он хочет сказать, что никогда и, боже, блять, оставь меня в покое, Бриз. Но она не оставит, потому что ей не плевать на состояние её-непутёвого-и-уже-год-как-мужа. — Я уже взял кофе, у меня больше нет денег, оукей, да? — У тебя есть деньги, не ври… более того, торжественно клянусь, что верну их по твоему возвращению. Он просто отключает звонок, чувствуя себя последним идиотом, раз так быстро предал свою мечту «попытаться дожить до, возможно, счастливой старости». И даже не потому, что чуть не сказал: «Да, конечно, дорогой!» из-за чистой привычки. Просто привычка, ладно? Просто привязанность, хорошо? Нет, это совсем не хорошо. Даллон качает головой, пытаясь согнать с лица Брендона эту тупую улыбку, что въедается ему в мозг. — Запомни, что это было в последний раз. — Ага. — Он абсолютно точно знает, что это не так. — Ты говорил это те самые две недели назад. Ему вдруг в мозг бьёт это «две недели», потому что он всё ещё живёт с ним, когда давно пора было вернуться в дом (?). Наверное, всё же, дом. Мужчина кивает, глотая чёрную жижу и мечтая однажды проснуться, чтобы она ему не понадобилась, наконец. Брендон кашляет где-то на подоконнике, и на него с подозрением косится одна пара уставших глаз, пытающихся проморгаться, чтобы пятно прямо в том месте, где, по сути, должно находиться окно, исчезло. Он реально устал. Абсолютно точно. «Когда же ты уже сдохнешь, наконец?» — проносится у него в голове, но он молчит, лишь цокнув языком, а парень продолжает думать, что он просто не заметил этого. И если он действительно так думает, то он — полный идиот. Неожиданно, не правда ли? Нет, неправда. Даллон проводит рукой по носу, что привлекает внимание Брендона, который подскакивает к нему в один момент, пытаясь, кажется, взглядом впечататься ему прямо в лицо. — Я понимаю, что красавчик и всё такое, но какого чёрта ты делаешь? Он пытается отвернуться, но его лицо перехватывают одной ладонью, а другой начинают гладить по губам. Сухие и тёплые пальцы царапают ему кожу, и он по инерции касается их кончиком языка, в попытке облизать губы. На это он шикает, заставляя мужчину перестать дёргаться. — У тебя здесь кровь. И у Даллона аж скулы сводит от того, что засмеяться хочется. Да так сильно, чтобы Бриззи в другом городе услышала, как же ему весело с ним. Просто пиздец, моя дорогая жена. — Я мог умыться. Знаешь, да? — Ой, да иди ты. Брендон отмахивается от него, самостоятельно отбирая у него кружку с недопитым и просто отвратительным содержимым, почти кидая её в раковину, и с ужасом обнаруживая, что сигарет у него больше нет. Он умоляюще смотрит на него с полной растерянностью в глазах, которые при солнечном (как же он его ненавидит) свете кажутся ещё краснее, чем обычно, хотя казалось бы. — Не хочу ли я прогуляться? Нет, Брен, иди нахер и попытайся не умереть к тридцати, я пойду посмотрю телек.***
Через пять минут хлопает входная дверь.***
Может, пора переспать? сука Перестатьты же знаешь, я всегда за
правда, бризтвоямилаябриз будет не в восторге
Да иди ты ты прекрасно знаешь о чём японятия не имею
ты с презервативом любишь или
Или брендон Вали домойтвоя жена просит от тебя того же, так что перестань быть таким ублюдком.
я прошу от тебя не очень много, ты в курсе, да так что перестань курить в подворотнях.ладно. хорошо. уговорил. я иду домой, истеричка, готовься
Да иди тыДа, иди ты* и я уже иду
***
— Я, конечно, понимаю, что ты пытаешься беречь мою прекрасную задницу от неприятностей, но ты в ней такая заноза, ты в курсе? — В ответ он слышит лишь звук воды за стенкой. — Даллон, ответь, я знаю, что ты слышал. Он припадает ухом к стене, но тут же отстраняется, потому что мужчина считает, что крикнуть прямо в то место, где было чужое лицо — просто отличная идея: — Я просто волнуюсь. Более того, ты и сам не против. Брендон, действительно, не против, но никому об этом и знать не стоит. Даллон же просто, даже не спросив, считает, что может залезть ему в голову и увидеть это «мне нравится, когда ты волнуешься за меня. Очень приятно, спасибо». И нет, это единственное, почему он в курсе. Правда, единственное (и тот раз, когда он слишком много выпил и сказал что-то типа «хэй, люблю тебя» не считается. Не считается же, да (?)). Он тащит пакет с продуктами на кухню, в которой даже он сам чувствует ужасную вонь от никотина и, кажется, отсыревших стен. Никто не в курсе, что такое ремонт, хорошо, да? Просто забудьте это слово, когда будете общаться с ним и ещё несколькими голосами из его больной головы, в которой сейчас творится непонятная херня. Думать о чём-то совершенно точно больше невозможно, особенно с его бессонницей, которая вытягивает из него последние деньги. И они уходят совсем не на лекарства. Чайник из последних сил кипятит воду, перемешивая её с его внутренним покрытием, и когда Брендон об этом думает, то совершенно точно находит в этой тупой элементарщине себя. Когда он успел переступить ту стадию юношеского максимализма, в которой ты просто находишься, чувствуя себя полным дерьмом, и перейти на новую ступень, походящую на депрессию тринадцатилетней девочки, когда, буквально, всё заставляет тебя рифмовать грустные строчки, хотеть курить и постоянно плакать? Потому что он уже ревёт внутри своей тупой безысходности и кучи зависимостей, в которые он уже постепенно начинает затягивать не только себя. Снова хочется усесться на подоконник и попиздеть о жизни с Даллоном, который, непременно, согласится, потому что что бы этот, совершенно точно, жираф только не говорил, он любит эти штуки, заговоры и слова про то, как ненавидит солнце, что заставляет его кожу гореть огнём, а глаза делает на пару тонов светлее, и Брендону абсолютно точно нравится, как он злится на совершенно тупые вещи. И нет, солнце, это не в обиду тебе, просто признай, что это, как минимум, забавно. Он запускает руку в волосы и тут же одёргивает её, когда в один момент писк застаёт его с двух сторон: телефон Даллона звонит со стороны прихожей, и наполовину дохлый чайник почти падает со столешницы. — Эй, это, наверное твоя жёнушка! Тебе телефон принести? — Кричит он, и это точно то, за что его соседи их ненавидят. — Дай подрочить нормально! — Орёт он в ответ, — просто ответь ей, если это она. Ури вздыхает так, как только они и умеют, двигаясь в сторону, параллельно с этим, ударяя кипятилку рукой, чтобы та перестала бесцельно скакать по поверхности. — Привет, Бриз. — Хэй, Брен. — Парирует она, — Даллона не позовёшь? Брендон многозначительно издаёт «пф-ф-ф», постукивая по двери ванной комнаты, где, вопреки названию, даже ванной нет. — Он только что крикнул что-то про то, что я мешаю ему дрочить, так что я не смею даже рисковать, прости. Вода резко выключается, и тишина начинает заполнять всю квартиру, пока Бриззи не произносит: — А, оукей… Просто скажи тогда, чтобы он написал мне завтра. — Обязательно. Когда он слышит гудки, то кладёт чужой телефон на место, бормоча прямо в стену: — Да Вы — ублюдок, Даллон Уикс, я посмотрю. — Я в курсе. — Проносится у него прямо над ухом, потому что мужчина уже вышел из душа, накинув полотенце на плечи. В ответ на это Брендон пожимает плечами, взлохмачивая мокрые волосы соседа и двигаясь в сторону кухни, где он хочет заварить самый дешёвый чай от больного горла, который он только нашёл в магазине. Он кашляет снова, проводя ладонью по лбу и останавливаясь, когда Даллон сзади говорит, что он — последний идиот и, отодвигая парня, направляется к покупкам, откуда вытаскивает пачку сигарет. — Я буду звонить в больницу, потому что ты заебал уже. Он нервно хихикает, и его глаза реально чернеют. — Ты хоть знаешь, к какому специалисту надо обращаться? Он останавливается напротив него, взглядом серьёзный, но всё ещё стоящий в одних трусах, и подходя к нему вплотную, тыкает длинным пальцем ему в грудь. Такая комичная херня, а Брендону почему-то плакать аж хочется. — Ко всем сразу, конечно же. А пока я это забираю, понял? Даллон собирается уходить, но его разворачивают, и хотят ударить по лицу, и он даже не пытается прикрыться. Какое самопожертвование и отважность, что блевать тянет. — Да какого хуя ты, вообще, творишь?! — О тебе забочусь… придурок. Я за этим и приехал, очень приятно, что ты ценишь мои старания, не за что, сука. Где мой телефон? — Своей жене позвонить даже не можешь, а тут благотворительность в жопе засвербила, так ты сразу, самый первый. И в жопу, и в дерьмо, и к людям, лишь бы им угодить. А про Бриззи ты не подумал, когда сюда нёсся, святой ты наш? Брендон идёт прямо за ним, выплёвывая это в спину напротив. После такого его аж передёргивает, и он снова стоит лицом прямо к нему. Они даже звереют в одинаковой прогрессии, и у него руки трясутся, когда хоть кто-то из них об этом думает, потому что они стопроцентно осознают одно и тоже. Даллон хватает его за футболку, заставляя смотреть ему прямо в глаза. — Послушай меня, блять, сюда. Я здесь не по своей инициативе, но оставить тебя подыхать от рака лёгких и твоих ебанутых кошмаров, из-за которых у тебя уже крыша едет, я не собираюсь. Совесть не позволяет. А знаешь, что это? — Брендон ухмыляется, подразумевая этим «попробуй объяснить». Ему всегда так врезать хочется или только по праздникам? — Это когда ты мне ночью позвонил, умоляя приехать, и я пообещал, что приеду и помогу. Не каким-то людям, не ради подвига, а просто потому что это ты мне звонил, просто потому что ненавижу я, когда ты ревёшь. И это в твоих интересах, чтобы я не сорвался нахуй и не собрал все вещи. Просто перестань строить из себя неприступность, оукей? Потому что я уже ненавижу тебя за эту херню, ведь прекрасно слышу, что ты говоришь, когда пьян к херам, так что иди, просиживай жопу на своём подоконнике и дай мне просто не позволить тебе подохнуть. — У Даллона ледяные пальцы, а ладони трясутся так сильно, что Брендону совсем не до ублюдства. Он просто кивает, отцепляя руки мужчины своими, немного дольше задерживаясь на них, пытаясь согреть, а затем уходит в комнату, берёт свою кофту и кидает ему. — Телефон там же, где и лежал… и, Даллон, напиши Бриззи. Она просила. И Даллон усмехается, ударяя кулаком по стене, потому что его бесит тот факт, что Брендону вообще плевать на него самого и жаль ему только его жену, которую сам Уикс, правда, жалеет не меньше. Он опять чувствует себя проигравшим с этими тупыми сигаретами в руке, хотя, опять же, казалось бы. Он приносит ему в комнату чай, и Брендон опять гладит его по лицу, но говорит целое материальное ничего, пялясь на пустоту за окном, и он, кажется, в жизни не поймёт, что парень пытается там разглядеть.***
Брендон точно ненавидит тот факт, что чувствует себя отвратно. Брендон поссорился с Даллоном, но приходит к нему посреди ночи, чтобы начать реветь прямо над ним. Брендон Ури — ёбанный слабак, ненавидящий тот факт, что Даллон Уикс всегда прав.***
Он никуда не звонит, просто потому что Брендон просит об этом. Он не хочет разговаривать со своей женой, потому что так проебаться надо ещё уметь, думает он. Да, он проебался. Да, Брендон просидел с ним всю ночь, и Даллон прекрасно знает, что ему херово. Потому что у самого тоже в голове какая-то херня творится. А главное, он чувствует, что они сблизились таким вот совершенно тупым образом. Когда он ехал ночью прямо к нему, то не думал, что это будет так сложно, и Бриззи не понимала. Бриззи спрашивала: — Господи, куда ты поедешь в три часа ночи, Даллон? Он мог просто пошутить или что-то типа… Она, действительно, даже не догадывалась. Да он сам, к слову, тоже. Как только он открыл глаза, то Брендон просто начал плакать, и мужчина понятия не имел о том, что с ним делать, вообще. Как и в тот день (а точнее, нихуя не день, а самую настоящую ночь), когда он пиздецки испугался, ведь прямо у двери его встретили в одеяле и слезах. Сначала ему даже смешно было, но потом в слезах бросились ему на шею и долго что-то рассказывали, перебирая дрожащими пальцами его волосы. Тогда Даллон просто молчал и слушал. Он толком и не помнит, о чём ему говорили, но точно помнит, что был напуган даже сильнее, чем сам виновник того происшествия. Даже удивился, что сказал: «Хэй, всё в порядке. Я здесь.», будто его отсутствие хоть что-то решало. И, как оказалось, решало. Это сработало во второй раз. Даллон приподнимается на диване, обхватывая трясущееся тело в ответ, начиная гладить по спине. Брендон пытается что-то сказать, но его губы изгибаются в такой гримасе, что он аж и звука выдавить не может. Четыре дня, которые он провёл почти без всякого сна, сказываются и ещё как. Он не знает, зачем тут. Наверное, просто, чтобы если парню стало плохо в один момент, он бы смог прибежать к нему с криками и попросить защиты от самого себя. Он не знает, зачем тут уже две недели, в которые Брендон сделал с собой столько дерьма, что это даже не спишешь на отсутствие у него его мозга. Он смотрит взглядом больного ребёнка, у которого вдруг умер воображаемый друг. Без крови, криков, как это обычно бывает в те моменты, когда дети бегут к родителям в полном и неподдельном ужасе. С какой-то его мечтой вместе голос в голове просто берёт и исчезает. И у него совсем всё наоборот, потому что голосов становится всё больше, он, действительно, сожалеет, что Даллон ввязался в это вместе с ним, но не может больше сдерживаться и утыкается ему в плечо, тяжело дыша, и можно даже чувствовать, как одежда начинает пропитываться той сыростью, что исходит от парня, который наперебой с кашлем снова пытается говорить. Выходит довольно паршиво, а потому он решает, что пора действовать. Он не хочет мучить ни себя, ни Брендона, которого ему становится искренне жалко (будто, до этого не было). — Эй, тихо. — Он поднимается с дивана прямо с ним на руках, отчего его колени подгибаются, но всё ещё держит равновесие, укладывая его на постель и садясь рядом. — Всё оукей, слышишь, да? Я сейчас. Он хочет встать, а Брендону не хочется его пускать совсем. Спасибо тому, кого наверху, возможно, нет, что он — не ребёнок, и его можно оставить одного, хоть и ненадолго. Даллон пытается найти на кухне таблетки, которые он купил пару дней назад на крайний случай, который, видимо, настал. Он достаёт одну, наливает воды в стакан, из которого не пахнет плесенью, и несёт это парню, что молча принимает всё, что ему дают, ибо, ну, реально плохо. — Я так хочу курить, блять, Даллон, ты знаешь? Он кивает, поправляя слипшиеся от пота волосы на чужой голове. — Брен, пора пере… — Переспать? Я не против, ты же помнишь… — он улыбается, перехватывая его запястье и подставляясь под руку. Брендон Ури никогда не извиняется, а Даллон снова смотрит в это тупое окно, которое следует уже помыть, наконец. И когда он видит там пробегающую собаку, то понимает, какой же его друг, всё же, позер. Действительно голливудский мальчишка, которого ласкают только скандалы и это ёбанное «дайте мне сигарет, а то я выпадаю из образа». У Даллона есть жена, и он хочет забыть об этом хоть на вечер, отправив ей лишь: Всё завтра. и Прости. Она не читает эти сообщения.***
Брендон просыпается в четыре утра. Или нет. Просто именно в этот момент он смотрит на часы с его тумбочки, и чувствует себя намного лучше, чем было раньше, потому что до этого он не чувствовал себя вообще. Спустя какое-то время к нему возвращается эта способность к осознаниям, и он осознаёт, что конченый ублюдок, раз заставляет Даллона так потеть из-за него и за него. Они водят дружбу слишком давно, чтобы Брендон, наконец, не… влюбился (?). Он думает, что да. Блять, ему либо не хватает никотина, либо он окончательно сошёл с ума в этом полуобморочном состоянии, длившемся уже примерно половину месяца. Жить одному было огромнейшей ошибкой. Звонить Даллону Уиксу было ошибкой такого размера, что она даже не вписывается в рамки его жизни, за которую он наделал столько нерационального дерьма, что разгребай — не разгребай, а сдохнуть в двадцать с лишним лет — довольно неплохая идея для его нынешнего состояния, где он даже драматичненько так, с сигареткой в руке, пошутить про смерть не может. Она ему прямо на пятки, будто наступает, а он ей в ответ говорит: «Вот, смерть, тебе загадка: что старик сказал своей дочери, когда она выходила замуж? А, ладно, можешь даже не думать, а то сложная загадка-то. Так уж и быть, отвечу. Он сказал, чтобы шла ты нахуй.». Даллон бы посмеялся, как он это всегда делает, когда Брендон говорит какую-то откровенную чепуху. Это осталось ещё с их первых встреч, когда он обижался, если его «шутки» не собирали нужных эмоций. Хотя он сам не знал, что значило это «нужных» и откуда оно бралось вообще. Даллон, вообще, был очень классным мужиком, с которым и выпить можно, если его очень сильно попросить. И, наверное, если бы не Бриззи, у него бы… а ничего у не бы не было, потому что об этом даже думать не стоит. Это их личное дело, и трезвого Брендона Ури оно никак не касается. По крайней мере, он надеется, что никогда не коснётся со стороны проблем. И, на самом деле, мужчина даже как-то отдалился от него (буквально, блять, отдалился, потому что сейчас живёт от него за нехилое такое количество миль). Надеется он и ещё на кое-какую совершенную случайность, которая его всё ещё не касается, успокойся, наконец. В любой другой промежуток времени, он бы заснул снова, но сейчас не хотел портить себе мозг тем, что ему обычно снилось. К психологу бы, да поболтать с ним по душам, но у него, на совсем крайний, есть ручной жираф довольно приятной наружности, который и с языком обращается неплохо (хотя ему откуда знать?), и при этом, сука, заставляет думать о том, а всё ли ты в этой жизни правильно делаешь, что вот это чудо(вище) становится так, просто мимо проходящим. Брендон, наконец, садится на диване, упираясь лбом в ладонь и потирая, как следствие его ночных накатов депрессий, уставшие глаза, которые сейчас пытаются поймать в темноте хоть какие-то очертания. Он пытается даже мысли в привычные круги вернуть, чтобы не начать реветь снова. А то так и до клиники не далеко. А в Голливуд из клиник не берут. В Голливуде таких, как он, навалом, так что почему бы просто не подождать счастливого поезда? А потом и в притон можно, и в любви безответной хоть захлебнуться. Курить только уметь надо, а его талант из-за какого-то там Уикса прозябает нещадно. (На самом деле, спасибо, Даллон. Люблю тебя.) И у него уже, определённо, не всё в порядке. Он говорил об этом, да? В квартире стоит непроглядная тишина и звенящая темнота (или он хер знает, как там говорят обычно). На кухне всё стабильно, правда, за исключением чистоты и спящего за столом Даллона, на открытый во сне рот которого попадает ровная полоска лунного света. Брендон не помнит, как тот относится к луне, но занавески купить на всякий случай стоит. Денег стоит, но неважно совсем уже. Стоит ли его будить? Определённо да. Ему не нужны стоны о том, что ох, блять, как спина болит, Брен. Сделай массаж (и плевать, что он так не скажет, да и кто бы отказался). — Проснись и пой, — по-оперному изрекает он, раздвигая воображаемые шторы и пиная его по ноге. В диснее срабатывает. Здесь тоже: Даллон медленно открывает глаза, встречая перед собой Брендона, который, имитируя утреннее солнце, включает свет в комнате. — Ладно, можешь не петь, принцесса, а то соседи и так не в восторге от нашего бурного соседства. Мужчина еле заметно улыбается, разлепляя глаза и выпрямляя затёкшую спину. В его руке зажат телефон, и он опускает его на стол, озаряя аппарат мрачным взглядом, который ловит парень, чуть сощурившись и замирая в дверном проёме. — Развод, клиника, собака умерла? — Думаю, что у меня больше нет жены, - он разминает шею, крутя головой в разные стороны и болезненно морщась. — Думаю, что ты — идиот. — «Взаимно.» — произносит Даллон одними губами, пытаясь осознать, сколько вещей ему надо собрать и сколько времени на это потребуется. — Иди сюда, горе ты самоотверженное. Вот только он подумал о том, что в жизни не хочет вмешиваться в этот пиздец. И только решил про случайность. Если Бог и есть, то он, определённо слышит всё, о чём люди думают, а что с этим делать — решает уже игральная кость и «похуй, ебашим». Брендон, словно маленький ребёнок, раскрывает руки в приглашающем жесте, и когда мужчина встаёт на ноги у, него, кажется, ломается парочка костей. — Вот ублюдок, знал же. — Ага. Он смеётся, наконец, расслабляясь, когда Даллон прижимается к нему всем телом, оперевшись подбородком на его голову. Парень опускает руки с его талии на задние карманы его джинсов и вытаскивает оттуда пачку сигарет. — Всё ещё ублюдок, ага тебе. — Брендон тихо выдыхает, чувствуя, что к нему опускаются, чтобы, наверное, как в самых дерьмовых фильмах поцеловаться на кухне после того, как один из вас повёл себя, словно последний мудак, с очень хорошим человеком, а другой, кажется, получил несколько зависимостей, от которых, уже не кажется, придётся лечиться. Они просто сталкиваются губами, потому что понимают, насколько мерзкие сейчас. Совесть не позволяет большего (которая у него проснулась прямо вместе с ним). И этот привкус слёз на языке. — Ты же поделишься сигаретой, да? Если подыхать, то вместе. — Ага. — Шепчет он ему в ответ. Они подходят к окну, с которого у Брендона новая жизнь началась (и он туда активно вглядывается, параллельно с этим садясь на многострадальный подоконник). Он достаёт с холодильника зажигалку периода палеозоя и думает, не спалит ли он из-за неё дом. Даллон забирает её себе, закуривая сначала сигарету из его пальцев, а потом, замечая, что Ури не предпринимает никаких активных действий, чтобы забрать свою, которая зажата между его губ, то ладонью разворачивает чужое лицо к своему, немного приближаясь и занимая позицию между его ног, отдаёт ему сигарету прямо изо рта в рот, протягивая зажигалку. — И всё же, что такого за этим окном? — Брендон пожимает плечами, выдыхая дым ему прямо в глаза, отчего тот хмурится и отвечает тем же. — Эх, Даллон, ты такой приземлённый. Он вытаскивает сигарету, крайне возмущённый этими словами. — Тебе линейку подарить? Да я к облакам ближе, чем твоя смерть. Парень пользуется этим, сокращая расстояние между ними и придерживая его за подбородок, он снова целует его, кусая чужие губы, чувствуя, как никотин возвращает его к мнимой жизни. — Ты такой горячий, когда злишься. Даллон смеётся, потому что, ну, какого чёрта. Единственное, что он знает, так это то, что будет гореть в аду за то, что он сделал. И, видимо, Брендон уже чувствует огонь. — Это, конечно, хорошо, но я ожидал немного другого. Он тянется рукой за телефоном, чтобы посмотреть номера больниц поблизости и часы их работы, пока ему лохматят волосы. — Чего же? Того самого? — В ответ мужчина кивает. — Ты — идиот. «Да пошёл ты…» — бормочет он. -… идиот, которого я люблю? Даллон молча кивает, прекрасно зная, что не заслужил этого. Брендон думает об обратном, потому что он чисто по принципу любит всё то, что он в себе ненавидит. Даллон Уикс не заслуживает ничего, одновременно заслужив всё. Но он до сих пор ублюдок, что интересуется только самим собой и Брендоном Ури, которого Бог любит больше, чем вас всех вместе взятых.