— Не переходи без меня дорогу!..
— Осторожнее…
— Молодец-молодец…
И далее по списку весь набор банальных грустных фраз. Внизу людной зеленой аллеи детская площадка с выложенным плиткой кругом для всяких разных детских дел: ролики, скейты, самокаты… Но сейчас были только самокаты. Один самокат. Еще три-четыре малыша с мамами вертелись у горок, а на кругу было пусто и вольно. Она села на краешек скамейки-клумбы:— Прокатись. Будешь?
— Да — слышался робким радостным детским голосом ответ
Самокат проехал два или три круга, никто не считал, а после девчонка слезла и села рядом— Я, пожалуй, тоже сяду.
— Устала?
— Утряслась
От этого странного слова на лице у нее появилось выражение белой зависти к легкому и беззаботному.— А знаешь что, — продолжила девочка, — теперь прокатись ты
Она снова улыбнулась. Это доброта или она смеется? Прекрасно же знает, что не возможно. Нельзя так просто выйти из зоны комфорта! Нельзя так просто выйти за грани общественного мнения! Но в представлении ребенка мир прост. Очень прост. А может, девочка с озорной улыбкой права? Сложности себе мы выдумываем сами, а общество и без того не очень признавало и ее, и беспечного ребенка, который ничего еще не успел сделать плохого. Она с гордостью взяла и трепетно оттолкнулась от земли правой ногой. Ветер сильнее подул в лицо, что-то внутри будто ожило, будто вдохнуло, и голова закружилась от ностальгии по такому простому, такому приятному детству. Она встала и с гордой улыбкой посмотрела на мамаш. Они-то точно никогда так не смогут, им недоступно это, они закрыты. Но мамашам было не до нее. Мамаши оживленно ругались на детской площадке, сильно размахивая руками, и кричали.— Ты плохая мать! — проорала во все горло одна из родительниц и устремилась в закат, взяв одной рукой ребенка, а другой его цветную машину с глазами и гремящими колесами.
«Плохая мать…» — обрывки фраз раздавались у нее в голове, «ты — плохая…» слышалось теперь в каждом вздохе. Она опустила глаза, лицо потускнело. Как, действительно, смогла она мечтать о детстве, о свободе, о безответственности, когда теперь ей доверены две жизни, и обе следует сохранить. Важная миссия никогда не приветствует слабости. Юный румянец угас и сделался тусклой печальной бледностью. Она отдала девочке самокат. Их фигуры размытыми силуэтами стали двигаться вдоль осенней аллеи. Домой. Девочка, как всегда, просила гулять еще, но обожглась холодным молчанием и покорно стала катить к знакомым дверям. Три тысячи раз каждая из них пересчитывала ступеньки. Двадцать одна. Двадцать одна ступенька на каждом лестничном пролете, от этажа к этажу. Девчонка по-альпинистски карабкалась через ступеньку наверх и ощущала в этом азарт жизни, а она… Ей было тяжело. Было тяжело, холодно, гадко на душе, да еще и этот треклятый самокат давил на ее тонкие узкие плечи. Дома она развела себе кофе и отправила маленькую смотреть телевизор. Сделав глоток очень горячего бодрящего напитка, она оставила его на столе, достала из пыльного шкафа мольберт и тюбики с краской, набрала воды. Кисточка стала скользить в разные стороны, так и так купаться в грязных красках деревянной палитры. Иногда, даже нестерпимо часто, эта кисть ошибочно попадала в кофе, но никакому художнику не ново пить кофе с краской. А хороший и опытный художник даже сможет сказать, какая краска добавлена в кофе. Масло? Акварель? Акрил? Напиток по ходу работы убывал. Все-таки холод изнутри все еще потряхивал тело, и нужно было оружие сопротивления. В конце, преднамеренно окунув кисть в кофейную гущу, она сделала пару взмахов. Пачканный-перепачканный мольберт стонал под этими ударами и ужасно скрипел. Но работа была окончена. А что на ней? На ней маленькая девочка с бледной кожей, но румяными щеками, большой головой и огромными синими глазами. Ресницы окаймляли их, чернотой своей подчеркивая глубину и насыщенность цвета. На маленьких плечах держалось красное платье в большой белый горох, а густые волосы по плечи развивались от озорного ветра. Маленькие ножки в красных туфельках снова местами обнимает сырой песок. Кто же это? От чего черты ее лица так знакомы? Она, только давным-давно, еще верящая в чудо и чисто горящая большими синими глазами, стоит на этом мольберте в четырехугольном окаймлении. Такая довольная жизнью, очень ее любила.На картине потерянный ребенок. Навсегда потерянный в мире лжи.