Горизонты неудач

Маршалл почти беззвучно открыл дверь в лазарет. Глазам его предстала следующая картина: доктор Мэтьюрин вскрывал корабельную крысу, весьма живо комментируя свои действия. Он сидел спиной ко входу и приближения штурмана, естественно, не заметил. В лазарете последние пару дней было на удивление пусто, чему Стивен несказанно радовался, хотя и маялся от скуки. Уильям подошёл вплотную к стулу, на котором сидел доктор, и посмотрел на него сверху: белёсый парик с серебряной нитью наверняка стоил дорого, хотя Стивен не создаёт впечатления богатого человека. Таков ли хитрый лис, каким кажется? Терпеть Маршалл больше не мог. Он выбил из рук Стивена скальпель и зажим, снял с него очки и отбросил их на пол так, что стекло из них вылетело и разбилось. Стивен испуганно повернул голову и очень удивился, увидев, что всё это учинил спокойный с виду штурман. — Маршалл, что вы делаете? — возмущённо спросил он. — Вы хоть понимаете, что… — Я устал, доктор. Гоняю людей в хвост и гриву, но это не помогает. Вы ведь знаете, как я люблю Джека, верно? Да, вы наблюдательнее его, а даже если нет, вам наверняка уже донёс Диллон. Он всегда стоит у меня на пути, чёртов ирландец. Замечаете связь? Как бы несправедливо в отношении вас то ни было, но кто-то же должен платить мне за страдания? — он наклонил голову и лукаво посмотрел на Стивена: доктор заметил недобрый блеск в его глазах. Прежде чем Стивен успел сообразить, что происходит, Уильям поднял его за пояс и кинул на ближайшую койку. И только тогда до доктора дошло: — Вы не сделаете этого, — он нервно засмеялся. — Вы не посмеете. — Вы так уверены? — Маршалл склонился над обомлевшим Стивеном и расстегнул на нём рубашку. Он устроился на коленях у ног доктора и принялся за штаны, но не тут-то было: свои позиции Стивен отдавать не собирался. Он предпринял попытку перекинуть ногу через голову Маршалла, дабы открыть себе путь к бегству, но сделал это медленнее, чем следовало, и штурман успел перехватить её. Резким движением он, привстав, перевернул Стивена на живот и толкнул его в спину с такой силой, что Мэтьюрин невольно вскрикнул. В нём оставались нотки добродетели, и он не стал поднимать шум, понимая, что такой ход событий для штурмана благом не обернётся. Но свои честь и целостность всё же были важнее, и в те секунды, что Маршалл поднимался с колен, доктор предпринял попытку выползти, но тут же был задержан властными руками, уже снимающими с него бриджи. — Думаете, что всё, Маршалл? — зло прошипел Стивен. В следующий миг он попытался ударить пяткой, но Уильям так встряхнул его, что из бриджей доктор буквально вывалился. Стивен сразу понял, что сопротивляться он не сможет: всё зашло слишком далеко, выбраться из этой ситуации при таком раскладе сил было невозможно. Маршалл — мужчина крепкий, рослый. Также его форму выправила служба: корабельное дело внесло свои правки в физические данные Уильяма. Он на полторы головы выше Стивена, гораздо шире в плечах, а о сравнении силы не может быть и речи. Спасение щуплому доктору не предвиделось, и Стивен прибег к, по его мнению, самому мудрому ходу: как можно меньше сопротивляться — а быть может и попытаться получить удовольствие, даже раскрыть в себе наклонности мазохиста — чтобы всё кончилось быстрее и безболезненнее. Уильям торопливо снял с себя штаны и, раздвинув ноги Стивена, устроился между ними. Целями Маршалла были разрядка и отмщение, поэтому он не особенно заботился об ощущениях жертвы. Он облизал палец и резко ввёл его в Стивена. Тот весь сжался от боли и обиды, прикусил угол подушки, но не закричал: зайдут, увидят их в таком положении, и что тогда? По кораблю обязательно пойдут нелицеприятные слухи, а за содомию во флоте разговор короткий. Доктор покраснел, а Маршалл, парой резких движений смазав его, наконец вывел палец, и Стивен расслабленно выдохнул: первое испытание пройдено. Далее с затуманенным рассудком штурману церемониться было нечего: он взял Стивена за бёдра и, немного приподняв его, глубоко толкнулся. Уильям вошёл сразу на всю длину, и из глаз Стивена хлынули слёзы. Тут уж доктору стало начхать на все меры приличия и конфиденциальность: он громко закричал, так, что, казалось, крик этот можно было услышать с любой точки планеты, чего говорить о сравнительно небольшом корабле. По бедру Стивена потекла кровь, кулаки его сжались, и он уткнулся лицом в жалких попытках расслабиться. Уильям словно вовсе не замечал вскриков бьющегося под ним доктора. Он продолжал быстро толкаться, хрипло стеная и приближаясь к финалу, но вот дверь в лазарет распахнулась, и из тишины внешнего мира ворвался капитан. Джеку не потребовалось много времени, чтобы сориентироваться в ситуации, и он стремительно приблизился к койке, на которой на него всем было, похоже, плевать. Маршалл продолжал иметь Стивена по полной программе, а сам Стивен был уже не в силах даже повернуть голову. Джека охватила безумная ярость, и он со всего размаху ударил кулаком Маршалла. От силы удара тот пошатнулся и упал рядом с доктором, но Обри не остановился. Он взял штурмана за шиворот и хорошенько встряхнул, скинув на пол. По его оклику пришли Бонден и Пуллингс, взяли Уильяма и удалились: капитан приказал привязать его. После этого Джек закружился вокруг Стивена: — Боже правый, дружище, что… что этот идиот намеревался с вами сделать? Впрочем, не отвечайте, я и так вижу. Ох, бедолага, чем я могу вам помочь? Я сделаю что угодно, вы только скажите, дорогой, не молчите. — Джек, — сквозь всхлипы проговорил он, — принесите таз с водой и тряпку, какую не жалко. Надо бы для начала остановить кровь и отмыться. *** Через пару дней Стивен наконец-то смог ходить. Боль, конечно, была, но Мэтьюрин мужественно терпел её и страдальчески морщился только в минуты одиночества. Маршалл всё это время пребывал внизу связанный, и ходили к нему только чтобы покормить. — Что с ним теперь будет? — спросил Стивен за чашкой утреннего кофе в каюте капитана. — С Маршаллом? Через пару недель мы подплывём к городу, там его и повесим. Как печально! Каким он был хорошим штурманом, пока… я не знаю, что с ним произошло. Стивен хотел бы сказать, из каких соображений Маршалл так поступил, но ему было жалко парня — всё то время он относился к доктору весьма неплохо, если не дружественно. Непонятно только, что оказало на Маршалла большее воздействие: невзаимная любовь или длительное воздержание? Стивен сомневался в необходимости смертной казни, но против Устава и друга идти было бесполезно. Джека же больше злил не факт того, что это произошло вообще, а что это произошло с его другом — весьма жёстко и без его на то согласия. Он стерпел Айзека с козой, но Маршалла со Стивеном терпеть не мог. Он видел измученное лицо, слёзы, кровь, слышал сбитое дыхание и всхлипы, а когда ещё не пришёл на место происшествия — крики. Их слышала вся команда, но сразу бежать на звуки никто не решился, а после уже двинулся Джек. Экипаж вежливо молчал, лишь изредка интересуясь состоянием здоровья Стивена, а вот Джек без стеснения пытался помочь доктору буквально во всём: начиная от передвижения и заканчивая приёмом пищи. Впрочем, к Маршаллу Джек всё же зашёл: — Уильям? Как вы себя чувствуете? — Джек говорил без доли заботы в голосе, и Маршалл это слышал. — Превосходно для привязанного человека, сэр, — он приложил палец ко лбу, отдавая честь. — А как доктор Мэтьюрин? — Вашими стараниями — не очень. Ему трудно ходить, и нам с Диллоном постоянно приходится поддерживать его. Но зачем, зачем вы это сделали? — Я не знаю, сэр. Правда не знаю, — «А я знаю, — подумал Джек, — Джеймс мне всё рассказал», — но я искренне раскаиваюсь. За эти три дня ко мне присылали доктора — он осмотрел след от вашего удара, — и он был со мной добр, словно ничего и не произошло, хотя он по большей степени молчал. О, наидобрейший человек, святой! — Как бы то нелогично ни было, но до конца вашей жизни примерно десять дней. Если вы поклянётесь, что больше никому не причините вреда, я прикажу отвязать вас. — Я клянусь, сэр. Мои взгляды на мир немного изменились, и голова прояснилась. Я буду тише воды ниже травы. Так оно и оказалось: Уильям сразу ушёл на своё место, ловя презрительные взгляды — доктора любили все — и шёпот за спиной. Ничего более команда не делала, кроме как ярко выражала презрение с примесью сожаления — всё-таки скоро Уиллу прощаться с жизнью. Ради спокойствия капитана обходились без рукоприкладства и прямого проявления агрессии, но Маршалл чувствовал, что к нему охладели все, а Диллон так и вовсе возликовал, в их отношениях всегда царила зима, и теперь уже времени что-либо наладить не оставалось. Да и было ли желание? К третьему дню Маршалл почти смирился с актами всеобщей ненависти, но кое-что всё-таки не давало ему покоя: Стивен. Когда доктор лежал в койке, Маршалл частенько подходил к двери, думая, заходить или нет, взвешивая все «за» и «против», прокручивая в голове возможный диалог. Но ему не хватало смелости войти, посмотреть в эти глаза, наверняка полные боли и смертельной обиды. И он уходил. Уходил отчаянным, корящим себя. Но что бы в такой ситуации исправили извинения? А потом Стивен наконец-то встал на ноги. Экипаж возликовал, и Маршалл уже готов был присоединиться к дружному празднику жизни, но не смел подойти к Мэтьюрину. Как тот отреагирует? Что скажет? Если бы Стивен захотел его ударить, Уильям бы с места не сдвинулся — он понимал, что это было справедливо. Но дистанция между ними сохранилась, и штурман не знал, что думать. От одиночества и неприязни окружения Уильям всё больше и больше предавался отчаянию. Капитан, его любимый капитан, и вовсе забыл, что Маршалл когда-то существовал, что был превосходным штурманом, каких ещё поискать надо. Они пару раз встретились взглядами, когда оба стояли на палубе перед ужином и наслаждались вечером. Волосы капитана развевались на ветру, и Уильям невольно заглядывался на него — никто не смел поспорить, что капитан красив. Однако Маршалл не прочитал в глазах Джека ничего. Но вот на палубу вышел Стивен — сердце Уильяма замерло в груди, он поспешил отвернуться, спрятав покрасневшее от стыда лицо — и приблизился к Джеку. Они что-то тихо обсуждали: кажется, капитан спросил, как Стивен себя чувствует. Мэтьюрин отвечал так же, как и обычно — вполне бодро, но что-то слышалось в его голосе грустное, расстроенное. «Слышать бы слова…» — подумал Уильям и всё-таки осмелился повернуть голову. Стивен стоял боком к капитану, и от его внимания не ускользнуло замеченное краем глаза движение. Доктор машинально повернул голову и встретил взгляд Маршалла — немного испуганный, немного отчаянный, но в нём чётко читалось сожаление о случившемся и искреннее раскаяние. Уильям не отвернулся, он продолжил смотреть в бесцветные глаза доктора, и тот кивнул ему. Неужели простил? Да нет, что за глупости… Доктор бы не вынес оскорбления, он был ранимой личностью, кто бы что ни говорил. Но какая-то часть подсознания давала Маршаллу знаки, что выражение лица Стивена сменилась. Это жалость? Человек, перед которым Маршалл провинился, не мог остаться единственным на корабле, кому было его жаль, просто не мог. Уильяму стало жутко стыдно, лицо его покраснело ещё сильнее, и он торопливо сбежал по трапу вниз и ушёл в самый далёкий угол кают-компании. По щекам его текли слёзы. *** Прошла неделя с того страшного случая. Уильяму не нужно было просыпаться от звона склянок, и, когда он оставался один, то спокойно предавался своим размышлениям. В них он не особенно часто вспоминал о Джеке, но после стычки вчера вечером снова очнулся. От качки Маршалл потерял равновесие и полетел спиной к фальшборту, но что-то большое и мягкое перегородило ему путь: подставив свою грудь и обхватив падающего Уильяма за пояс рукой, оно не давало ему упасть и держало, пока экс-штурман стоял и приходил в себя. Чуть отдышавшись, он поблагодарил своего спасителя, и в ответ услышал до боли знакомый голос, сказавший «не за что». — Это вы? — Уильям изумлённо повернулся, вырвавшись из импровизированных объятий, и вперил свой взгляд в стоявшего рядом лейтенанта. — Да. Что именно вас удивляет, Маршалл? Факт того, что вас спасли после того, что вы натворили, или факт того, что это был я? — он с усмешкой посмотрел на расстроенного Уильяма. — Ваша колкость здесь неуместна, Джеймс, — тихо проговорил Маршалл. — К чему вы это делаете сейчас? Через несколько дней меня не станет, но хоть пока оставьте меня в покое! На громкий смех лейтенанта прибежал капитан: — Я не знаю, что у вас тут происходит, но Маршалл, пройдите за мной, — он взял Уилла под локоть и повёл в сторону. — А теперь рассказывайте. — Всё как всегда, сэр. Надо мной просто смеются, — голос не выражал никаких эмоций. — Сначала спасают, а потом смеются. — Маршалл, вы знаете, как глубоко я уважал вас, но произошедшее выбило всю команду и меня из колеи. Хоть последние дни будьте благоразумным умницей и не вступайте в ссоры с воякой-Диллоном. Смотря вслед удаляющемуся капитану, Маршаллу стало необычайно грустно: он изменил своей любви. Ради чего? Теперь его повесят, а Джек до конца дней своих будет помнить его как человека, изнасиловавшего его лучшего друга, ставя в один ряд с Айзеком. Если несчастье — цена любви, то для чего она вообще? Для бесконечных страданий, а как итог — продолжения рода? Если всё настолько плохо, то лучше бы людям не жить. И Маршалл, отчаявшийся влюблённый штурман, принял роковое решение. От боя в рынду перед «собачьей» вахтой поднялся и Уильям. Тихо, чтобы никого не разбудить, он встал с койки и подошёл к своему рундуку. Немного покопавшись в нём, он добрался до цели: маленького складного ножика, подаренного отцом. Он говорил Уильяму, что этот атрибут обязательно ему пригодится — так оно и произошло. Когда топот ног на палубе затих, а бывшие вахтенные улеглись спать, Маршалл прошёл в пустующий трюм. Он устроился среди мешков и бочек и достал из кармана штанов ножик. Холодное лезвие скользнуло по коже Уильяма, и из вены потекла кровь. Он резал себя глубоко, роняя на раны слёзы боли, обиды и предвкушения неминуемого конца. Кровь стекала на пол, капала на штаны, но Маршалл перестал это замечать. Он приближал свою гибель. *** Этой ночью Стивену спать не хотелось вовсе. Весь вечер он провёл за изучением книг о тропических птицах, поле чего пересмотрел заметки о цинге. Мышцы его до конца не прошли, но он, обнаружив в себе наклонности мазохиста, частенько гулял по палубе, в основном, конечно, в сопровождении Баррета Бондена. Старшина рулевых всегда с удовольствием помогал доктору, в науке и медицине он приравнивал Стивена к Богу, почитал и уважал его, как капитана, старался подружиться с ним, как с остальными членами экипажа — и ему это удавалось, Бонден превосходно сочетал такое двоякое отношение к Мэтьюрину в себе. Стивен охотно принимал любую его помощь, видя, как тот старался. Порой доктора смущало такое трепетное внимание к своей персоне, но на дружелюбие Бондена отвечал с истинным удовольствием. Однако ночью Баррет, как и все нормальные моряки, на чью долю не выпала вахта, крепко спал, отдыхая от дневных забот, коих у него было немало: помимо самого управления кораблём, он помогал Джеку проложить курс, и Стивен вышел один, чему при всём его уважении к Бондену был несказанно рад — наконец-то мог пройтись самостоятельно по пустынному кораблю в темноте. Сначала он вышел на палубу к вахтенным, которые обрадовались, увидев, что доктор уже сносно ходит и сам, но, недолго поговорив с ними и заскучав от размышлений о смене ветра, в которых почти не принимал участия, Стивен спустился в трюм. Там была зажжена только одна лампа, но и её было достаточно для того, чтобы разглядеть бочки, мешки, текущую по полу кровь… На последнем Стивен заострил своё внимание и подошёл ближе к источнику. Там сидел Маршалл, весь в слезах, дрожащий, но продолжающий судорожно вспарывать себе руку. Он всхлипывал и смотрел вперёд, но стремительно подошедшего Стивена словно не замечал. Доктор посмотрел на руку Маршалла: несколько глубоких ран, несколько поменьше. Он может успеть. Стивен одним шагом подошёл вплотную к Уильяму и вырвал у него из рук окровавленный ножик, после чего швырнул его куда-то к мешкам. Наспех он снял с себя пояс и зажал им предплечье, чтобы экс-штурман не потерял больше крови, а потом выбежал на палубу за помощью — именно выбежал, о своей боли он буквально забыл. Двое матросов помогли Стивену отнести Маршалла до лазарета и уложили его в койку. Когда они вошли, Стивен смыл кровь и остановил её утерю жгутом надёжнее пояса и должным образом промыл раны — кто даст гарантию, что нож был стерилен? Маршалл ненадолго забылся — и Стивен не стал его тревожить, хоть и не выходил из каюты, и некоторое время он просто сидел рядом с койкой. Когда Уильям очнулся, он выглядел очень жалко, глаза его выражали безграничную грусть и… благодарность? Он спросил: — Почему, Стивен? Почему вы так добры ко мне после того, как я с вами поступил? Почему вы не ненавидите меня, а спасаете от смерти? — Вам и так осталось жить дня четыре, потом вас повесят. А пока вы имеете право на что-то хорошее в этой жизни. Тем более, я не мог допустить вашу гибель по долгу доктора. — Вы остались единственным островком доброты для меня в море презрения. Как мне жаль, что я сотворил такое с замечательнейшим существом на земле! Ох, доктор, спасибо вам большое за всё. — Порой море в нашем понимании на деле оказывается обычной лужей, — тихо проговорил Стивен. *** Четыре дня спустя «Софи» зашла в порт. У Уильяма Маршалла второй день в голове крутилось: «Прощайте, адью, испанские леди», но теперь эта строка имела вовсе не тот смысл — пропевалась она экс-штурманом грустно, тревога в его сердце нарастала, а обстановка на корабле ничего хорошего не предвещала, хотя на этот счёт Маршалл уже давно всё знал. В этом порту он был впервые, и поначалу шум и многолюдность поражали Уилла. Он не мог найти причин, по которым бы люди с таким ярым рвением пребывали сюда, а отбывали так медленно, но среди пришвартованных кораблей было несколько ему знакомых. Торговля в порту процветала, звон монет слышался отовсюду, но нисколько не привлекал Маршалла: карманы его были пусты, самого его вели под руки матросы, и ему оставалось только повиноваться и молчать. Никто не замечал, с какой злой ухмылкой смотрел на Уилла Диллон и с какой жалостью — доктор Мэтьюрин. Они шли рядом, иногда даже говоря друг другу что-то абсолютно к сути дела не относящееся, пока к ним не присоединился, кивнув головой, Джек. «Можно», — сказал он, и теперь Маршалл мог считать минуты до своей гибели. Когда он завидел виселицу, в голове его уже крутились десятки молниеносных мыслей, которых он не успевал обдумывать: начиная от простых воспоминаний и заканчивая последними событиями — его собственным предательством своей любви, нанесение вреда ни в чём не повинному доктору, хлопоты команде… Уильям мысленно извинялся перед всеми, кто только приходил ему на ум: упомянул даже лорда Нельсона. Держа под локти, Маршалла довели до невысокой лесенки. Уильям начал про себя молитву, но, забыв её слова под середину, просто попросил за всех живущих. Петля. Её накинули на шею Уильяма, и слёзы, навернувшиеся было ему на глаза, мгновенно высохли. Все навязчивые мысли ушли, и вокруг стало тихо-тихо — что лишь мнилось бывшему штурману, и в самый последний момент перед глазами Уилла встал образ его прекрасного капитана с такими кудрявыми волосами цвета соломы и яркими голубыми глазами, в которых всегда можно было прочитать мысли Джека, как раскрытую книгу. Короткий приказ, пара мгновений — и темнота… *** «Хороший был штурман», — скажут о нём когда-нибудь. Но лишь по-настоящему знавшие его задумчиво, с тоской в голосе, повторят: «Был».