Гололёд

      Иногда Гилберту казалось, что русские способны выпить всё что угодно, начиная с Москвы-реки и заканчивая чистым спиртом. Мужчина фыркнул, с отвращением ещё раз посмотрел на содержимое небольшого пластикового стаканчика, сделал глубокий обречённый вздох и залпом выпил оставшийся кофе. Поморщившись, он, не глядя, бросил стаканчик в мусорное ведро (и вроде бы даже попал). Неимоверно хотелось домой, хотелось есть и хотелось хорошенько вычистить ротовую полость, чтобы избавиться от привкуса этой дешёвой бурды. Однако кроме автомата с кофе в этой поликлинике ничего не наблюдалось. В крыле травмпункта было достаточно много народа, но не такая толкучка как на почте в прошлую среду. Гилберт до сих пор злился на Ивана за непрошеный опыт – это ему в голову пришла великолепная идея отправить подарки не экспресс-доставкой – но Брагинский лишь смеялся. И Байльшмидт не удивился, если бы узнал, что русский специально созвал всех тех людей, лишь бы поиздеваться над ним.              На самом деле, это должен был оказаться обычный поход в ближайший магазин за хлебом. (Иван ел хлеб абсолютно со всем, что первоначально поражало Гилберта, но затем он стал замечать, что перенимает это привычку). Выйдя из метро, немец свернул в сторону дома – Людвиг уверял, что с расположением жилья ему невероятно повезло – но тут Байльшмидт почувствовал лёгкое касание к своему плечу и обернулся. Перед ним стоял Брагинский и застенчиво улыбался. Пришлось снимать перчатки, вынимать наушники и выключать Rammstein – что бы не говорили про его заносчивость и манию величия, Гилберт знал про хорошие манеры. Иван предложил вместе зайти в продуктовый – вдруг что-то нужно. Байльшмидт согласился составить компанию, заверив, что ничего покупать не будет. В конечном счете он растратился на пиво. В магазине ничего трагического не произошло, они уже подходили к подъезду, но тут Брагинский поскользнулся. Поскользнулся так, что не смог самостоятельно идти, и Байльшмидту пришлось ему помогать.              Поэтому в одной из районных поликлиник Москвы Гилберт оказался тоже благодаря Брагинскому.              Прислонившись к стене спиной, парень скрестил руки на груди и посмотрел на потолок: одна из лампочек явно вот-вот собиралась перегореть и раздражающе мигала, грозя вызвать мигрень. Лампы неприятно гудели, но этот электрический шум практически не было слышно за гомоном человеческих голосов, периодического скрипа дверей и скрежета стульев. Какофонию общественного места перекрикивал только грудной голос одной из медсестёр, с лёгким южным говором вызывающей пациентов. Кто-то из очереди пристально разглядывал его, а две девушки (сестры, заключил про себя Байльшмидт) явно говорили именно о нём. Гилберт привык к тому, что его внешность вызывает интерес – не каждый день можно встретить альбиноса, но в России этот интерес проявлялся в несколько неожиданных формах. Как-то незадачливая дамочка в метро попыталась сфотографировать его, но забыла отключить вспышку у фотоаппарата. И парень не знал, что его поразило больше: невоспитанность женщины или всё же допотопный аппарат. А пару недель назад, в разгар новогодних каникул, явно не трезвый мужчина лет за сорок признал в нём Сатану и, рухнув коленями в слякоть, начал неистово креститься и что-то бормотать. Иван тогда поспешил поскорее увести Гилберта подальше, опасаясь за вспыльчивость немца. На эмоциональный рассказ Байльшмидта о произошедшем с ним инциденте друзья отреагировали по разному: Антонио заржал и упал со стула, на время исчезнув из поля зрения веб-камеры; Франциск, который не смог зайти в Skype отправил эмоджи смеющегося чёртика;а Людвиг попросил быть осторожнее, на что Гилберт разразился тирадой про своё величие и несокрушимость. Парень хотел написать ещё и Элизабет, несколько раз набирал и стирал текст, но в конечном итоге так и не отправил сообщение. Воспоминания о недавнем разрыве печалили. Родериху – своему двоюродному брату – Гилберт также не стал писать. Он лишь надеялся, что Эдельштайн сможет сделать девушку по-настоящему счастливой.              В реальность с удушливым стерильным запахом и отвратительным кофе Гилберта, как это ни удивительно, вывел Брагинский. Брагинский на костылях.              – Вывих лодыжки, - улыбнулся Иван, – не думал, что что-то подобное может случиться со мной в моём возрасте. Похоже, не ближайшую пару недель ты станешь моей личной сиделкой.              – Вот ещё, я не собираюсь нянчиться с тобой, –недовольно и с явным акцентом фыркнул немец.              – Почему ты решил, что это подлежит обсуждению? – Брагинский лишь шире улыбнулся, а у Гилберта поползли мурашки по спине. Иногда этот русский действительно внушал страх. В конце концов, они жили вместе, точнее сказать Байльшмидт находился в гостях у знакомого Людвига. Кто-то явно был обречен.              Надев пуховик и застегнувшись, парень затем помог разобраться с одеждой Ивану. Он отобрал пакет с обовью у Брагинского и уже собирался на выход:              – А пиво забрать не хочешь? – Гилберт остановился и чертыхнулся про себя пару раз.              Вот так они и выходили на обледеневшие ступеньки одной из районных поликлиник Москвы, Гилберт, весело позвякивавшей тарой с алкоголем, и Иван, опирающийся на костыли и на Гилберта. А Байльшмидт мысленно готовился к непростому вечеру и непростым неделям, ожидавшим его в обозримом будущем. Он попил слишком много крови у Брагинского за последние полтора месяца, чтобы тот не воспользовался случаем восстановить свои запасы.              Главное, думал Гилберт, не навернуться где-нибудь по дороге.