Под каждым из небес

В голове у Мирона — хаос, а в желудке почти полбутылки джина. Пару секунд он пристально смотрит на теплое свечение лампы у окна, залпом осушает стакан, оплачивает счёт и выходит из давно опустевшего бара. В Берлине неуютно, как в кресле стоматолога, но стабильно раз в 2-3 месяца Мирон обнаруживает себя на одной из узких улочек с зажатой между пальцами сигаретой. Он редко курит в Барселоне, когда гостит у Порчи, и совсем не курит в Питере. Берлин же методично щёлкает зажигалкой перед лицом Фёдорова, прикуривая для него одну за одной. Чужие пальцы, обхватившие сигарету у самых губ, вытаскивают Мирона из забытья. Он часто моргает, прежде чем взгляд фокусируется на фигуре напротив. Дима медленно затягивается и выпускает дым в сторону, с трудом сдержав порыв выдохнуть едкие клубы в порядком охуевшее жидовское лицо. Тот бы бесился. Однозначно. Бычок отправляется в урну, а всё те же пальцы ловко тянут молнию чужой полурасстёгнутой куртки вверх. Руки у Димы тёплые, ярко контрастируют с окоченевшими от холода руками Мирона. Дима шепчет: «Пойдём.» — и тянет его за собой во дворы. Мирон в прострации — словно и не было шести лет напряжённого молчания, прерываемого время от времени колкими оскорблениями со стороны Димы и ледяным игнором со стороны Мирона, который, к слову, давался ему совсем не легко. Он крепче сжимает чужую ладонь и старается не отставать. Замок заедает, и Дима возится с ним дольше, чем нужно. Мирон неловко мнётся рядом, сжимая в кармане свой телефон. Алкоголь потихоньку уступает здравому смыслу, и он уже жалеет, что написал ту чёртову смс-ку в баре. Он не думал, как глупо это будет смотреться, или о том, что Хинтер мог уже двадцать раз сменить номер. О том, что он может взять и приехать, Мирон тоже не думал, но жизнь полна сюрпризов. Квартира — светлая и просторная, типично Димина. Однотонная мебель и абсолютный минимализм, за исключением пары набросков, приколотых булавкой к белым бумажным обоям. Ни разбросанных бумажек, ни чеков, которые по привычке выкладывались на тумбочку у самого входа в их старой квартире, ни книг на полках — вообще ничего. — Я недавно сюда въехал, всё барахло в коробках ещё, — словно отвечает на немой вопрос Дима, просовывает руки под куртку и обнимает, трётся колючей щекой о татуировку на шее, и шумно втягивает носом воздух. Мирон же почти не дышит — боится, что всё это — проделки его воспалённой фантазии или того хуже — вполне себе реальная подстава, ловушка, в которую заманил его Хинтер, чтобы отомстить за старые обиды. Но Дима не отпускает, не бьет, не сыплет обидными словами. Дима крепче прижимает к себе, и Мирон сдаётся — расслабляется, обнимает в ответ, сцепляя руки на широкой спине. — Такой ты еблан, жида, — тихий шёпот щекочет тонкую кожу за ухом. — Я скучал, — голос подводит где-то на середине короткой фразы, срывается на хрип. Он сжимает край Диминой толстовки, пряча смущение между его шеей и плечом, а через секунду чувствует, как горячие слезы облегчения обжигают глаза. — Бля, — ласково смеётся Дима, крепче обнимает, после чего отстраняется, чтобы провести рукой по влажной щеке, — А ты у меня та ещё Оксана, я и забыл. Мирон слабо тыкает его в бок и стирает остатки слёз рукавом. — Я тоже скучал, Миро, — гладит по плечам, затем делает шаг вперед, заставляя Мирона упереться спиной в дверцу шкафа, и настойчиво целует, не оставляя времени на раздумья и протесты. Губы у Димы мягкие, а поцелуй с привкусом дорогого вина. Фёдоров задыхается от неожиданности, в голове темно и пусто, словно вселенная схлопнулась в один момент, а широкие ладони, скользящие по коже — единственная реальность. — Расслабься, — шепчет Хинтер, разрывая контакт, и почти невесомо трётся носом о щёку Мирона, аккуратно разжимает побелевшие от напряжения пальцы и переплетает их со своими, оставляя свободную руку на шее, — Расслабься, Миро. Все хорошо, я здесь. Тот сжимает в ответ Димину ладонь и шумно сглатывает, чувствуя почти больно и чересчур быстро бьющееся о грудную клетку сердце. За вторым поцелуем он тянется сам. Сомневаясь, боясь отторжения и насмешки, а потому жутко смущаясь, когда Хинтер притягивает его ближе к себе. Этот поцелуй уже совсем не неловкий — влажный и чувственный, воплощающий в себе всё, что за годы накопилось внутри у обоих. Мирон плавно ведёт рукой по бедру Димы и, почти по привычке, сжимает набухающий член сквозь плотную джинсовую ткань. Мужчина тихо стонет ему в губы и толкает в сторону спальни, стягивая верхнюю одежду прямо на ходу. В комнате темно и прохладно. Дима закрывает окно и раздвигает шторы, чтобы стало немного светлее, и не пришлось включать торшер. Кровать — деревянный паллет, с уложенным поверх матрасом. Мирон усмехается. Дима это не комментирует. Он начинает расстёгивать пуговицы на рубашке Фёдорова, припав губами к пульсирующей жилке на шее, но быстро теряет терпение и резким движением отрывает последние три. Мирон возмущённо сопит, Хинтер ухмыляется и прихватывает кожу зубами, слегка оттягивает, моментально зализывая повреждённый участок. Дима никогда не признавал пружинных матрасов. Мирон ёрзает, в попытке устроиться как можно комфортнее, приподнимает таз, помогая снять с себя джинсы, и сам тянется к пряжке Диминого ремня. Сразу два пальца внутри — давно забытое ощущение. Непривычно и неприятно, но он стоически терпит, сжимает зубы до скрежета, пока Дима терпеливо растягивает узкий проход, не позволяя свести колени. Обоих флешбэком уносит в далёкий 2010, к их первому разу, когда Мирон был совершенно трезв и напуган до ужаса, а Дима слегка пьян, но нежен и осторожен, как ни с кем раньше. Хинтер трясет головой, выныривая из тягучего омута прошлого, и раскатывает презерватив по истекающему смазкой члену. Первый толчок срывает с губ Мирона болезненный стон, он комкает простынь и старается расслабиться, подставляясь Диминым ласкам. — Тише, родной, тише, — шепчет мужчина, оставляя влажный след от поцелуя на ключице, — Сейчас будет хорошо, ты знаешь. Мирон кивает и вдыхает поглубже, насаживаясь на член самостоятельно. У Димы от этого порыва крышу сносит, он осторожно толкается внутрь, придерживая руками худые плечи. Фёдоров привыкает быстро, лишь иногда морщится от особенно резких движений и царапает спину коротко стриженными ногтями, оставляя на коже ряды алых полос. Дима кончает первым. Мирону требуется чуть больше времени и совсем немного помощи. Он заворачивается в тонкое одеяло, почувствовав, как всё тело сковывает внезапный температурный озноб. — Серьёзно? Никого не было после меня? — Хинтер стирает сперму с живота наволочкой и бросает её на пол рядом с кроватью. — С Ваньком всё по-другому, — отвечает Мирон, припадая губами к горячему Диминому плечу. — Он тоже здесь? Тебе есть куда идти? — Нет, у него дела в Питере, — голос вновь тихий, но ровный и вполне уверенный, — Мне уйти? — он смотрит на Диму из-под полуопущенных ресниц. — Останься, — просит шёпотом, и Мирон улыбается, натягивает на него краешек одеяла и жмётся ближе. Дима обнимает хрупкое тело одной рукой и надеется, что, впервые за шесть лет, наконец проснётся не один.