Бей сильнее

«Витаминка» оставляет горьковатость на языке, прежде чем Ваня успевает ее проглотить. Действие начинается только через час: мир приобретает новые краски, голоса становятся громче, а татуировки на коже будто сияют неоном. Он даже забывает о том, что обещал вести себя более-менее адекватно, и доебывается до каждого и бесится на сцене ровно до того момента, пока Мирон, сверкающий мокрой шеей в свете ламп, не притягивает его к стене, в пустой гримерке. Действие наркотика ощутимо падает, но ощущение эйфории все еще остается в теле. Вместе с подступающим напряжением. – Евстигнеев, сколько тебя просить не закидываться перед концертом? – Мирон бьет кулаком, у головы парня, в стену и болезненно морщится. Стена — не подушка и не Ваня, которого он так любит избить и бросить полуживого, в душной квартире, не оказав первой помощи и даже не подняв с пола. Удар в стену звучит непривычно громко, бьет по голове. Ваня в первое мгновение даже успевает пожалеть Мирона — больно, наверное, бить кулаком в стену. – Так получилось. Прошлый прошел тухло, я решил немного повеселиться здесь. Успокойся, Мир, никто не умер, все в порядке, – он выставляет ладони вперед, пробуя уговорить Фёдорова отступить, но прекрасно знает, что это не сработает. Таймер тикает, и никто не знает, когда бомба взорвется. – Ты, ты серьёзно? Так получилось? Ты умираешь, как мой бэк-вокалист. Мы договаривались! Ты обещал. Фёдоров в бешенстве. Можно, но не перед концертом. Можно после него. Но не до! Ваня снова нарушил обещание. Рэпер бьет снова, но уже не в стену. Он сдерживал себя три часа и не намерен больше этого делать. – Да блять, что такого-то?! Все нормально, Мирон! Я в порядке! – раздраженно бросает фотограф, а следующая фраза тонет в резко выбиваемом из легких воздухе: Ваня стонет, сгибаясь, и тут же жмурится, потому что и так не очень ровная картинка мира трясется сильнее прежнего — Фёдоров бьет еще, снова. Ваня знает, что так в любом случае случится. Знает, что как бы ни старался успокоить, как бы ни огрызался и как бы ни убегал, Мирон все равно найдет и получит своё. Ваня только совершенно не понимает, почему он упорно терпит все это, почему не обращается хотя бы к крю, не говоря уже о правоохранительных органах. И все же терпит, потому сейчас ограничивается лишь короткими матами, сползая по стене на пол гримерки. Удар приходится Рудбою в солнечное сплетение, сгибает его пополам и Мирон, упиваясь выплескивающейся агрессией, бьет еще раз, в лицо. Еще и еще. – Давай тряпка, снова скули и сжимайся в комок! Ты не можешь сопротивляться ни мне, ни наркотику. Ты ни на что не способен, кроме щелканья кнопочки фотоаппарата! – Он прерывается. Метнувшись к двери, закрывает ее, оставляя ключ в пол-оборота. Никто не войдет и не выйдет. То же происходит с другой дверью. У Вани есть время придти в себя, набрать воздуха в лёгкие. Евстигнеев старается привести в порядок помутившееся сознание и закрывает лицо ладонями: даже уже не боится, что Мир сломает ему пальцы – в лицо ногами больнее. – Ну, извини, блять! Единственный раз сорвался, и ты за это готов меня инвалидом сделать, – уже тише продолжает он и хмурится, когда цепляет разбитую губу зубами. Это даже несерьезно – как куском мяса перед голодным псом размахивать. И, кажется, этот голодный пес сейчас с наслаждением вгрызется в Ванино тело. – Лучше бы ты передоз схватил сегодня и подох, – неожиданно для самого себя, зло, сквозь зубы сцеживает фразу, словно яд, возвращаясь к ослушавшемуся бэк-вокалисту Фёдоров. Он сам немного в шоке от такого, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Фотограф с трудом понимает услышанное, еще не отошел. Индикатор самосохранения включается резко, когда очередная волна наркотического опьянения отступает, и до него доходит. Ваню бросает в жар, сердцебиение ощутимо учащается, а грудную клетку заполняет самый настоящий страх, такой привычный, казалось бы, но каждый раз новый. Он старается вдохнуть побольше воздуха и сгруппироваться так, чтобы, если мужчина начнёт бить снова, по голове и животу не особо попадало, но у Фёдорова, видимо, свои планы. Через мгновение голова взрывается болью оттого, что его тянут за волосы, заставляют подняться. Холодные тонкие пальцы впиваются в волосы парня лежащего перед ним и прикрывающего голову руками. Рывком Мирон заставляет встать его на колени. – Руки убрал. – Ему, с одной стороны, порядком надоело то, что Ваня даже не пытается защищаться, не говоря уже о том, чтобы дать сдачи, но с другой, это-то и хорошо — можно оттянуться в любое время. Мирон не дожидаясь ни ответа, ни реакции бьет кулаком в голову. Не даёт упасть, хватает за грудки, поднимает на ноги и прижимает к стене, перекрывая предплечьем кислород. Рэпер неимоверно зол, и это помогает "выпустить пар". Он наслаждается тем, что Евстигнеев судорожно хватает ртом воздух, закатывает глаза и тихо скулит. Жертва не успевает опомниться, как снова получает удар в голову. Упасть не удаётся, наоборот: оказывает ещё выше и не может толком вдохнуть. Хрипит, смотрит в чужие зрачки широко распахнутыми глазами и цепляется за чужую руку, пытаясь отстранить от себя. Безрезультатно: в глазах Фёдорова только беспросветная ярость и наслаждение от нанесения увечий, пусть и не тяжелых. Когда его все-таки отпускают, легче не становится, потому что тут же следует ещё один удар. Взбешённая адская тварь вырвалась наружу ещё на сцене, на последнем треке. Она должна пожрать страха и боли, поэтому снова удар, снова в солнечное сплетение, и одновременно с этим мужчина высекает обе чужие ноги. – Ты будешь просить о смерти! – Не буду, – за что снова получает удар, ногой по спине. Федоров отстраняется к своему месту за столиками, запинаясь о стул. Предмет, попавшийся на пути улетает в противоположную стену и с грохотом падает на пол, разбивая настенное зеркало. На столике, под тетрадкой с текстами, лежит опасная бритва. Задумка вырезать на теле фотографа своё сценическое имя возникла на предыдущем концерте, но не было повода. Почему свой? Что б заявить права на жизнь этого человека, продемонстрировать свою власть. Да и Oxxxymiron длиннее, чем Охра на шесть символов, что не может не причинить дополнительной боли несчастному, что угодил в плен безумного и зачастую беспочвенного бесчеловечного насилия. Евстигнеев сплевывает кровь, чтобы ненароком ею ещё не захлебнуться, и приподнимается на локтях, мутным взглядом смотря на чужую спину. – Мирон... Пожалуйста, прости... – хрипло выдыхает он и вытирает ладонью разбитый нос – безрезультатно, конечно. Металлический привкус во рту только усиливает ощущение опасности, а голова сейчас похожа на кабину самолёта, падающего с большой высоты: сознание разрывает предупредительным писком приборов и все твердит: "беги!". Ваня осторожно приподнимается, садится, опираясь спиной о стену, и с испугом смотрит на возвращающегося Фёдорова, в руках которого поблескивает острое лезвие. Парень быстро мотает головой и сильнее вжимается в стену, будто бы это может его от чего-то спасти. – Не надо, умоляю... Мир, извини, я больше не буду, честно. – Поздно меня останавливать, – сказал, как отрезал. Медленно, смакуя каждый чужой болезненный вздох, присаживается перед Рудбоем. – Я пока не убивать тебя собрался, а всего лишь пометить, как свою вещь. Вещь - таков диагноз. Такое определение мужчина дает тому, кто на самом деле человек. Но плевать он хотел на то, кто там кем является, Фёдоров собственник, ревнивый и жестокий, и Евстигнеев – его вещь. Он вспарывает футболку на чужой груди. – Здесь? Или здесь? – Не надо, пожалуйста, – тихий, едва уловимый шепот слетает с губ человека напротив. Попытка спасти себя от дальнейших мучений? Или предотвратить непоправимое? Что это? Лезвие невесомо проходится по горлу в ответ, плечам, спускается на ребра, обрисовывает дугу там, где под кожей диафрагма. – А может на лице? – Первый кровавый росчерк появляется на Ваниной коже и вырывает у него болезненный стон. От скулы, к подбородку. Порез не глубокий, но из него уже по каплям сочится кровь. Вид чужой крови и реакции на боль доставляют удовольствие, не сравнимое ни с чем. Мирон резко хватает руку пленника ледяными пальцами и вспарывает кожу на Ванином запястье. Но этого мало, надо что-то, что добавит ощущения власти. Рука с "rium" сильно сжимает надрезанную конечность, из которой так упоительно стекает кровь. Еще один рывок и кровь течет в приоткрытый рот. – Пей! Самостоятельный Монстр мычит, пытается отвернуться, до тошноты противно от происходящего. Губы смыкаются, Ваня не будет пить свою кровь. Мужчина, пока вжимает рану на коже в зубы Евстигнееву, намеренно медленно режет кожу на торсе парня, вдоль рёбер. Кажется, он решил, где будет красоваться ник. Выбор остановился на щеке. Похуй, если будут спрашивать и предполагать то, что происходит на самом деле – он скажет, что Рудбой психически нездоров и сам вырезал это у себя на щеке. Если Ваня пойдет в полицию? Что ж, тогда в Некрополе станет на один заполненный гробик больше, и уже не образно. – Давай сюда свою щечку, тряпка. – Да, сейчас он специально пытается разозлить жертву своего насилия. Ване, к его же собственному удивлению, неожиданно становится всё равно, что с ним сделает этот псих. Видимо усталость от бесконечных приступов агрессии достигла максимального уровня, а может стекающая по лицу из надрезанной руки кровь забрала вместе с собой остатки сил и желания вырваться из этого безумия. Еще неделю назад Ваня извивался бы как уж на сковороде, закрывая руками голову, да что неделю, десять минут. Светлые глаза смотрят, не моргая, на Мирона, – Я устал. – Расслабляется, позволяя делать с собой, все что вздумается. Поведи его рэпер сейчас на убой, пойдет как послушный ягненок. На, режь его, можно на смерть. Федоров будто не замечая столь стремительной перемены в поведении жертвы, ведет по коже бритвой. «О» получается не очень, плоть человека не удобно резать по кругу так, чтобы лезвие не вгрызлось глубже необходимого. Три икса выходят великолепно, Мирон даже замирает на пару секунд, любуясь кровоточащим "Oxxx". И только сейчас заметил - Ваня не оказывает сопротивления, лежит расслабленно и смотрит ему в лицо, лишь кривясь от наносимых порезов. – Какого дьявола?! – Даже с наличием признаков жизни, рэпер проверяет пульс, это скорее инстинктивно и неосознанно. Ему нравилось получать сопротивление, полулежащий перед ним, без попыток вырваться человек — не Рудбой. – Почему ты не сопротивляешься? – Делай что хочешь. – Ваня смотрит открыто, его ложь всегда читается, и сейчас он даже не пытается чего-либо скрыть. Уже побледневший, в пропитанной кровью расстегнутой на половину черной рубашке, он сдался своему кошмару. – Я больше не могу... Он замолкает. И без уточнений ясно, чего он не может. Сердце Фёдорова, на секунду, пропускает удар, впуская в себя жалость к парню. Нет. Этого тот не получит. Не от Мирона. Мужчина впивается пальцами одной руки в челюсть Ване, второй намереваясь выцарапать "m". Но в голову приходит мысль, что оставить как есть будет эстетичнее. Не полный ник выглядит лучше, да и места почти не осталось, придется уменьшать буквы, что испортит общую картину. Мирон встаёт и еще раз наносит удар, сильно, и как всегда, не без упоения. Стон свидетельствует о причиненном ущербе распаляя вновь, едва утихшую агрессию. Рэпер срывается, взрываясь серией ударов ногами, попадающими по внутренним органам и голове Евстигнеева, вырывая болезненные выкрики у того. – Так легко сдался! Давай, окажи сопротивление. Ваня сжимается в комок, подставляя под удары спину. Отбитые почки ему обеспечены. – Пожалуйста... – Заткни свою пасть. Ты жалок и ничтожен, тебе сама судьба говорит сдохнуть, ты жив до сих пор, лишь потому, что я не хочу марать руки. Евстигнеев согласен, наверное. Ему не место рядом с людьми. Люди не позволяют так с собой обращаться. Рука сама тянется к упавшей на пол бритве и тянет окровавленное лезвие Мирону. – Ты знаешь что делать, Миро.