***
Зак услышал шаги Джесси задолго до того, как он на самом деле оказался рядом. Кожи впалых щёк коснулся тёплый ветерок его дыхания. От Джесси Разерфорда всегда пахло смесью солнца, морской воды и сигарет со вкусом ментола, которыми он щедро делился и с Заком. Лучи солнца сквозь окно напекли веки, а безграничная темнота перед глазами окрасилась в красный, и Эбелс наконец разлепил глаза, устремив взгляд кверху. На Разерфорда, нависшего над ним, словно туча. Наверное, Зак выглядел слишком потерянным, протягивая ладонь и касаясь кончиками пальцев лица Разерфорда. Создалось ощущение, что только что он проснулся от страшного сна, вот только никак не мог его вспомнить. Он услышал над собой хриплый голос. — Зак? Эй, ты чего, просыпайся, — полушёпотом сказал ему Джесси, с заботливым трепетом убирая со лба прилипшие из-за пота пряди волос. Сердце продолжало щемить в грудной клетке, как сдавленное тисками. Старший взял его ладонь в свою. — Всё о’кей? Зак не может ответить. Его пальцы вцепляются в протянутую ему руку, и ногти оставляют на ней маленькие отметины в виде полумесяцев красного цвета, и тогда лицо Разерфорда слегка мрачнеет. Эбелс отводит взгляд. — Я тебя ждал… — выдавливает он, уверенный, что в его словах есть смысл, которого сам он не понимает. Словно призраки витают вокруг, нашёптывая ответ ему на ухо. — И вот я здесь. Давай же, друг, поднимайся. И Джесси тянет его на себя, приподнимая за локоть и помогая удержать равновесие, пока комната вокруг начинает кружиться. Тут и там перед глазами Зака вспыхивают яркие пятна, похожие на сотню маленьких фейерверков, и он инстинктивно вцепляется в Джесси. Как будто боится, что он уйдёт. Зак вглядывается в лицо Разерфорда, словно выискивая в нём то, что прежде мог упустить. Губы слегка отливают голубым, а кожа кажется непривычно бледной, но, чёрт возьми, Эбелс и сам выглядит, как живой мертвец. С его выпирающими костями и глубокими тенями от недосыпа под глазами он и правда походит на зомби. И, возможно, ему просто кажется, но кожа Джесси в эту секунду теплеет на солнечном свете прямо у него на глазах. Но Эбелс уверен, что он абсолютно точно проснулся. Всё пройдёт, так говорил ему старший, и так он в очередной раз повторяет себе. Джесси берёт его под руку. Плитка на полу и стенах ослепляет своей белизной, когда Разерфорд проводит Зака к раковине и, придерживая длинные волосы сзади, окунает его лицо в льющуюся из крана проточную воду. Младший замирает в его сильных руках, доверяя каждому действию. Разерфорд давит пальцем на дозатор, а затем осторожно намыливает Заку лицо, после чего снова омывает его водой. То что происходит сейчас кажется чертовски важным и правильным. Эбелс едва не вслух умоляет Джесси помочь ему, спрятать от этого тумана в его голове, защитить. Но ведь так хорошо, когда он рядом. Он обтирает его лицо колючим махровым полотенцем, висевшем в ванной, наверное, с того дня, как они сюда переехали. Поднимая лицо, всё мокрое, с которого стекают и падают на воротник футболки капли воды, Зак поднимает глаза на своего двойника в зеркале. Старший расправляет плечи, хотя и без того кажется слишком высоким, вешает полотенце обратно и встречается с Закари взглядом. — Ничего страшного, — бросает он, ненавязчиво поворачивая его за талию, касаясь пальцами выступающих рёбер. — Мы сейчас всё поправим, договорились? И тогда он непонятно откуда берёт расчёску и плавно проводит ею по волосам Зака. Гребешок почти теряется в спутанных патлах, которые раньше были мягкими и шелковистыми, а Джесси забавы ради заплетал их в косички под смех и возмущения Зака. Недавно он хотел их отрезать, вот только не решился и никак не мог вспомнить почему. Эбелс потупил взгляд на пыльную плитку у себя под ногами. Отчего-то неприятно коробит, что старший, наверное, не считает его больше красивым. Раньше, год назад, а может и больше, Джесси смотрел на него, как на произведение искусства, называл самым симпатичным парнем, которого ему довелось знать, и затыкал любого, кто заикался пошутить о худом и немужественном телосложении Зака. Когда они выходили на улицу, он не стеснялся держать его за руку или по-отцовски обнимать за плечо. Теперь Эбелс ловит его ладони и фиксирует их у своей головы. Все в татуировках, пальцы замирают всё ещё у него в волосах. Разерфорд успевает опустить руки, когда Зак, точно утопающий, цепляется пальцами за его футболку. — Не уходи, — вырывается у него. — Ты ведь не уйдёшь?! Кажется, что в глазах Джесси на доли секунды мелькает понимание, но он будто изображает, что всё в порядке, и аккуратно перехватывает ладошку, сжатую на его груди, как бутон. Его лицо совершенно спокойно, хотя и отливает голубым в холодном освещении ванной. — Эбелс, а куда я денусь? Но Зака не так легко успокоить. — Пообещай! — На этот раз — никуда, Зико. Слово даю. Чувство, теснящееся в груди, похоже на дежавю. Но, кажется, Эбелс напрочь забыл, когда же он ещё это слышал, и потому снова позволяет себе утонуть, повиснув на Джесси, затерявшись в этом холодном свете и холодном воздухе. И он снова верит. После этого Разерфорд ведёт его в спальню, усаживает на край кровати, как послушную куклу, и с минуту роется в содержимом шкафа. В его руках периодически мелькают какие-то футболки, свитера и рубашки, в большинстве своём — чёрного цвета. — Господи, Зак, откуда столько мрачной одежды? Как будто траур, — между делом комментирует он. А затем вытаскивает растянутую толстовку светло-лилового цвета и кидает её за спину, Заку. — На вот, надень мою. Эбелс сидит, притихнув и не шевелясь, и наблюдает за старшим. Они же пару дней назад вместе на концерт ходили, так почему ему кажется, что он не видел эти татуированные руки, широкие плечи и такие тёмные угольки глаз целую вечность? Будь рядом камера, он запечатлел бы Джесси на снимок, чтобы запомнить его таким, носящимся рядом, энергичным… — Эй, — Разерфорд машет ладонью перед его лицом, вырывая из мыслей. — Совсем в облаках витаешь. Он быстрым движением стягивает с него растянутую и в местах грязную майку, а взамен ей надевает на Зака тот самый свитер цвета сирени, и Эбелс замечает, что перестал дрожать. Хотя он, кажется, и не чувствовал холода. Когда Джесси отходит и раздвигает шторы, Зак жмурится с непривычки, а на кровать падают квадратики розовато-жёлтого света. Лучи солнца вплывают в комнату и полосками проходятся по бледному лицу Зака, открывая взгляду Разерфорда синяки под большими глазами и едва заметные веснушки на носу. Джесси помогает Заку собрать волосы в аккуратный маленький хвостик, и Эбелс не удерживается от мимолётной улыбки, когда снова чувствует на себе нагретые солнцем ладони Разерфорда. Он закрывает глаза, и кажется, что там, на внутренней стороне век снова наступила непроглядная ночь. Мысли, словно россыпь фотокарточек, заполняют воспоминания. Они наступают, подобно неотвратимой волне, и по коже Зака бежит лёгкая дрожь. На языке повис запах солёного моря. Они на пляже, бросили всё, чтобы побыть вдвоём, подальше от шума и суеты. Рыжее зарево заката окрасило небо, стопы утопают в песке, а из магнитолы в машине доносится музыка. Они с Джесси сидят у самой кромки воды, в пальцах старшего дымится окурок дешёвой сигареты, а Эбелс сидит рядом и засыпает у него плече. Потом они ели пиццу в квартирке Джесси и смотрели фильмы до самой ночи, запасшись кофе и вишнёвым вином. Шелестит страница пресловутого фотоальбома. Зак слышит свой крик словно наяву. Он зовёт Джесси, а вокруг сгущается тьма, горькая и холодная, он набирает его номер. Никто не отвечает. — Эй? Всё нормально? — звучит обеспокоенный голос Разерфорда над ним. У Эбелса кружится голова, а старший щёлкает пальцами перед его глазами, встревоженно сдвинув брови. Из лёгких будто вытягивает весь кислород, в солнечном сплетении толкается нечто тягучее и колкое, похожее на панику, словно он выпадает из реальности, и всё вокруг — свет, серые стены комнаты и лицо Джесси в нескольких миллиметрах от него — трещит по швам. Воздуха не хватает. Слова сами приходят на ум, словно лёгкий призрачный голос нашёптывает ему на ухо то, что он чувствует, до того, как Зак успевает понять это сам. — Я просто… Чёрт, я так скучал. И Джесси без всяких слов тянет его за рукав толстовки и обнимает, окружая теплом своего тела. Они долго сидят так, сплетением тел, пока бушующий океан в черепной коробке младшего не затихает как после шторма и он не прекращает дрожать, полностью доверившись Разерфорду. Он что-то бормочет ему на ухо — успокаивает — но Зак не утруждается разбирать слов, концентрируясь на уверенном тоне и чуть хриплых нотках, мелькающих в его голосе. Может быть, Джесси не умел защищать, но любить он точно умел. Он один знал, что нужно было говорить Заку, когда у того были тяжёлые дни, понимал, что делать, если тот запирался в комнате и на всё отвечал безразлично. Многие называли Разерфорда эгоистом, и, вероятнее всего, были правы, но мало кто знал, как тонко он умел чувствовать других людей, заглядывать дальше той хрупкой оболочки, которую зачастую и видно. Сложно любить людей, когда знаешь, что у них на уме. Однако случилось так, что, ненавидя всех, этот парень полюбил Зака, такого не похожего на него, но отчего-то родного. Зак знал, что ему повезло. Джесси целует его в висок со всей заботой, на какую способен, и Эбелс вспоминает, почему когда-то влюбился. Зак полностью доверяет Разерфорду, когда тот хватает его ладонь и тянет за собой по направлению к коридору. Кажется, их стопы даже не касаются земли, так легко парить к запертым стеклянным дверям в прихожей, откуда льются огоньки тёплого закатного света. С улицы тянет запахом полевых цветов и нагретого предзакатным солнцем асфальта. От Джесси не укрывается то, как мелко начинает дрожать ладонь Зака, зажатая в его собственной. Эбелс не выходил на улицу уже давно. Причина скрыта где-то в глубине его памяти, как расплывчатое пятно, нечто очевидное и непостижимое одновременно, но его не покидает ощущение того, что всё поменялось. Он больше не будет один, настойчиво уверяет внутренний голос, и Зак растворяется в моменте, когда Джесси разве что не выталкивает его на улицу, оживлённую, шумную и залитую светом. Ноги стучат о ступеньки крыльца, а ветер ласково касается кожи. Лучи рыжего солнца обжигают глаза, и Зак жмурится. Он нервничает, но на этот раз — совсем немного. Это не паника, а, скорее, приятное предвкушение. — Куда мы идём? Разерфорд оборачивается, его лицо спокойное и уверенное, как и всегда, когда он знает, что делает, и это обнадёживает. — Терпение, кузнечик, — усмехается он и проводит Зака по мягкому, как ковёр, газону. — Думаю, прогуляться нам явно не помешает. Пока они идут вдоль дороги мимо пригородных жилых домиков и магазинов, минуя редких прохожих, Разерфорд продолжает говорить, отвлекая Зака от созерцания летней улицы. Небо покрыто пятнами розовато-пастельных тонов, воздух влажный и тёплый, на дороге шумят машины, пахнет зеленью. — Ты слышал, что тут рядом пиццерия открылась? Я давненько хотел сводить тебя, вот только всё времени не хватало. С работой забегался. Знаешь, Зико, тебе нужно выходить почаще, чего ты живёшь как затворник, ну неужели так плохо дышать свежим воздухом? Неожиданно для себя Зак смеётся и подаёт голос: — Я тебя умоляю, это же город. Что-то, а воздух здесь свежим явно не назовёшь. — Тогда выходи просто ради меня. — Лучше уж за тебя. Раздаётся смех. Они бредут мимо низкорослых деревьев, петляя по улице, и Заку на удивление радует слух нескончаемая болтовня Джесси. Слова из него льются точно рекой. Он говорит что-то о концертах, на которые недавно ходил, о хорошей погоде на пляже, о том, что «Маунтин-Дью» в соседней забегаловке сказочно подорожал, а Эбелс плетётся рядом и слушает, изредка разбавляя диалог своими репликами. Слово за слово, он и не замечает, когда они подходят к воротам небольшого уютного парка. Зак замирает. За чёрным забором он видит картинку-пазл, состоящую из пучками торчащей короткой травы, асфальтированных дорожек, приземистых калифорнийских пальм и скамеек. Под розовыми облаками в разгар заката всё кажется каким-то прозрачным: цвета теплеют и приобретают припудренный пастельный оттенок, сам воздух кажется сладким и вязким. Во внезапном приливе нежности Зак не глядя водит пальцами по руке Джесси. От кожи веет прохладой. — Давно мы здесь не были, — тихонько говорит Разерфорд. Беззастенчивый, шумный, но до ужаса романтичный, он умеет и так. — Давай же, идём. Он плечом толкает ворота, и когда те поддаются, они с младшим проскальзывают внутрь парка. Здесь и правда красиво: неторопливо загорающиеся фонари напоминают о рассеянных по земле звёздах, людей не так уж и много для буднего дня, над цветными прилавками с сувенирами и игрушками покачиваются связки воздушных шаров, а из винтажного проигрывателя на одном из прилавков звучит переливистая мелодия. Мелькают воркующие сладкие парочки, и пока Эбелс молча наблюдает за ними, Джесси покупает им грушевое мороженое в вафельном стаканчике. Падающее за горизонт солнце они провожают вместе. Льётся музыка, шипит газировка, на улице по чуть-чуть холодает, а дети на площадке носятся наперегонки, и Эбелс наконец чувствует, что тревога внутри рассеялась. Что теперь всё будет лучше, всё будет иначе. Будто его лёгкие очистились и снова могут дышать. Он останавливает Разерфорда на полуслове, притягивает его за шею, встаёт на носочки, а затем медленно прижимается своими губами к его, каждой клеткой тела ощущая трепещущее внутри тепло. Они целуются долго, пока прохожие мимо косятся, но быстро возвращаются к своим прежним делам. На губах вспыхивает огонёк и за рёбрами — тоже. Давно забытое чувство доверху наполняет грудную клетку, и Заку хочется навечно заморозить этот момент во времени, чтобы всё в мире остановилось на том, что они, здесь и сейчас, целуют друг друга в губы. И впервые за несколько долгих месяцев Эбелс чувствует на губах улыбку. Когда он отстраняется, Джесси запускает ладонь в его волосы и целует снова. Их маленькая тайна, она выплёскивается, как вода из упавшего на пол стакана, но больше им бояться нечего. Однажды, ужасно давно, Зак задержался дома у своего друга. За окном стояла ночь. Они ели суховатую пиццу, уткнувшись в телефоны, в комнате гудел телик, грохотала колонка, а затем в один момент всё оборвалось — свет погас, а вся техника умолкла, и они оказались в полной тишине. И темноте. Эбелс тогда он от неожиданности вцепился в Разерфорда, и тот ещё долго в шутку припоминал ему это, хотя тот сотню раз поклялся, что не боится темноты. Мобильник Зака разрядился. Как раз вовремя. С отрубившимся электричеством не оставалось ничего, кроме как уделять внимание друг другу, а не поднадоевшим гаджетам, и они разговаривали до часу ночи, укрывшись одним одеялом, выведывая глупые истории детства, мелочи, которых до этого друг о друге не знали и маленькие тайны, страхи и фетиши. Джесси всё говорил и говорил, и Зак, честное слово, не помнит, когда его сердце стало биться сильнее от взгляда на этого парня. Когда свет, наконец, включился, он уже заснул на плече Разерфорда. Проходит довольно много времени, но Заку не хватило бы и вечности. Они отрываются друг от друга и замечают, как успело стемнеть, кучки людей на мощёных тропинках поредели, а окошки киосков с мороженым скрылись за плотными ставнями. Продолжает играть музыка. На небе тяжёлые тучи медленно пожирают закат. Зак ощущает кончиками пальцев дождинки, когда те падают на лицо Джесси. В солнечном сплетении снова вяжется узел, точно все органы смяли и зажали в кулаке, и Эбелсу приходится зажмуриться, когда в его голову ударяет очередная вспышка. Он не успевает даже понять — бледное лицо Разерфорда перед ним, небо, деревья — всё застилает непроглядная темнота. Как тогда, когда отключили электричество. Словно пятно чернил, разливающееся в море. Будто тебя ударяют по голове, и пока ты летишь вниз, на землю, реальность вокруг шатается во все стороны, а затем исчезает. Он прижимает пальцы к вискам, крича, но не слыша этого. Перед ним снова картинка: он зовёт Джесси по имени, умоляет вернуться, но ощущение, что он совсем один, ясно высвечивается в его больном сознании. Зак! Пожалуйста! Хватит! Разерфорд одёргивает его руки от лица, но вместо него Эбелс видит лишь размытое пятно в толще разъярившегося дождя. Ливень повсюду — льётся в глаза, затекает в горло и топит изнутри, там, в разъетых сигаретами лёгких, в тонких венах под синяками, и Заку по-настоящему страшно. Вся зелень, воздушные шарики и скамейки исчезают, оставляя после себя одни пятна, которые выцветают с каждой секундой. Зак понимает, что это неправильно, что так не должно быть, происходит что-то пугающее, и он ужасается мыслью, что переживал это уже не один раз. — Джесси, что происходит?! — всхлипывает он, пытаясь ухватиться за куртку старшего, его ладонь, да что угодно, лишь бы знать, что тот не исчезнет. Лицо Джесси почти светится в темноте, оно белое. Бескровное. Разерфорд почти не шевелится, он просто медленно тает под ладонями Зака. — Ты же обещал! — в ужасе задыхается Эбелс. Медовые глаза Джесси наполнены болью, и с его языка слетает негромкое: — Прости, Зак. А затем: — Ты же знаешь, я люблю тебя и всегда буду. — Пожалуйста. Пожалуйста, только не сейчас, не снова, не надо, нет, — бессвязно бормочет Зак ему в шею. Он вцепляется в него как можно сильнее, стараясь нащупать под пальцами нужные мышцы, обнимает, выискивает позвонки. В лицо бьёт со всей силы ветер, дождь заливается под самую кожу, и Джесси толкает Зака в грудь, прочь от себя. Всё тело загорается болью. Последнее, что Разерфорд произносит, перед тем, как пропасть в очередной раз это: — Я должен был, Зак. Потому что так надо. Не грусти слишком сильно, ладно? Шёпот Зака растворяется в ливне. — Пожалуйста, нет… И перед глазами взрывается вспышка. Бьёт молния.***
Звук открывающейся двери донёсся до него как сквозь вату. Зак не открывал глаза, повиснув на грани сна и реальности, когда услышал обеспокоенный шёпот, журчание льющейся из крана воды, а затем его лба коснулось махровое полотенце, пропитанное влагой. Это произошло снова. Зак проснулся на белой плитке в собственной ванной, чьи-то холодные руки держали его за плечи, в ушах резал звон, как из сломавшегося телевизора. Ознобная дрожь зарождалась за грудной клеткой и выпускала свои пальцы наружу, охватывая в плен всё его тело, начиная от ладоней с пятнами крови и заканчивая согнутыми в неестественном положении коленями. Свет прорезался сквозь полусомкнутые веки, а внутри зияла дыра. Словно сердце билось так сильно, что в итоге просочилось сквозь плоть и рёбра наружу, взамен ничего не оставив. — Джесси? — выдавил он, заведомо предугадывая ответ. — Нет. Прости, приятель, но нет. Я — не он. Эбелс видит лицо Майки, старого друга, когда тот с сочувствием гладит его по голове и укладывает на своих коленях. Достаточно одного взгляда на эту тесную пыльную комнату, чтобы обнаружить кучку пустых оранжевых баночек из-под таблеток, валяющуюся рядом с потресканным унитазом. Сил хватает лишь на небольшую панику, которая тут же отзывается очередным приступом дрожи. — Зак, не может дальше так продолжаться, — негромко произнёс Майки, придерживая его за локти, чтобы удержать. — Господи, два года прошло, это трудно, но все пережили. Думаешь, мне не было плохо? Его бывшей девушке? Матери? Но никто не наглатывался всякой дряни и не проводил целые дни в квартире, которая пылью уже давно заросла. Боль в теле Эбелса прорезала новый выход. Сдавило лёгкие. Сложнее всего — просыпаться в таком привычном отчаянии, в сто семьдесят пятый раз, прокручивать в памяти то, к чему больше нельзя прикоснуться, и видеть перед собой всё того же Майки с его бесполезной заботой. Зак не заметил, что лицо снова омыли слёзы. Слабый, одинокий и никому не нужный, он в голос всхлипнул, уже давно не заботясь о сохранении остатков достоинства, которые у него забрал Разерфорд. — Ты выкинул их! — тихо взвыл Зак. — Это, блять, не твоё дело! Хватит уже ко мне приходить! — Послушай, отдаляясь от всех, ты к нему не приблизишься, что бы ты там не думал. Ты зависим, Зак, тебе нужна помощь. Это нужно прекращать. Зак чуть ли не выл, когда ему казалось, что он всё ещё чувствовал запах одеколона Джесси на одной из своих рубашек, когда он, как бесконечную киноплёнку, прокручивал в памяти ощущение его горячих объятий и хриплый звук его голоса. В тайне от всех, он до сих пор хранил фотографии, видео с подпольных концертов, которые они иногда устраивали, просто боясь забыть, каким был Разерфорд. По сто разу на дню напоминал себе о том, как они познакомились, как что делали по выходным, куда ходили. Старые, давно не стиранные футболки, принесённые из квартиры Джесси, он хранил на особой полке в шкафу. — Он... он снова мне снился, — едва различимо из-за дрожи в голосе пробормотал Зак. Сочувствующим видом Майки дал понять, что готов слушать. Майки, он не как Эбелс, он не подсел на наркотики, не застрял в самом себе, сосредоточив всю свою жизнь на человеке, которого больше нет. — Всё было как будто взаправду, — короткий всхлип, — Он был рядом со мной, мы разговаривали, гуляли, и я как будто помнил всё, до того момента, как… всё случилось. — На этих словах Марготт участливо кивнул, конечно, он понимает. Говорить это снова необязательно. — И всё было так хорошо, словно сном, глупой галлюцинацией было не это, а то, что происходит прямо сейчас, на самом деле. А потом начался дождь, и это всё… О Боже. Зак прикрыл рот ладонью, задыхаясь. Меж пальцев заструились слёзы, с каждым словом из губ словно вылетали лезвия, они царапали горло и рассекали дёсны. Майки не перебивал. Он дал Эбелсу немного времени успокоиться. — Всё затрещало по швам. До того как исчезнуть, он был таким бледным… таким мёртвым. Ещё одна пауза. — Майки, он больше никогда не попросит меня сыграть ему на гитаре. Никогда не позвонит в два часа ночи и не вытащит в центр города, он больше не будет читать мне вслух и спорить о музыке, мы больше никогда не поссоримся и не помиримся, не напьёмся, он никогда не расскажет нам о новой песне, которую сочинил, никогда. — К концу предложения голос Зака затих, растворяясь в воздухе, растворяясь в их общем горе. Они сидели в тишине, и Марготт позволил другу лежать на своих коленях, слушая, как разбиваются капли о ледяной кафель, таращась в пустоту, силясь перевести дыхание. Майки не обязательно было рассказывать, он понимал всё и так. С тех пор, как Джесси не стало, постоянные сожители Зака — это слои пыли на выцветших стенах, горы вещей у двери спальни, которые не хватало сил отнести в прачечную, сгнившие фрукты в холодильнике, осколки битой посуды, которые поначалу просто накапливались на полу кухни с каждым новым истеричным припадком, а затем просто валялись то тут, то там, и он до сих пор иногда наступал на них, не обращая никакого внимания на кровь, струящуюся за ступнями по старому ламинату. Это гитара, некогда любимая, одиноко пылящаяся на чердаке, вместе с обрывками текстов песен и книгами, которые Зак когда-то забыл вернуть Джесси. Он, не осознавая того сам, до сих пор ждал, когда тот позвонит и возмутится по этому поводу. До сих пор иногда набирал его номер, просто чтобы послушать гудки, понадеявшись, а вдруг кто-то возьмёт и помолчит вместе с ним. Он просыпался по ночам и оглядывался на окна, зеркала, стены, где выискивал призраков. Он перестал есть, потому что слишком бросался в глаза пустующий лишний стул за столом в кухне. Когда те немногие друзья, которые о нём не забыли, заставили Зака сходить к врачу, доктора исписали ему пару бумажек, которые валялись теперь где-то за пыльным диваном, а в шкафчике в ванной вместо шампуней и мыла стояла целая витрина из разных лекарств, увы, ни одно из которых не могло заполнить зияющую дыру внутри. Но одно было постоянным: Эбелс точно знал, какие таблетки с чем нужно смешать и какую принять дозу, чтобы забыться красивой галлюцинацией, хотя бы на время встретиться со своей мечтой и кошмаром одновременно. Иногда они с Джесси танцевали, или курили на тесном балконе вдвоём, и каждый раз они были совсем одни, так что никто больше не мог помешать. А потом Разерфорд снова бросал его. Каждый раз. Он жил с призраком, которого сам для себя сотворил. Иногда заходил Майки. Он вырывался из дома, соврав девушке, что по работе, и наводил у Зака хотя бы какой-то порядок, носил вещи в химчистку, оставлял пакеты с едой на тумбочке в спальне, и после его визитов из квартиры всегда пропадали все колюще-режущие предметы, все шнурки и верёвки. Иногда и таблетки, но Эбелс покупал новые. Он отклонял все предложения переехать, пожить с ним, или хотя бы дома, со старшей сестрой или матерью. Не хотел доставлять лишних проблем и пугать всех своими выходками. Разделить место жительства он был бы не против лишь с Джесси, только своего адреса тот ему, увы, не оставил. С Майки было не так одиноко, потому что он не осуждал. Он позволял Заку покричать, или посидеть в тишине, не показывал разочарования, когда тот снова отказывался выходить на улицу и входить в круговорот жизни. Он один узнал, что между Заком и Разерфордом всегда было больше, чем просто дружба, а они никому не рассказывали. Вот только молчать становилось всё больнее, и выговориться, правда, помогло, хотя и ненадолго. Марготт помог Заку выйти из ванной. Он участливо дал ему выпить стакан с водой и успокоительным, чей привкус было несложно отгадать. Они сидели рядом на диване, когда Эбелс негромко попросил: — Пожалуйста, можешь остаться на ночь? Потому что быть одному после такого было невыносимо. Как будто было уже сложно различить, где сон, а где реальность. Потому что ещё одно чёртово воспоминание — и Зак разобьёт голову о плитку в ванной, расплескав везде кровь. Так Эбелс хотя бы не будет искать призраков в своей комнате раз за разом. — Конечно. По крайней мере, на эту ночь, возможно, он отдохнёт от кошмаров. Майки снова спросил, всё ли в порядке. У Зака ничего не болит? А перекусить он не хочет? Он больше не будет делать так, верно? Конечно, пообещал Зак. А затем он незаметно запустил руку под обивку дивана и нащупал спрятанную там запасную упаковку таблеток.