И время застынет...

Нас книги обманут, а люди не вспомнят, Последняя битва сорвёт голоса. Какой по счёту была эта петля, Италия не помнил. Казалось бы, они только что вошли в этот проклятый дом, а время всё продолжало течь по кругу: вот уже в который раз смерть друзей проносилась перед его глазами. И ведь вот она – заветная дверь, ключ к свободе, но нет: серый монстр опять возвращался, принося с собой страх, кровь и смерть. «Последняя» битва с чудищем превращалась в очередную, а в голове звучали полные ужаса предсмертные крики стран. Стараться не стану - ничем не наполнит Пустая молитва пустые глаза. Феличиано помнил страшно-пустые глаза Германии, остекленевшие – Японии и небесно-голубые, потерявшие былую искру – Америки. Багряные, слившиеся с окружающей его кровью очи Пруссии больше не прищуривались слегка ехидно, а в фиалковых глазах России навсегда поселился мертвецкий холод. И так повторялось много, много раз… После второй (или третьей?) смерти Людвига Варгас заперся в одном из старых шкафов и, сжав в руках злополучную книгу, начал тихо молиться: перестав верить в свои силы и не сумев в который раз всё исправить, он уповал лишь на Всевышнего…напрасно. А ты уходи, чем дальше – тем лучше, Нет права тебе оглянуться назад. Выбежав из этого треклятого особняка, Италия почти обрадовался – всё, их мучения кончились, всё позади, всё…Нет…опять промах…Опять…Не сумел…И привычное движение рук вновь запустит циферблат…Ничто не длится вечно? Не смешите – смертельный отсчёт вновь начался. И ты не следи, как цепляясь за тучи Дорогой небес поднимается ад. Стоя вместе в Германией, Пруссией и Японией возле двери, Венециано вновь ощутил чувство де-жавю – в который раз они уже здесь? Но, глядя на воодушевлённые лица друзей, Италия верил, что этот раз будет последним…Дверь скрипнула. Добро пожаловать в наш персональный ад. Нас Дьявол покинет и Бог отвернётся, Сломается хрупко бессильная сталь. Но, несмотря на весь ужас этого места, всё же бывали моменты, заставлявшие итальянца вновь улыбаться. Чего только стоило выражение лица Гилберта, когда его меч буквально разлетелся на осколки: «М…мой меч сломался!». Позже ему об этом со смехом напоминали Франция и Испания. А Канада, которого монстр принял за пианино? На памяти Феличиано, это был единственный раз, когда Меттью радовался своей «невидимости». В такие минуты Ита чувствовал себя живым, как никогда. Да и другие страны тоже… И время застынет, и кто-то вернётся, Затем, чтоб найти на пороге Грааль. Они вновь добрались до часов. «Треньк» – и время, застывшее в комнате, возобновляет свой ход. Но вместе с ним к странам приходит то, чего так боялся Варгас, – воспоминания. Вы думаете, что смерть – это самое страшное? Как же вы заблуждаетесь! Самое страшное – видеть испуг на лице Артура. Видеть страх в глазах Франциска. Видеть, как улыбка сходит с лица Альфреда и как паника охватывает Ивана. Видеть, как раз за разом твои друзья сходят с ума. Видеть…и снова возвращаться. В молчании дней сонной жизни кумиры Уходят стремительной горной рекой. Спустя чёрт знает сколько часов, дней, недель, когда воздух в доме становился липким, прямо-таки сонным, нервы Италии просто не выдерживали. Он прятался – не важно, где: в ванной, в комнате, в шкафу, – и плакал. Плакал тихо, почти молча, так, чтобы никто не услышал. После выходил из своего укрытия и…улыбался. Улыбался искренне, превращаясь в прежнего Венециано и заражая всех этой улыбкой. «Твоя улыбка помогает мне не сойти с ума», – кажется, так говорил Германия? Что ж, пока он может, он будет улыбаться. Но после каждой петли и новой череды смертей Варгас задавался вопросом: «А надолго ли его хватит?» Мы будем сильней за границами мира, Мы пленом земным заслужили покой. Слушая, как на него кричит Романо и упрекает в безалаберности, а Испания пытается утихомирить буйного итальянца, Варгас-младший в глубине души радовался: даже здесь, в плену у серого существа, они смогли остаться собой. Они словно сохранили ту частичку мира, находящегося за стенами особняка. И каждый раз, глядя на страны, ставшие для него (Италия мог с уверенностью это сказать) настоящей семьёй, он обещал себе, что спасёт их. Спасёт, несмотря ни на что. Протянуты в вечность вечерние тени, Дневная обида предсмертно-нежна. Вздохнув, Феличиано отвернулся от решётки и быстрым шагом пошёл прочь. Он спиной чувствовал гнев, злость и обиду, исходящие от каждого в этой своеобразной клетке, но лишь ускорил свой шаг. Главное, что они в безопасности. Плевать, что будет с ним. Это его война, они ни в чём не виноваты. Они не должны погибнуть…Не в этот раз…И только эхо от стен отразит тихое «Простите…» Фальшивая ценность пустых откровений Для всех очевидна и этим смешна. «Альфред Ф. Джонс», «Кику Хонда», «Гилберт Байльшмидт», «Иван Брагинский», «Яо Ван»…Перечисляя свои имена, страны становились более…человечными, что ли, а листок, висевший на стене, превращался в некий символ их единения. Это было слишком трогательно, слишком откровенно, слишком…неестественно. Человеческие имена – лишь иллюзия нормальности, которой так не хватало. И все это понимали. Но, может, хоть так они не сойдут с ума? Не видно лица неизбежности жуткой, Где пламя ревёт и бессильна вода. Ключ повернулся, момент – и вот она, долгожданная свобода! За своим ликованием страны не заметили чудовище, появившееся словно из воздуха позади Варгаса. Секунда – и Италия ощутил удар между лопаток, а вслед за ним – невыносимую боль. Япония, занёсший свою катану над монстром, и наполненный болью крик Людвига «Италия!» – последнее, что запомнил Венециано, прежде чем провалиться во тьму. Тьма была тёплой, похожей на чёрный плащ, ласково укрывающий Феличиано. Очнувшись, он наткнулся на знакомый взгляд небесно-голубых глаз и улыбнулся. Всё хорошо. Теперь всё хорошо. Страны ведь не умирают…да? Душа в небеса улетает голубкой - Она не умрёт, не умрёт никогда…