Непреходящее

В сбитых простынях, повлажневших от холодного пота, он тщетно и бессознательно пытается свернуться в клубок: поиск защиты от ужаса, стремление спрятаться и забыть, желание не видеть того, отчего так мечутся под закрытыми веками глазные яблоки. Он спит и не спит — душный покров кошмара похож на навалившуюся на крышку гроба землю. Сладковатый, чуть загазованный от снующих далеко внизу автомобилей воздух, сочащийся сквозь приоткрытое окно, не помогает ощутить реальность: там, где Самон сейчас, мир пахнет водорослями и разложением. Во снах он видит, как с занесённого желтовато-зелёным, болезненно-гнойным песком мёртвого тела слезает гниющая плоть. Как чайки клюют застывшие глаза в белёсой плёнке, погружая окровавленные клювы глубоко в глазницы, и дерутся друг с другом за лоскут бурых мышц с щеки. Обнажённые кости на скрюченных пальцах последним укором устремлены в яркое небо: солнце глодает их, такой же падальщик, полирует до белого, заостряя на кончиках, солёный ветер стачивает и покрывает ломкой корой. Протягиваясь к волнам, — вытащил каком-то морской обитатель, похоже, — из разодранной брюшины вьются склизлые синюшные кишки. Несправедливо, нечестно — она же такая красивая. В метаниях по ту сторону сна нет выхода и забытья. Всё идёт по замкнутому кругу: он выбросил её на остров, он предал, обманул, и она умерла. Хотя жива в реальности — только два часа назад пожелала ему доброй ночи. Ночь, говорят, воздает по справедливости; а его вина — непреходяща. Во снах он гладит ей высохшие руки, и это тоже тщетность: старания вернуть того, кто умер, и давно. От едких смрадных запахов мутит, но рвёт его всегда только здесь — до конца не вернувшись, принося с собой чувство мерзости, он свешивается с кровати, а потом, шатаясь, наощупь ищет дверь в ванную, где долго стоит, сунув голову под кран с холодной водой. Волосы мокнут и свешиваются неопрятными клочьями — не владей Самон магией, подхватил бы уже сотню простуд. Был бы выход, часто думает он — умереть от пневмонии, например. А потом одёргивает: «трус». Наутро она заметит снова: «Ты плохо спал», и поделится прикосновением руки к плечу, которое — особая, только принцессе доступная магия — лечит не только физически. Ночные птицы и крабы, выглядывающие из изъеденных легких, поблекнут. Надолго ли — в одну из ближайших ночей он увидит опять, что сделал и не сделал с Хакадзе тот остров в тропиках. «Прости меня», — попросил он, и она, конечно, простила. Во снах её не до конца обглоданный череп иногда поворачивается к нему и смеётся.