Х
'Для тебя, мой мятежный, чтобы спал спокойно', — говорит он, подавая мне горячую железную кружку с чаем, а затем укладывается мне на грудь и тяжело вздыхает. Я провожу большим пальцем по впалой щеке и чувствую капельки росы, выкатившиеся из его голубых глаз. Луи — тихая печаль, наивность и безграничная доброта. Моя боль и невыносимые мучения стихают, когда я смотрю на него, или это всё мятный чай, что греет моё нутро? Бросаю взгляд за горизонт, медленно поглаживая руку Луи, что покоится на моём колене; столбы дыма виднеются вдалеке — соседняя деревня горит, и очереди коротких выстрелов громом бьются в висках. Каждая вторая пуля — чья-то жизнь. Сжимаю руку Луи и задаюсь вопросом: убил бы я его, выполняя свой долг?Х
Моё горло обжигает старое вино. Мы — революционный суд. Лиам — человек, в глазах которого — уязвимость и страх. Над каждым делом его рука дрожит и неуверенно выводит «расстрелять», подтверждая приговор неясной каракулей вместо чёткой подписи. Саймон — самый главный из нас и с самым большим списком расстрелянных на своей совести. И я. Просто Гарри. Человек, который борется с самим собой: что выбрать — долг или…? Все мы — заседающие в тёмной гостиной, так или иначе, подлые люди, которые боятся, что их убьют первыми. Поэтому убиваем мы сами. Тихий стук в дверь, и из коридора показывается блондинистая макушка — наш секретарь Найл, который остался в живых лишь из-за того, что убил своих родителей, доказывая верность коммуне и освобождая свой собственный дом для квартиры суда. — Там опять толпу привели. Ополченцы. — В подвал их, я спущусь через несколько минут, — говорю и обращаю взгляд на Саймона, он кивает, и мы синхронно поднимаемся со своих мест. По пути проверяю свой маузер и вдыхаю глубже — я пусть и закон, но тоже человек. Саймон следует прямо за мной. Спускаясь в подвал, оказываюсь прямо перед толпой очередных нарушителей и в первых рядах неожиданно цепляюсь за родной взгляд голубых глаз. Хотя теперь правда ли родной, если он пошёл против закона? Против меня. — Луи? Саймон смеётся: — Что ты заладил «Луи, Луи»? К своему любовнику захотел, да? — на плечо ложится тяжёлая рука, и противный шёпот щекочет шею: — Не будь тряпкой, Гарри. А в ушах звенит лишь нежное «мятежный мой, мятежный». Я убегаю от него.Х
— Я так устал. Ложусь на грудь Луи, и тонкие пальцы собирают росу с моих глаз. — Ничего, мой мятежный, ты сильный, мы справимся… — Нет, — перебиваю его, — чувствую, что настоящий я умираю. Я не тот, что был раньше, мои мысли чернеют, и желания извращаются. Я стал жестоким, Луи. В ответ он лишь отрицательно качает головой: — Посмотри что это, Гарри, — он проводит по моей щеке, и я знаю, что он чувствует там влагу. — Это роса зелени глаз твоих. У жестоких людей не бывает слёз. Я хочу верить, что это правда.Х
Бегом поднимаюсь по лестнице, выхожу в коридор. Пробегаю мимо окна и замечаю, что небо горит: золотые снопы искр разрывают ночную темноту, ряды выстрелов совсем близко. Снаряд сорвался где-то недалеко от дома, задребезжали стёкла. Мне нестрашно. Передо мной вырастает Лиам, в его глазах сострадание. — Гарри, Гарри, — он останавливает меня. — Я могу написать, чтобы их отпустили. — Зачем? — я не понимаю. Равнодушие и жестокость заполнили мою душу. Гроза уже началась. — Как зачем? Там же Луи. Твой Луи! Я бегом возвращаюсь в подвал. На пятой ступеньке меня охватывают душевное вознесение и необъяснимая радость, я подбегаю к Луи и обнимаю его, прижимаю голову к своей груди, а мою кружит от запаха мяты. Приставляю свой маузер к виску. Выстрел. Во имя революции.Х
Там, в далёкой безызвестности, горели тихие реки, раннее утро расцветало перламутром…