Монстры и чудовища

      — Ты никогда не задумывался? — он лениво перекатился на другой бок, повернувшись к Роджеру спиной, и запустил руку в волосы, ещё сильнее взъерошивая сгусток тьмы у себя на голове.       В тусклом свете фонаря его бледная кожа казалась фарфоровой, и Роджер с трудом сдерживал желание прикоснуться к ней кончиками пальцев. Он смотрел, не отрываясь, на эти хрупкие плечи и торчащие лопатки и никак не мог насмотреться. Как будто если он отведёт взгляд, этот призрачный силуэт растает вместе с табачным дымом. Как будто на самом деле он и есть – табачный дым. От этой мысли Роджеру стало неуютно и зябко, и он передёрнул плечами.       — О чём?       Сид тихо засмеялся и сделал затяжку. Выпустил клуб дыма и ответил, как умеет лишь он один – как будто и не было ни собеседника, ни вопроса. Как будто он разговаривает с опустившейся на дом ночью:       — О монстрах, Джорджи.       — А что с ними?       — Они страдают.       Сид незаметно начал новую игру, а Роджер снова был не готов. Он всегда был не готов к таким вещам. Ему требовалось усилие, чтобы отправить сознание в полёт. Для Сида же, напротив, это было естественным состоянием, и поначалу он часто недоумевал, почему вокруг него самого всё наполнено тайным смыслом, а вокруг Роджера всё обыденно и скучно. Роджер старался изо всех сил, но угнаться за петляющей, как заяц, и такой же резвой мыслью Сида было нелегко.       — С чего ты взял?       — На них клевещут – постоянно, все и каждый.       Сид затушил окурок пальцами, бросил на пол и перевернулся обратно. Даже в полумраке его глаза были темнее всего вокруг. Даже его волос. Как две чёрных дыры. Подойди ближе – и уже никогда не выберешься наружу.       — Говорят, они ужасны. Но это не так.       — Откуда тебе знать?       — О, я знаю, поверь мне.       Чёрные дыры приблизились почти вплотную к широко распахнутым глазам Роджера, и горячее дыхание обожгло его лицо. Он хотел отстраниться, но не мог. Во всём этом было что-то гипнотическое. Когда влажный язык легко коснулся его сухих, искусанных губ, он зажмурился. Когда Сид осторожно, словно спрашивая разрешения, толкнулся внутрь, Роджеру стоило огромных усилий не впиться в его губы со всей страстью, которая успела накопиться за долгие годы подавления её малейших порывов. Он лишь тихо застонал и впустил этот порочный язык. Сид удовлетворённо выдохнул ему в губы что-то, но Роджер уже не слушал. Он отдался ощущениям, стараясь запомнить всё, не упустить ни малейшей детали, чтобы потом бережно уложить эту сцену в коробочку и убрать в дальний угол памяти, чтобы никто, кроме него самого, не смог добраться до этого терпкого вкуса, до этого влажного тепла и тихих вздохов. Когда он снова открыл глаза, их тела были плотно прижаты друг к другу, и напряжение в паху было невыносимым. Его жгло изнутри, и ткань трусов, всегда казавшаяся такой мягкой, болезненно впивалась в нежную кожу, но он по-прежнему боялся признаться – даже самому себе – в причине своего возбуждения. Когда Роджер осознал, что Сид тоже сдерживается из последних сил, он испугался. Даже в самых душных снах, где они были вдвоём, он не заходил так далеко.       Словно невзначай, Сид огладил рукой его бедро, и воздух вокруг заискрился электричеством. Роджер лежал бревном, не веря в происходящее и боясь всё испортить. Когда он ощутил тёплую ладонь, уверенно скользнувшую под тонкую ткань, он тяжело выдохнул и потянулся к ядовитым губам напротив, но Сид отстранился:       — Нет. Я хочу, чтобы тебя было слышно. Спой мне, как не пел никому прежде. Спой мне, как будто завтра конец света.       Когда тёплые пальцы последний раз сжались в кулак, выдавливая последние не излившиеся капли, Роджер едва сдержал стон, который разнёсся бы по всему дому и вызвал ненужные подозрения. Не успев отдышаться, он притянул к себе Сида и растерзал его рот, вгрызаясь в губы и не встречая ни малейшего сопротивления. Когда огонь в чёрных глазах стал прожигать его насквозь, Роджер отстранился и серьёзно произнёс:       — Я понял.       Сид запрокинул голову и провёл языком по верхней губе – медленно, с наслаждением наблюдая из-под полуприкрытых век, как Роджер напрягается ещё сильнее, как нервно сглатывает вставший поперёк горла ком.       — Что именно? — его голос был тих и спокоен, как будто он не лежал сейчас в одной постели с полураздетым парнем. Как будто этот парень только что не выгибался дугой от его ласк и не хватал воздух пересохшими губами.       — Почему они страдают.       Его рука всё ещё удобно лежала на начинающем обмякать члене Роджера, и Сид стал задумчиво водить большим пальцем по всей его длине, словно не услышав ответа. Когда под его пальцами снова запульсировал напряжённый ствол, он резко убрал руку и, перекатившись на спину, спросил, смотря вникуда:       — И почему же?       Роджер завозился, но Сид не смотрел на него. Он закрыл глаза и слушал, как тот шуршит одеждой и простынями. Когда его бёдра сжали чужие – тощие и холодные, – он открыл глаза и позволил тьме вытечь из зрачков и затопить комнату, окутать все предметы и оседлавшую его угловатую фигуру. Смотря в самую его душу, он повторил вопрос:       — Почему же?       Роджер пожал плечами:       — Все боятся их.       Сид сощурил один глаз:       — Ты хотел сказать другое.       Обхватывающие его бёдра сжались и тут же расслабились.       — Все боятся их, потому что знают: они прекрасны, но их красота другого толка. Она манит, но не созидает, а только разрушает. Никто не хочет рассыпаться прахом от её прикосновения. И поэтому их объявляют ужасными, чтобы защититься от этих чар. И от этого они страдают.       Сид заложил руки за голову и сладко потянулся.       — И что ты думаешь обо всём этом?       — Что нужно быть чудовищем, чтобы верить, что это правильно.       Ловко скинув с себя седока, Сид мгновенно устроился сверху и, припав к его шее, твёрдо выдохнул ему в ухо, заставляя Роджера превратиться в комок оголённых нервов:       — Тогда сам будь монстром. Или рассыпься прахом – здесь и сейчас.