«А хвалёная правая рука Красного короля де...»
Девчонка зло цокает и кусает нижнюю губу. Чёртова макака! Она ведь всегда сдаётся после этой извечно незаконченной фразы. Пропускает атаки и, словно из неё выкачивают огонь, не нападает в ответ. Эрик в недоумении (Хомра в недоумении, честно признаться), ведь Ворон почти всё свободное время тратит на тренировки, изнуряя себя. Но всегда проигрывает старому другу. Предателю. Мисаки выходит в бар хмурая и недовольная. Воздух вокруг неё горяч, аура — раздражённая, убийственная, готовая вот-вот превратиться в пурпурное пламя и поглотить каждого. — Ята-а, не зли-ись! — Тоцука широко улыбается, ставит на барную стойку чашку горячего чая и тут же подлетает к заспанной после короткого сна малышке Анне, предлагая причесать её и накормить. — Опять Фушими отделал? — гоготнул Шохей, потягивая холодное пиво за одним из столиков. Он не издевался, честное слово, просто это была такая манера общения. Всё из любви, конечно же. — Чего сказал? — слышится предупреждающий хруст костяшек, раздражённо-злобная аура всё же становится пламенем. Яте сейчас лишь бы подраться, честно говоря. Она бы на кого угодно набросилась. — Драки на улице. — Приказным тоном говорит бармен. Его, конечно, никто не слушает.***
— Я дома, — вяло произносит рыжая, закрывая за собой дверь. Потасовка в Хомре изнурила её, но настроение приподняла. Точнее, всю злость выкачала. Мисаки сбрасывает одну из толстовок прямо в коридоре, возле обуви, и медленно плетётся в комнату. Вторая кофта падает на стул, туда же приземляется бинт, сковывающий грудь. Девчонка натягивает легкую футболку и растягивает губы в довольной улыбке. Наконец-то. Свобода. В холодильнике полным полно еды, отчего Мисаки снова довольно улыбается. Жить с Рикио удобно. Он заботится, готовит, спасает от кошмаров и успокаивающе гладит по голове. Хотя зимой его нужно пинать, чтоб не толстел, ибо занимает многовато места на кровати. Благо, сейчас, в конце осени, Камамото набрал всего пять лишних килограмм. И всё благодаря Мисаки, которая благополучно выбрасывает всю неугодную душе еду в окно. Покупает-то её парень. После подобных актов вандализма, как называет это сожитель, девчонка чувствует себя весьма довольной. Рикио приходит только спустя полчаса. Уставший, даже не убирает брошенную в коридоре толстовку, стягивает обувь и взъерошивает светлые волосы. — Я дома, — вторит он недавней фразе Яты, сразу направляясь на кухню, откуда доносится запах горелого. Девчонка пытается приготовить что-то, но не испоганить продукты. Если честно, у неё не получается. Совсем. Они говорят обо всяких пустяках, пока блондин под строгим надзором ужинает. Он пока не спрашивает о разбитой губе и небольшом лиловом синяке на скуле. Позже уточнит. И так ведь всё знает. Они играют в приставку несколько часов, не дают спать соседям криками Яты о том, какой же светловолосый неумёха, если уж так позорно проигрывает, и укладываться собираются только ближе к полуночи. — Иди в душ, я аптечку достану, победительница, — с легкой улыбкой говорит Рикио, вставая и наигранно кряхтя, приговаривая, мол, стар он стал, «радикулит и всё такое». Ята бы рассмеялась, но вот только настрой свой она понемногу теряет, краснеет, отводит взгляд, продолжая сидеть. Конечно, не думала, что он проигнорирует её маленькие царапины, но надеялась. Вдруг парень частично ослеп. Старость же. Но нет. Мисаки покорно плетётся в душ, чуть надув губы, потеряв по пути весь оставшийся настрой победителя. Камамото обрабатывает ранения осторожно, дует, если будет печь, пусть знает, что рыжая стерпит. Всё стерпит, что бы ни случилось. — Сарухико? — Угу, — ответ тихий, едва слышный. — Хватит поддаваться на его шантаж. Ты же можешь парня на больничную койку отправить. «Не могу», — думается Яте. Мисаки фыркает, цепляясь пальцами за чужие плечи. Рикио знает, что не может. Он гладит девчушку по голове, улыбается грустно так, словно смотрит на сокровище, проекция которого в его руках. Но настоящее, блестящее, притягательное — в ледяных ладонях чёртового Сарухико. Рикио мягко касается искусанных губ, приподнимает худощавое тело и усаживает себе на колени. Такая Ята — робкая, покорная, со смущённым румянцем на щеках — будоражит, притягивает, заставляет нервничать при каждом движении. Камамото льстит мысль, что такой рыжеволосая бестия бывает только с ним, в таких вот ситуациях. Противно думать о том, что Фушими, конечно, не раз её такой видел. Потому Рикио не думает. Когда Ята рядом, это проще простого. На Мисаки — майка и шорты, и она, как девушка, великолепна. Рикио никаких изъянов не замечает. Ни шрамов, ни угловатости фигуры. Он касается губами тонкой шеи, прижимая девичье тело ближе. Горячая ладонь скользит под тонкой тканью, шершавые пальцы касаются самых чувствительных мест, а Ятагарасу уже смыкает покрепче ноги, прикусывая губу. Не сказать, что она любит его. Симпатия есть. Рикио надёжный, заботливый, тёплый. Этого хватит. Для неё уж точно. — В комнату? — шепчет блондин на ухо, обдавая горячим дыханием мочку, легко касаясь спины, заставляя вздрагивать. Воздух на кухне пропитан запахом освежителя для воздуха, он горяч и тяжёл. Тело Мисаки — сплошная эрогенная зона, и Камамото всегда удивлялся, как она вообще выносит столько боли куда лучше, чем многие мужчины. Но эта девчонка — чудо, как ни посмотри. Она поражает всех вокруг характером, целями, своей преданностью Суо (блондина иногда укалывает ревность при виде подобной). Девушка в знак согласия только мычит, потому что голос её — тихий шёпот — для партнёра звучит слишком... огненно. Ята переставляет одну ногу, дабы обвить чужой торс, и обнимает загорелую шею. Своими ногами она уж точно идти не будет. Рикио только-только встаёт, когда тонкое стекло пронзает маленький кинжал, пролетая в паре сантиметров от лиц обоих и впиваясь в светло-жёлтую стену. Даже думать не нужно, кто здесь такой умный. Блондин чувствует, как обжигает пальцы горячее пламя, обнимающее девушку куда крепче, чем он, а колени подкашиваются от поглотившей комнату ауры злости. — Са... ру... хи... ко... — медленно чеканит рыжеволосый дьявол на нём и в одно мгновение мчится к окну, как всегда опрометчивая и взрывная. Второй кинжал задевает девичью щёку. Третий вонзается в крепкую мужскую руку, оттянувшую вечно ищущую неприятности и ранения Яту. — Разберись с раной, — зло огрызается девчонка, вырываясь из чужой хватки. — Я убью его к чертовой матери, — шипит Трёхпалый ворон, выбегая на улицу прямо в шортах и майке, не заботясь о конспирации, успев только наспех обуть кеды, схватив скейт и биту. Воздух в подъезде становится адски-горячим. — Ми-са-ки, — сладко тянет чёрноволосый мечник, стоящий недалеко от тяжёлой двери, проводя языком по лезвию очередного кинжала, — чем вы там занимались, Мисаки? Ай-яй-яй, — голос у Сарухико, словно мёд, тягучий, липкий, приторный. Противный. — Пошёл к черту, макака. Я из тебя сейчас всё дерьмо вытрясу! — Ятагарасу шипит, ей даже говорить сейчас не хочется, голос у неё низкий, хриплый, почти как у парня. Так всегда, когда злится. Даже притворяться не нужно. — Слишком много вытряхивать, Мисаки, силёнок не хватит, — усмехается Фушими. — А ты не боишься в таком виде на улице находиться? — он скалится, медленно, словно в замедленной съёмке, обнажает меч. Девушка вскакивает на скейтборд, сжимая пальцами биту. — Фушими готов. Ятагарасу несётся на него на всей скорости с множеством проклятий на устах, за скейтом медленно тухнет пурпурная дорожка пламени. В голове у неё — девиз Хомры, жестокий, жалящий. Хочется кричать его в ухо этому предателю, вбить куда-то в диафрагму, чтоб разъедал изнутри, мучил, жёг. Пурпурное пламя вихрем проносится по одному из спальных районов Токио, обращая на себя внимание почти всего мегаполиса. Иногда оно пронзается вспышками голубой энергии, тонкими, словно лезвие. Неподалёку слышится звук пожарной машины, чуть ближе — звуки сирены. — А ты сильна, как для девчонки, Мисаки, — хрипит издевательски мечник, напрасно пытаясь встать. — Сдохни, — выплёвывает злобно рыжая, ударяя ногой по рёбрам. Стопа откликается глухой болью, которая змеёй пробирается к груди. — Чёртов предатель. — Чеканит слова почти по буквам, бесится, смотрит на лежащее в метре тело. Парень молчит. — Язык от страха проглотил? Злость. И ответом на неё только мучительная тишина. — Эй, макака! Молчание. — Сарухико! Накалённые нервы. Девчонка подбегает, оставив за спиной скейт и биту, совсем уж глупая, безрассудная. А вдруг притворяется? Вдруг сейчас вонзит кинжал меж рёбер и зальётся полубезумным смехом, без конца повторяя любимое «Ми-са-ки». Предатель без сознания. Но жив. Рикио знает, что Ята убить старого друга не сможет, даже если очень захочет. Даже если Фушими будет виноват в распаде Хомры, покусится на самое дорогое, она не сумеет. Потому что дороже него у девчонки нет. Камамото покорно обрабатывает чужие раны, а потом взъерошивает мягкие волосы Мисаки, что отчаянно сжимает холодную чужую руку. — Эх, Ята... В груди противно защемляет, но парень молчит. Он заваривает ромашковый чай и всю ночь гладит напряжённую девичью спину, пока горячие тонкие пальцы нервно сжимают ледяную ладонь.