Пороховая бочка

Узумаки Мито прибывает в толпе одинаково добродушных и опасных (что в этой ситуации не так очевидно) красноволосых соклановцев. Коноха совсем молодое поселение, но Узумаки решили заключить с ним союз. Еще не все здания окрашены, и легко заметить, что все они построены из одного вида дерева – того самого, леса которого окружают деревню защитной стеной. Половина домов выглядит так, будто выросла прямо из земли, без участия гвоздей и пил. - Это идиотизм, - говорит Мадара, когда они занимаются планированием этой встречи. – Мы будто во всеуслышание объявляем, что живем на пороховой бочке! Хаширама задумывается о причинах его ворчаний: то ли Мадара хочет в очередной раз указать на силу Учиха, то ли в самом деле забыл, что все кланы с родовыми огненными техниками теперь на их стороне. - Ну, не думаю, что будет много случаев возгорания… - начинает он, и Мадара одаривает его таким колким взглядом, что Хаширама давится остатком предложения. Чем он заслужил такое? - Деревянные дома практичны, - в голосе Тобирамы чуть меньше яда, чем у Мадары, зато упрямства с избытком. – И Хаширама прав, ведь Узумаки владеют стихиями ветра и воды. Но если иностранные шиноби попробуют… - Если ты видишь в них такую угрозу, нечего приглашать их! Это абсурд. - Я женюсь на ней, я не могу не пригласить ее семью. - И так как они наши союзники, мы не станем угрожать в открытую. Но неплохо напомнить, что мы могли бы, - повышает голос Тобирама. - Если это враги, не приглашай их – или пригласи и убей. Если союзники, не угрожай, - возражает Мадара таким тоном, будто разъясняет очевидное глупому ребенку. Оба не обращают внимания на Хашираму. – Иначе получается бессмыслица какая-то. У Тобирамы всегда подгорало от снисходительности Мадары. - Очевидно, политика – не твое, - холодно замечает он. – Не удивительно, что твой клан воевал со всеми. Хаширама морщится. Глаза Мадары вспыхивают алым. Изуна дергает брата за руку и что-то шипит ему на ухо. Через секунду напряжение спадает, хотя Тобирама и смотрит так, будто считает, что только принесение жертвы Богу Смерти заставит Мадару вникнуть в дипломатические нюансы. - Поступай, как знаешь, - наконец, выплевывает Мадара после бессловесной перебранки взглядами с Изуной. Он точно совершает величайшую уступку, и Изуна закатывает глаза. Хаширама видит, как его собственный брат открывает рот, и пинает его лодыжку: неужели нельзя быть любезным, даже когда он одерживает верх? Тобирама припечатывает его тяжестью взгляда и захлопывает рот, клацнув зубами. - Благодарю, - Хаширама сияет. Мадара смотрит на него, точно хочет что-то сказать, осекается, затем цедит «ты такой болван» и вылетает из кабинета. Хаширама смотрит ему вслед. Жить в Конохе – точно на пороховой бочке, но, хм… не по причинам, указанным Мадарой. *** Хаширама знает, каким взглядом брат расстреливает его улыбку. Он любит его, но было бы неплохо, если бы Тобирама хотя бы раз доверил ему что-то кроме их жизней. Однако когда дело касалось официальных приемов, Тобирама не доверял никому. Он не мог позволить себе даже усмехнуться, притворяясь, будто ему весело. Мадару нигде не видно, хотя Хаширама верит – нет, Хаширама надеется, - что он придет. Зато Изуна здесь, выглядит абсолютно довольным жизнью, так, точно их кланы пребывали в блаженстве мирного сосуществования уже вечность. Политика давалась ему лучше, чем Мадаре. Мито-сама очень красива, и Хаширама считает это хорошим началом для брака. Он надеется, что произвел на нее похожее впечатление, но уверенности в этом нет. У нее проницательный взгляд, белоснежная кожа, и ее красные волосы горят, как пламя, в лучах заходящего зимнего солнца. Ее происхождение видно не только в тонких чертах лица: она двигается так, будто привыкла, что толпа перед ней расступается. Так оно и происходит. И она идет к нему. Хаширама в жизни не испытывал такого всепоглощающего ужаса. - Эмн, - он обращается к Тобираме и обнаруживает, что рука брата сжала его плечо, точно тисками. - Спокойно, - вполголоса говорит Тобирама. Хаширама думает, не сказать ли, что это не ему предстоит жениться на этой женщине, но она приближается, и она здесь, и… - …Мой брат, Хокаге, - говорит Тобирама, и его пальцы, дружелюбно лежащие на плече брата, сжимаются так, что наверняка оставят синяки. - Здрасьте, - говорит Хаширама, а затем глупо замолкает. Он одаряет Мито лучшей из улыбок, которую может призвать. – Здрасьте. Я Хокаге, да, Хокаге – это я… Тобирама вздыхает так, точно вот-вот испустит дух. Мито прикрывает нижнюю часть лица веером, вероятно потому, что смеяться в лицо хозяину праздника невежливо. На один отчаянный, ужасающий миг Хаширама прикидывает, нельзя ли просто кинуть в нее своей модной шляпой и сбежать. - Очевидно, его разум помутился от Вашей красоты, - и Изуна тут как тут, вежливо представленный стиснувшим зубы Тобирамой, как «один из лидеров клана Учиха». - Кажется, я видел, как брат разговаривает с Тоукой-сан, - как бы между прочим говорит он спустя секунд десять, во время которых становится понятно, что Хаширама слишком занят, пропитывая потом свои наряды, чтобы внести хоть какую-то лепту в разговор со своей будущей женой. Это откровенная ложь, потому что Тоука, которую хорошо видно, в данный момент изо всех сил старается быть любезной с кем-то из клана Узумаки, но Хаширама примет эту подачку и удерет с ней. - Верно, тогда я, пожалуй… Я это… Ну, должен… - Иди уже, - шипит Тобирама, который отчетливо понимает, что репутацию Хокаге гораздо легче спасти в его отсутствие. Хаширама идет. Возможно, позже, когда он встретит Мито в более приватной обстановке, они поладят? Он не может отделаться от ощущения ее смеющихся глаз на своей спине, пока совершает тактическое отступление. *** Мадара на обрыве, смотрит на деревню внизу, прищурившись. Он опирается о дерево, внутри которого Хаширама еще чувствует след собственной чакры. Руки Мадары сцеплены в замок на подтянутом к подбородку колене. Хаширама рад, что он не засел тут, вооружившись до зубов и готовый отразить вражескую атаку. Он здесь совсем один, хотя на нем доспехи, под которыми наверняка один-два колюще-режущих предмета. Застать Мадару безоружным сложно даже среди родни. - Фух, - громко провозглашает Хаширама, усаживаясь рядом. Мадара бровью не ведет. Отсюда видно небольшой фестиваль, в который превратилось празднование прибытия Мито. В воздухе витают запахи жареного мяса и специй; доносятся звуки импровизации на струнных инструментах. Ничего особенного, но слушать приятно. Накануне праздника дети развесили сделанные вручную бумажные фонарики, и их далекие вспышки отражаются в черных глазах Мадары беспокойным огнем. (Это теплый, хороший огонь; от него взгляд Мадары начинает казаться по-домашнему уютным. …Явно не те ассоциации, которые должны возникать у Сенджу при виде горящих глаз Учиха, но Хаширама славился своим оптимизмом, а не здравым смыслом.) - Так и думал, что найду тебя здесь. Мадара бормочет что-то в ответ. Затем, после продолжительной паузы: - Ты правда собираешься высечь здесь свое лицо? - Да! – ухмыляется Хаширама, зыркнув на Мадару перед тем, как снова обратить взор на их деревню. Она небольшая и недостроенная, но это плод титанических усилий, результат их мечтаний, и он точно смотрит на собственную душу, раскинувшуюся по земле. А может, и на душу Мадары тоже; как бы там ни было, Хаширама точно знает, что без него ничего бы не вышло. – Я буду присматривать за Конохой вечно, - твердо говорит он. - Присматривать… головой, торчащей из скалы? – снова уточняет Мадара. У него такой голос, будто он считает, что это… - Это глупо. Да, уныло думает Хаширама, он считает именно так, как звучит. - Разве что глаза будут выглядеть немного странно, - беспечно говорит Хаширама, игнорируя внезапное, отчетливое чувство, что он что-то упустил в словах Мадары. – Ты собираешься спускаться? - Чтобы поприветствовать Мито-сама? – в голосе Мадары проскальзывает опасная грань. Хаширама не уверен на все сто, но он бы не дожил до своих лет, не умей полагаться на инстинкты. - Ну… Еще чтобы поесть и расслабиться, - осторожно предлагает Хаширама вместо того, чтобы указать, что Мадара, как глава одного из кланов-основателей, может не присутствовать на таком событии, только если умирает или горит. Мадара смеривает его взглядом. - Изуна там, похоже, вовсю веселится, - Хаширама наклоняет голову, наблюдая за ним через упавшие на лицо передние пряди. Его попытки манипулировать до боли прямолинейны. - Наверняка, - говорит Мадара, вставая. Его волосы, потираясь о пластины доспехов, издают отчетливый шорох, когда он потягивается, по очереди сгибая пальцы вытянутых рук, точно они одеревенели от долгого бездействия. Ловкие, сильные руки, покрытые старыми шрамами – Хаширама знает их наперечет. – Идешь? Хаширама моргает. - Да, - легко соглашается он, улыбаясь. Когда Мадара говорил что-то подобное, у него всегда появлялось чувство странной теплоты. «Ты там будешь?», «Ты идешь?», «Пошли». Ответ всегда «да», потому что Хаширама, наверное, пошел бы с Мадарой куда угодно. Но так приятно знать, что Мадара хотя бы немного хочет, чтобы он был с ним. Просто… они были по разные стороны баррикад так долго. А теперь они по одну сторону, и каждое напоминание об этом вызывает улыбку. Это здорово, только и всего. Когда они подходят ближе к празднику, он обрастает новыми деталями. Мадара кажется удивленным (но не разозленным) оттого, что его соклановцы социализируются, пусть и в свойственной им осторожной манере. Какая-то малышня под предводительством более старших детей Учиха носится с изрисованными краской лицами и липкими пальцами. Этому ребенку, насколько помнил Хаширама, восемь, и он еще не был в настоящем бою. Ему не надо уходить в многомесячные миссии. Восемь лет! С ума сойти. Хаширама наблюдает, как он перехватывает ручонку девочки помладше, которая тянется к горшку с кипящим маслом. Вместе им удалось добиться этого – чтобы дети по крайней мере вырастали прежде, чем перед ними встанет необходимость убить или быть убитым. По крайней мере. - Прекрати так смотреть на Кагами, - говорит Мадара, - ты расстроишь его своей унылой харей. Хаширама касается своего лица: - А? Ты про меня? Как грубо! – драматически восклицает он, слегка пихая Мадару плечом. Этого недостаточно, чтобы сдвинуть его, и когда они соприкасаются, возникает чувство, будто упираешься в стену - или в дерево с крепкими корнями. Мадара, естественно, пихает его в ответ: - Я не виноват, что твое лицо пугает детей, - с усмешкой говорит он. - Ах ты!.. - Вот вы где, - Тобирама появляется из ниоткуда, и всю игривость с Мадары сдувает, как с белых яблонь дым. Хаширама улыбается брату, пусть тот и вбил крест в атмосферу непринужденности, царившую еще мгновение назад. Мадара и Тобирама постепенно научатся. Обязательно. Им просто нужна практика! (И они оба чертовски упрямые, так что им нужно много практики. Только и всего. Хаширама не примет альтернатив.) - Мито-сама хочет видеть вас обоих, - многозначительно роняет Тобирама. – Я пытался убедить ее, что большую часть времени ты не ведешь себя, как идиот, но… - Что ты успел исполнить? – интересуется у друга Мадара. В его голосе изрядная доля веселья, и Тобирама темнеет лицом. Хаширама по-прежнему не уверен, какой у Мадары зуб на делегацию из Водоворотов; что ж, по крайней мере, он не взбешен. Или пока не взбешен. Ночь длинна и полна ужасов, а Мадаре выйти из себя, что дурному с горы скатиться. - Ничего! – возмущается Хаширама. Мадара с Тобирамой смотрят на него с одним и тем же выражением, что невероятно абсурдно, но совершенно умилительно: его самые близкие люди рядом, смотрят на него одновременно с одинаково уничижительными лицами… минутку, нет, это ни разу не умилительно. Хаширама решает подумать об этом потом. - Она наводит ужас, - шепотом жалуется он. И так как Тобирама и сочувствие находятся где-то в параллельных измерениях, Хаширама с надеждой обращает свои щенячьи глазенки на Мадару. Губы Мадары крепко сжаты, но уголки ползут вверх, подкручиваясь, как у кота, который забавляется, глядя на чужие страдания – тоже никакого сочувствия, - и Тобирама закатывает глаза. Он не собирается ждать конца игрищ этих двоих, поэтому тащит их в центр празднества, где Мито с Изуной общаются, склонив головы друг к другу. - Хмм, - несколько удивленно замечает Мадара. Тобирама искоса бросает на него взгляд, и Хаширама надеется, что это не станет прелюдией к очередной перепалке. - О, - Изуна с прицельной точностью поднимает глаза на брата, как было всегда, когда тот оказывался поблизости – словно младший Учиха был сверхчувствительным, Мадара-ориентированным сенсором. – Мой брат, - он расцветает в сторону Мито улыбкой, которая одновременно полна дружелюбия и какой-то обезоруживающей застенчивости. Что-то вмешано в эту улыбку, думает Хаширама, но что? Так сразу и не поймешь. На фоне Мадары с кривой усмешкой и сузившимися глазами Тобирама выглядит душой компании. Мито кажется, что он возненавидел ее с первого взгляда, но Хаширама другого мнения. Он-то знает, что такое сильное чувство, как ненависть, Мадара приберегает для по-настоящему стоящих вещей – просто жгучая интенсивность, с которой Мадаре что-то не нравилось, для не знакомых с его темпераментом была слишком уж зашкаливающей. С вещами, которые Мадаре нравились, его связывали столь же глубокие чувства, хотя Хаширама наблюдал другой полюс Мадары не в пример реже. Ему нравилось думать, что он один из людей, до которых Мадаре есть дело. Иногда он был не совсем в этом уверен – а иногда чертовски уверен. Странное дело, попытки понять Мадару: казалось, можно вечность кружить вокруг да около, пытаясь сложить паззл его личности, и так ничего и не добиться. Во второй раз у Хаширамы выходит лучше. Теперь, когда внимание Мито настолько рассеяно, она кажется не такой уж пугающей, и он ухитряется выдать пару-тройку почти связных, сомнительно разумных предложений. Он спрашивает ее о клане, о том, каково это, жить среди воды, о наименее засекреченных аспектах запечатывающих техник – и получает в ответ информацию о традиции клана Узумаки делать подвижные оригами для детей, мелкие безделицы вроде журавлей, которые машут разрисованными чернилами крыльями, или цветов, раскрывающих лепестки в солнечном свете. Это звучит мило. Неудивительно, что Тобирама заинтересовался. Хотя его, конечно, интересует не столько идея развлечения детишек «живыми» оригами, сколько механизм, с помощью которого достигался такой эффект. И Мито куда более словоохотлива, чем следует быть куноичи – то ли потому, что это не такой уж секрет, то ли потому, что у ее клана в рукаве были куда более крупные козыря. Хаширама подозревает второе. Страшная женщина из страшного клана. Она все еще объясняет что-то Тобираме, и когда внимание их драгоценной гостьи смещается с Хаширамы, он слегка расслабляется. Краем глаза он замечает, что Мадара наклоняет голову вперед, потом к плечу, будто у него затекла шея. Позвонки едва заметно выступают, веки подрагивают от отпустившего мышцы напряжения. Движение обнажает уязвимую полоску кожи на его горле. На секунду Хаширама замирает, думая, что видит кровь, с легкой пульсацией бегущую под ней. Кожа на его шее очень нежная и белая; вены под ней в самых тонких местах прорисовываются голубым. Хаширама сглатывает, и странный паникующий голос в его голове указывает, что Мадаре не следует показывать перед толпой чужих шиноби такие хрупкие – нет, слабые – места. Это… это неразумно. Небезопасно. Только и всего. Кто-то может заметить его пульс и вскрыть его, так что он вырвется наружу алым, скользким фонтаном. И… и он, похоже, не может оторвать взгляд от этой полоски кожи, по крайней мере, до тех пор, пока Мадара не меняет положение головы снова, и ее не закрывает одежда с волосами. - Оу. - Вдруг произносит Мито. Хаширама вздрагивает. - Аа? – он моргает, глядя на нее с расслабленной улыбкой. Ладонь Изуны издает громкий шлепок, приземляясь на лоб. Затем сползает, чтобы закрыть глаза, и остается там на несколько долгих секунд, точно он не может смотреть на все это без… чего-то. Все это странно. - Что? Тобирама смотрит на брата так, будто сдается. Хаширама не уверен, что все это значит. В поисках поддержки он обращает взгляд на Мадару. - Я понятия не имела, - говорит Мито, обращаясь в основном к Мадаре. Понятия не имела о чем? Что у Мадары есть шея? Не похоже. Хаширама щурится, пытаясь разумом проникнуть в тайну происходящего. – Вы, наверное, подумали, что я… - она запинается. – Если бы я знала, что он уже женат, я бы никогда… - она замолкает. После паузы, наполненной полнейшей, неудобной тишиной, она кланяется. Поклон не очень глубокий, но это больше, чем они заслужили. – Меня ввели в заблуждение относительно сложившейся здесь ситуации. - Мы не женаты, - говорит Мадара. Его голос просто эталон категоричности. Хаширама моргает. Что? Женат на Мадаре? Он? - Оу. – Брови Мито поднимаются, будто от шока. Ее веер быстро мелькает, обдувая лицо. - …Вы уверены? – спрашивает она, точно можно принадлежать кому-то и не знать об этом. Тобирама издает звук, будто его душат. Мадара свирепо хмурится. - Вполне, - цедит он. Хаширама чувствует себя немного обиженным, хоть и не понимает, почему. - Эй, - укоризненно вклинивается он. – Это что еще за отношение? Я был бы прекрасным мужем. Все оборачиваются и таращатся на него. Брови Изуны подлетают так высоко, будто стремятся затеряться под челкой, Тобирама потирает переносицу, точно его вдруг атаковал сильнейший приступ мигрени. - Гипотетически, - добавляет Хаширама. Потому что, ну, очевидно же. – Мы не женаты. Мадара одаривает его взглядом, в котором столько концентрированного яда, что Хаширама удивляется, как он не умер на месте. Его брови напряженно сходятся. Однако он все еще жив, потому простодушно моргает: - Что? - Хмм. – Глаза Мито бегают от Хаширамы к Мадаре. - Вообще-то, если бы главы кланов Учиха и Сенджу скрепили союз браком, многих проблем можно было бы избежать, - задумчиво произносит Изуна, что порождает в горле Тобирамы очередной нечестивый звук. (Он там что, подавился? Стоит ли Хашираме проверить? Он тянется к брату – окей, Тобирама не подавился. Он пытается убить Хашираму выпученными глазными яблоками, так что нет, он не подавился). …Это длинная, неловкая и откровенно фейспалмная ночь. Мадара уходит в ту же секунду, как Изуна позволяет ему откланяться. Его волосы топорщатся с запредельной экстремальностью. Хашираму как солнцем озаряет мыслью: что если Мадара специально демонстрировал такие ранимые части тела, чтобы показать ему, что доверит прикрывать себе спину? Эта мысль прогревает все внутри золотым сиянием, и Хаширама не может перестать думать о ней. Как здорово. Однако это не то, что привнесло в ночь празднования оттенки фейспалмности. Мито-сама наотрез отказалась выйти замуж за Сенджу Хашираму. Обжалованию не подлежит. - Но почему? – недоуменно спросил Хаширама, и она подарила ему взгляд, преисполненный глубокой жалости. Это вводит всех в весьма затруднительное положение. В том числе с политической точки зрения, потому что им нужен союз с мастерами запечатывания из клана Узумаки. Однако это не становится такой уж проблемой, потому что в один из вечеров Изуна, Тобирама и Мито уединяются с советниками из Водоворотов, а когда возвращаются, Мито и Изуна оказываются помолвлены. Хаширама не вникает в детали, но Изуна лучится самодовольством. Хаширама желает ему всех благ, потому что, честное слово, эта женщина наводит на него ужас. - Возможно, Изуне нравятся пугающие женщины? – задумчиво размышляет он, откинувшись на спинку своего клевого кресла и положив скрещенные ноги на клевый стол. Общая клевость кабинета Хокаге, однако, никак не влияла на количество бумажной работы. Хаширама не особо заинтересован в работе с бумажками, он этого не просил, он был против – поэтому факт, что все лежащие перед ним отчеты важны и должны быть изучены, удручает. Вот корреспонденция от Дайме; информация о взаимодействии кланов, заключивших союз, которая, ясен пень, важна, ведь они живут (на пороховой бочке!) вместе; отчеты разведки с границ и окресностей поселения; отчеты по внутренней политике, отчеты полиции, отчеты о строительстве. Последние не очень срочные, так что он пренебрегает ими до последнего, от чего кипа растет одновременно с падающей мотивацией Хокаге. - Пугающие?.. Аниджа, уж чья бы корова мычала. – Тобирама бросает убийственный взгляд поверх отчета о запечатывающих техниках Узумаки, которые использовались при хранении и транспортировке продуктов. Хорошо оснащенная деревня – это та, которая могла выжить, даже потеряв источники снабжения самым необходимым. Их союз с Водоворотами действительно важен, поэтому Хаширама рад, что Изуна не прочь жениться на Мито. Она по-прежнему вызывает подспудный страх, но при личном общении Мито оказалась милейшей женщиной. Однако он понимает, почему… Минутку, что? - Чего? Мне не нравятся пугающие женщины. – У Хаширамы было не так много женщин, и у него определенно не было женщины, которая по уровню устрашения могла бы тягаться с Мито, так что он без понятия, о чем это Тобирама. Он так и говорит; затем беззаботно продолжает, прежде чем Тобирама успевает открыть рот: - Но не думаю, что Мадара доволен тем, что его брат вступает в брак по политическим причинам, - добавляет он, нахмурившись. – Он сильно привязан к Изуне… Они оба знают, что это, хм, некоторое преуменьшение. Мадара привязан к Изуне больше, чем к потребности дышать. Его ураганоподобные вспышки яростного отчаяния, сотрясавшие Коноху каждый раз, когда Изуна как-то подозрительно чихал, стали притчей во языцех. Половина населения деревни находит это таким очаровательным, что лишь молча наблюдает, как Мадара трясется над младшим. (Хаширама относится к этой половине. Угрюмый Мадара, носящийся с отото, как с писанной торбой, по уровню няшноты может легко соперничать с новорожденными щенятами. Это… это умилительно, ясно? Мило, только и всего. …Тобирама, ясен хрен, относится к другой половине населения.) Им всем несказанно повезло, что Изуну до сих пор никто не захомутал. Что ж. Это был лишь вопрос времени. (Хаширама на минуту задумывается, как бы это было, связывай подобные отношения его с Тобирамой. Наверное, Тобирама бы использовал свое влияние на него в угоду собственным целям. Что плохо. Потому что в этом случае Коноха бы никогда не появилась.) Иногда Хаширама чувствует легкий укол ревности, глядя на отношение Мадары к Изуне, и он никогда не знает точно, почему. Не то чтобы ему хотелось быть братом Мадары. Он просто… Да, хотелось бы ему знать точно. - Не думаю, что он бесится из-за этого, - медленно говорит Тобирама. - Хмм. Однако он определенно все себя. Тобирама смотрит на брата в упор. - Определенно, - с нажимом произносит он. - Ну, что же еще это может быть? Хаширама получает по морде докладом о качестве грунтовых вод. - За что?! Но Тобирама уже ушел, что-то процедив сквозь стиснутые зубы. Дверь в клевый кабинет Хаширамы захлопывается. Хм. Он по-прежнему не может понять, в чем заплет происходящего, даже когда проходит несколько недель. Изуна почти угрожающе добродушен, а Мито-сама напоминает довольную кошку, мурлыкающую и втянувшую когти – и выглядит это так же пугающе, как звучит. Мадара продолжает слоняться по поселению, как взъерошенная воронка торнадо, которая почему-то наращивает обороты и интенсивность, когда сталкивается с Хаширамой. Тобирама ведет себя так, будто его брат – самый дебильный гений в мире, но к досаде последнего, не говорит, почему. Зато ему говорят – несколько раз, разные люди, включая Изуну – «Просто пойти и поговорить с Мадарой!» Он говорит, чувствуя себя сапером, идущим по минному полю с дымящимся фитилем, торчащим из задницы. Пороховая бочка вот-вот рванет. Мадара язвителен, пренебрежителен, душераздирающе холоден; точно кот, которому наступили на хвост. Попытки диалога со стороны Хаширамы кончаются либо яростным нагоняем, либо полным игнором со стороны Мадары. Это ставит в тупик. Это бесит. Это тянется и тянется, и поведение Мадары не становится прозрачнее для Хаширамы. Ни на йоту. Оно просто заставляет его ощущать постоянную нервозность. Нетерпеливость. Все большее расстройство. Впрочем, самого Хашираму наконец (по ощущениям, лет так через десять беспрестанных мучений) настигает озарение. Оно приходит к нему во время полуденного чаепития с Тобирамой, который в очередной раз развонялся по поводу – да черт его знает, по поводу чего-то, что сделал Мадара. Сделает. Делает. Все вышеперечисленное. Он не уверен. - Эй, - перебивает Хаширама. Он не обращает внимания на то, как Тобирама замолкает и сцепляет переплетенные руки на груди, точно пытается сгруппироваться и как-то подготовить мозг к тому, что тот сейчас услышит. - Хм… Мне правда нравится Мадара. – Хаширама необычайно изумлен. Хотя в этом-то весь смысл, не так ли? Ему нравится Мадара. Ему очень нравится Мадара. - Я знаю, - страдальщецки тянет Тобирама. Ну, да. Конечно, он всегда нравился Хашираме, но сейчас он произносит «нравится», как красномордый подросток с потными ладонями. Он не вполне уверен, как быть с открывшимся ему сакральным знанием, и озадаченно начинает: - Нет, я в том смысле, что… - Я знаю, - говорит Тобирама. - Оу. Это… просто смешно. Абсурдно. Как?.. Я… - Обойдусь без подробностей. - Но… - Пей свой чай. Хаширама затыкается. Он пьет свой чай. Тобирама вздыхает с едва уловимым, но искренним облегчением. - Думаешь, он… - Да. - Оу. – Хаширама звучит еще глупее. Теперь не тянет даже на подростка. Лет двенадцать максимум. В его сердце распускается котенок, но под всем этим проклевывается беспокойство. – Правда? - Он не особенно шифруется, - бесцветно говорит Тобирама. - Похоже, он всерьез разозлился на меня за что-то, - признает Хаширама, задумчиво потирая нос. - …и даже отсутствие шифра ничуть не помогает, потому что ты тот еще идиот. Что? Он? - Ээ? – Хаширама кажется уязвленным. *** Как только до Хаширамы доходит, что его чувства к Мадаре, возможно, имеют не вполне платонический характер, он вроде как… перестает функционировать. Хаширама с трудом может смотреть на него без бешено колотящегося сердца, пересохшего горла и ощущения, что в любую секунду он может сделать что-то очень глупое. Впечатление такое, будто его мозг вытек через нос в сточную канаву и предпочел остаться там. Но это просто нелепо. Эти отношения, эти Мадара-центричные отношения, у них ведь изначально совсем не сексуальная природа. Но он хочет нравиться Мадаре. Хочет, чтобы Мадара тоже хотел. Хочет бережно собирать моменты его уязвимости, и отдал бы все, чтобы увидеть мягкость на обычно сосредоточенном, серьезном лице. Но он вдруг осознал не только свою возможно-неуместно-интенсивную дружбу с Мадарой. Хаширама сталкивается с наверняка-неуместно-интенсивным вожделением Мадары, и вот тогда-то его мозг предпочитает стечь и наблюдать за происходящим из канавы. Картина оттуда открывается неутешительная. При виде Мадары его прошибает пот. Он пялится на его пальцы и представляет, как берет их в рот. Он смотрит на его губы, когда тот говорит, и думает о том, как всосать его язык. Он хочет вцепиться ему в волосы, зарыться в них носом и затянуться его дымно-мускусным запахом, как косяком. В следующий раз, когда Хаширама видит, как Мадара наклоняет голову и его позвонки выступают, он таращится на биение пульса и полоску бледной кожи. Он хочет прикоснуться к ней губами, и вести по этому месту, чувствуя «тук-тук», согревать его своим прерывистым дыханием. Он вспоминает, как наблюдал за Мадарой тогда, во время фестиваля в честь делегации из Водоворотов. Возможно, Мито-сама поняла, что увидела, в первый же вечер. Это… объясняло, почему она дала такой ответ. Хаширама тоже бы не согласился жениться на ком-то, кто смотрит на другого мужчину так. *** Хаширама пытается сопровождать Изуну с Мито в их прогулках, но это сложно. Оба кажутся абсолютно довольными сложившейся ситуацией, настолько, что чужое присутствие ничуть не мешает им посягать на добродетель друг друга. Вишневые деревья вскипают розовой пеной в период цветения, и осыпают сидящую под ними пару при каждом порыве ветра, так что весь мир кажется душистым, цветущим, сюрреальным под розово-белыми ветвями. Они выглядят счастливыми, хотя такого никто и предположить не мог. Мито-сама все так же способна вызвать непроизвольное мочеиспускание, только глянув, а Изуна все так же смотрит на нее с неподдельным обожанием. Хашираме нравится Мито. У нее тяжелый взгляд, уверенные движения, тихие шаги. Иногда ему кажется, что они стали бы неплохой парой. Это не был бы роман на разрыв аорты, но это был бы прочный союз, основанный на взаимном уважении. Она бы неплохо управлялась с его скачущими настроениями. Но она в восторге от Изуны – или, по крайней мере, от его восхищенного внимания к ней. Хаширама думает, что она воспринимает его, как кошки воспринимают игрушечные перьевые метелки. Загвоздка в том, что Изуна одаренный убийца. Хаширама видел его в действии. Он не настолько хорош, как Мадара – но с Мадарой вообще мог сравниться один лишь Хаширама. Перед Мито Изуна казался новорожденным олененком на неверных копытцах, с доверчивыми влажными глазами. Если продолжать метафору, Мито выступала лисицей в засаде, нетерпеливо облизывающейся и помахивающей хвостом взад-вперед. (Хаширама пытался внушить Мадаре, что Изуна уже взрослый и сам может принимать решения, неважно, насколько ужасными и неправильными они были. Мадаре запрещено сопровождать брата с невестой. По политическим причинам. Бочка с порохом, помним?) И все же Хаширама счастлив видеть их счастливыми. А потом Изуна обращается к нему. - Дошло наконец, да? – говорит он. Затем застывает, глаза снова соскальзывают с собеседника, концентрируясь на Мито. Она снимает с его волос лепесток, и он придерживает свой хвост, чтобы ей было удобней. Милота. - Дошло что? – слабым голосом говорит Хаширама, понимая, на что именно намекает Изуна. Надо быть слепым, чтобы не заметить, как он смотрит на Мадару в последнее время. Хаширама знает, но… не может ничего сделать. Почему-то. Когда рядом Мадара, все внимание Хаширамы приковано к нему одному. Он тоже, как выразился бы Тобирама, не особенно шифруется. Изуна дарит ему долгий, проникновенный взгляд. Мито смеется, нужда притворятся в чем-либо наконец отпадает. Она похлопывает Хашираму по плечу и обменивается улыбкой с Изуной: - Это хорошо, потому что мой отказ Хокаге наверняка выглядел, как оскорбление. Хаширама краснеет и знает об этом. Абсурдно романтичный пикник этих двоих, как ни странно, совершенно лишен сочувствия его горю. *** Ему нравится Мито. Она умна и опасна, и они определенно могли бы стать близкими людьми со временем. Но учитывая обстоятельства… - Я хочу, чтобы он был счастлив, - тихо ноет ей Хаширама спустя всего две недели. Он уже привык к этой переполненности чувствами, которые затапливали его с головой. Это уже часть его личности, по крайней мере, когда он среди друзей. Это пробралось в него и пустило корни. Мадара, Мадара, Мадара. Мито заботливо потрепала его по голове. – Я так ужасно этого хочу. - Да, - у нее снисходительный и необычно мягкий тон, - я знаю. Ты очень сильно любишь его. - Нет, - грустно говорит он. Любовь это сущий ад. Он чувствует себя так, точно вот-вот впадет в гипогликемическую кому каждый раз, когда видит глупое лицо Мадары. Но она бессердечна: «Да». *** Это по-прежнему вопрос уязвимости и доверия. И он по-прежнему прикрывает спину Мадары. (Всегда. Всегда.) Просто Хаширама пришел к пониманию, что Мадара нужен ему не только со спины, но и спереди. И… сбоку! С обоих боков. Ему нужно много Мадары. Хашираме нужен весь Мадара, целиком, постоянно. («Ты всегда так позорно вел себя с теми, кто тебе нравится?» - вопрошает Тобирама. Он кажется сбитым с толку. Хаширама тоже сбит с толку – настолько, что не может даже возразить. Смысл возражать против правды?) Еще одна вещь, в которой он бесполезен, это попытки не думать о том, как звучит оргазмирующий Мадара. Он не может знать, как это звучит, потому его мозг просто… просто подделывает это. Его мозг создает для него объемнозвучащий образ, и использует эту волнующую картину, чтобы преследовать во сне и наяву, черт бы его драл. Иногда Хаширама рад этому преследованию. Как правило, когда один. (Он потакает своим желаниям гораздо больше, когда один, чем будучи наедине с Мадарой. Вот когда все его тело точно поджигают.) Он хочет, чтоб его касались, настолько, что ощущает от этого почти физическую боль. Чувствительность к любому прикосновению и надавливанию возросла в сто крат. Это зачаровывает, и он касается собственной кожи так, будто никогда раньше этого не делал. Годы сражений и бесконечных войн, и вот он – с пересохшими губами, судорогой в паху, с нервами, по которым катятся волны возбужденного напряжения; пылающий от прикосновения собственных пальцев с загрубевшими подушечками. Все тело прошивает разряд, колючими волнами расходящийся по коже, когда он слышит голос Мадары. Он сглатывает. Он вдыхает, чувствуя движение воздуха на пересохшем, неповоротливом языке. Он преследует Мадару взглядом и потеет. Он ощущает себя умственно отсталым, развесившим слюни до пола. Возьми себя в руки, думает Хаширама, но когда Мадара в комнате, у него на уме совсем другое взятие. Он одурманенный идиот, чья деградация настолько очевидна, что Дайме – настоящий Дайме, которому они, помимо прочего, доставили счастливую весть о приглашении на свадьбу Изуны – обращает на это внимание. Похоже, он не уверен в том, что именно видит, потому что Хаширама выглядит каким-то сильно нездоровым. Они находятся в приватной обстановке, и помимо Хаширамы с Мадарой и Дайме здесь только трое самураев из личной охраны и телохранитель с непроницаемым лицом, член независимого клана. И Дайме интересуется у Хокаге, хорошо ли он себя чувствует. Это унизительно. Хаширама вовсю открещивается, но этот их обмен фразами привлекает внимание Мадары к тому, что хотелось бы скрыть именно от него. Он не знает, как справиться с Мадарозависимой гормональной атакой, которая била под дых и туманила зрение. Мадара думает, что Хаширама не сводит с него глаз, потому что заранее чувствует стыд и смущение за его возможные действия. И учитывая репутацию Мадары, когда речь шла о принятии жестких решений, Хашираму нельзя винить. Политические маневры испытывали терпение Мадары. Как и люди. А уж люди, занятые политическими маневрами, и вовсе должны были гореть на костре. Мадара, думает Хаширама в редкие моменты просветлений, знает, что он и дипломатия, мягко говоря, не созданы друг для друга. Он стремился уничтожить любую угрозу, и видел ее там, где ему никто не угрожал. Хаширама считывает это в языке его тела, в глазах и словах; Мадара защищается, и его это бесит, и еще больше его бесит Хаширама, потому что заставил чувствовать себя виноватым без каких-либо объективных причин. Неудивительно, что Мадару это задевает. Удивительно тут то, что Мадара дожидается, пока они отойдут от дворца, прежде чем налететь на Хашираму со вспыхнувшими глазами и перекошенным лицом. Повезло, что уже глубокая ночь, иначе на них бы пялились: два знаменитых воина, вроде-как-заключившие союз, готовы отмутузить друг друга посреди улицы. Но она пустынна, темна и прохладна; все заведения закрыты. В лунном свете все кажется почти бесцветным. Мадара до одури манящий даже в черно-белом спектре, и Хаширама добрых полминуты рефлексирует на тему, не вцепиться ли ему в это великолепие. - Дело не в тебе, - извиняющимся тоном говорит он. - В чем же тогда? Хаширама с радостью бы дал ему вразумительный ответ, но в данный момент он снова всем существом проживает это неуместное, захватывающее, всепоглощающее желание. Из него лгун, как из хера молоток, а правду он сказать не может – потому что правда во всей своей неудобоваримости состояла в том, что, если бы этим можно было заслужить прикосновение Мадары, его бледные руки на своей коже, его внимание, он бы убил Дайме со всей его семьей, глазом не моргнув. Он шиноби. Он делал худшие вещи за меньшее. ...Но он не уверен, что рассказать это Мадаре – такая уж хорошая идея. - Понятно, - цедит Мадара, разворачиваясь. Хаширама вцепляется в его рукав: - Нет, - несчастным тоном уверяет он. – Правда. Дело совсем не в этом. Его пальцы смещаются, обхватывая запятье Мадары. В лунном свете кожа мертвенно белая, но ее теплота разрушает иллюзию. На секунду Хашираме кажется, что Мадара может оттолкнуть его, но… - Ты кошмарный лгун, - говорит он. Это звучит не как обвинение, а как задумчивое умозаключение. Его глаза опускаются к рукаву, в который вцепился Хаширама, брови сходятся на переносице. - Я не понимаю, - наконец, признает Мадара. Хаширама колеблется. Что ж. Что ж. - Мне просто… нравится смотреть, - мямлит он. Не добавляет «на тебя», но это подразумевается. Он съеживается. Мадара медленно, как во сне, моргает. - …Что? Это ведь очевидно, думает он. Хаширама кошмарный лгун. Его тело не лучше. Он чувствует, как горит с головы до пят. Его уши пульсируют от жара, лицо тоже; горло стягивает. Он улавливает момент, в который до Мадары доходит – тот самый, когда его лицо стремглав меняет выражение. Хаширама полагает, что должен был ожидать удара в лицо, но ему все равно больно. Его голова откидывается назад. На секунду он замирает, балансируя на пятках, одна рука взлетает в попытке зацепиться за воздух сведенными пальцами. Мадара отбивает ее в сторону, и есть в его движении что-то, что заставляет Хашираму позволить ему сделать это, хотя, опять же, в случае с Мадарой по-другому и быть не могло, но… Что. Что. Мозг Хаширамы перемыкает. Его определенно целуют (не очень хорошо, надо заметить, но это происходит). И это определенно рука Мадары – знакомая до последнего шрама, с загрубевшей кожей; ее пальцы скользят вдоль его челюсти с шокирующей нежностью. - Ты кретин, - ворчит Мадара, отстраняясь. Хаширама пялится на него, обалдевший, счастливый и восторженный. Сейчас он слишком в шоке, чтобы позволить своему всепоглощающему, жгучему желанию пересилить. - Ты поцеловал меня! Мадара издает самый невнятный звук на свете. В лунном свете сложно сказать, но он отвернулся, хмуро обозревая улицу, и… - Ты что, покраснел? – брякает Хаширама. Так и есть! Он такой бледный, что румянец на его коже видно даже в скудном освещении. Он заставил Мадару покраснеть, как… как… Хаширама не может подобрать сравнений, у него нет времени для сравнений! Его точно накачали гелием, и он сейчас улетит, или взорвется, или еще что-то. Мадара взбешенно смотрит на него, широко распахнув глаза и краснея пуще прежнего. - Нет, - говорит он безжизненно-напряженным голосом. Хаширама тянет его к себе, подцепив металлическую пластину ледяных доспехов. Мадара выглядит одеревеневшим – но он не дерется, а Хаширама знает, что это дорогого стоит. У него горит притянуть Мадару ближе, ощутить его кожу под пальцами. Он раскрывает губы Мадары языком и чувствует едва заметный перебой в его дыхании, от которого через все тело точно молния проходит. Он склоняется, погружая пальцы в волосы Мадары. Они мягче, чем он думал, гладкие и шелковистые, пряди проскальзывают между пальцами. Хаширама думает об ощущении его волос на своей шее, груди и животе; о том, как они тяжелой смоляной волной накроют его бедра. Прежде у него не было подобных фантазий, но сейчас от них на его коже пробивается пот. Мадара разрывает поцелуй. Хаширама тянется за ним, бессознательно, беспомощно, как щенок на коротком поводке. Вернись, думает он. Жесткие доспехи и мягкие волосы освобождаются из его хватки, и Мадара больше не ловит ртом дыхание Хаширамы. Мадара смотрит на него, и на одно молниеносное мгновение из-под рваной челки мелькает что-то обжигающее и многообещающее – а затем скрывается, поглощенное настороженностью, рефлекторным недовольством и сомнением. Но оно там. Так что Хаширама сияет. Он чувствует себя так, будто не ел неделю: голова кружится, перед глазами расплывается, сердце колотится, как сумасшедшее, руки дрожат. У них все еще будет – наверное. (Нет, точно. Хаширама об этом позаботится.) Пока хватит и этого.