Santalum

Попробуй просто не дышать. Попробуй вместо запаха сандалового масла почувствовать каучук синтетического происхождения, углерод технический, по-простому - сажу, попробуй различить все составляющие шинного компаунда, но не следи за рукой Виктора, безмятежно лежащей на руле из стали с добавлением алюминия с прорезиненными местами хвата. Чувствуй все вокруг себя, не дыши, как рыба, выброшенная на берег. В конце концов всего лишь масло, всего лишь сандаловое, всего лишь афродизиак, не больше, ну, может, еще немного силденафила... Виктор стал использовать Виагру? Смелое решение. Так вот подумай об этом, или о том, что из бардачка пахнет млечным соком каучуковых растений, то есть латексом, то есть презервативами... с ванилью. Да Виктор романтик. Нет. Об этом лучше не думай. Сотри с виска пот, открой окно - вы на оживленной трассе, бензин и солярка сотрут любой запах сандала. Но он уже в тебе, вот несчастье. Виктор же не знает... Но все очень быстро поймет, если ты сумку с коленей уберешь, где на брюках заметна выпуклость, где заметна твоя слабость и подверженность запахам. Да. Чертовы запахи. Сандаловое масло используют при массажах, понял бы ты раньше, ни за чтобы к Виктору в машину не сел. О, какое несчастье, ты весь горишь. - Черт возьми, все стоит,- Виктор комментирует отчетливо быстро, хорошо еще, что не смотрит на тебя, а если посмотрит, ты за всю жизнь не отмоешься от позора...- сказал бы, что тебе нехорошо, я бы поехал в объезд. Добрались бы быстрее, чем по центральному... - Мне хорошо,- черт, прикуси язык. Это двусмысленно. Хотя Виктор смотрит только вперед, стараясь понять, как объехать двух мудаков, слепивших аварию без сильных повреждений и затормозивших всю улицу. А ведь час пик. Ничего, Виктор, может, не заметит. - Что-то не видно. Стыд. По тебе разбредается, касаясь всех самых чувствительных мест, стыд, он останавливается между ног, он горит, и все, что тебе нужно, это чтобы кто-то разделил его с тобой. Но ты разделишь его со своей рукой, нет... Это слишком. Грязно. Дурно. Улица вся провоняла дрянью, не спасет от масла, а лучше бы вместо масла впитался бензин, прочая мерзость - кажется, сандал, который ты в мельчайшей пропорции добавляешь себе в чай, когда доведен до ручки, стал первым в списке ненавистных запахов. Но ты справишься. Вон и Виктор уже, из раскрытого окна придорожным мудакам показав средний палец, резко вдавил по газу. Ты истощен так, словно тебя пытали - заставляли не вдыхать, а пить коньяк или прочую дрянь. Сандал восстанавливает силы, повышает настроение, прибавляет чувство эйфории. Ты в печи, ты будто раздет и все всё видят, и все всё знают... - Что с тобой? Лучше молчи. Съязви что-нибудь, Виктор не дурак, отстанет. Не смотри на его руки, целее будешь, потому что то, как они касаются руля, гладкой поверхности дисплея портативного компьютера, вызывает у тебя совсем мерзкие ощущения. Грязь. Запахи грязи везде, даже в твоем сознании. Скольжение кожи о кожу, движение бедрами вперед - сандалом пропитано даже твое сознание, движение бедрами - устойчиво резкое, наверняка заметное, Виктор не успел отвернуться... Кожа и... кожа. Не представляй себе это, последний секс был так давно, что и вспомнить не удастся. От секса пахнет потом, возбуждением, липкость расползается, ты никогда не мог ее терпеть. О сексе с мужчиной вспоминать не смей - болезненная заполненность, будто распирает изнутри что-то горячее, пульсирующее... Не вспоминай. Целее будешь. Ты много, что пробовал, спасаясь от естественной физиологии и гадких женских духов. Самое главное, что даже сандал из твоей головы не вытравит - в коконе возбуждения, мужского запаха и силиконового лубриканта ты не позволишь себе представить Виктора. - Со мной все нормально. Я не спал почти сутки, преступник ударил меня в живот. Он чуть не убил меня, все тыкал в нос своим пистолетом... - Ты не обижайся, но ощущение, что дело не в преступнике, а в наркоте. Со стороны вообще жестко смотрится,- nissan из крайне левого ряда, не следя за движением, перестраивается в крайне правый, и задом чуть не задевает фару их джипа,- Черт...- звучит это приглушенно-низко, а тебе кажется, будто по тебе раскаленным металлом водят. - Это сандал...- слово выстанывается продолженно-глухо, у Виктора дергается в сторону руль, но он удерживает его. Внизу пульсирует, остро прошивает - насквозь - и это такое состояние, когда без разницы где, все четко и объяснимо, никаких феромонов, голая химия... Быстрее бы он добрался до твоего дома, ты выскочишь из машины, чтобы скрыться от стыда. Стыд тебя из сетей не выпустит. - Твою мать,- Виктор усмехается. И за это хочется ударить его. И хочется другого. Черт. Сандаловое масло забивается в ноздри. Попробуй вместо него почувствовать... Черт с ним, со всем. Да, ты рыба, выброшенная на берег. Да, ты опозоришься раз и навсегда. Да, и ты не справишься,- Ты что... возбужден? Кивнуть - большее действие ты совершить не можешь. Сгореть. Уже даже хочется сгореть. Виктор выглядит подавленным, хмурится так же, как и перед генералом, услышав от него что-то непредвиденно грубое, будто услышав приказ - больше, чем упоминай о своей семье, Виктор не терпит приказов. Виктор обгоняет все машины, кого-то даже подрезает и на створках сознания тебе кажется, что дюжина камер успела сфотографировать вас. На створках сознания ты знаешь причину спешки, и ты - слишком горд, чтобы позволить себе думать о ней, и ты - слишком сломлен, чтобы решить, что все нормально, что у всех такое бывает, и ты - просто ты, привыкший быть безупречным перед Виктором, которому ты, именно ты, не кто-то нормальный, понравился. Ты знаешь, что понравился. Ситуация ведь абсурдна - так ты считаешь, когда по круговой спирали Виктор на джипе поднимается на стоянку твоего этажа, а ты уже дышать не можешь и хочешь лишь избавиться от брюк. Ситуация вышла из-под контроля, она вне поля твоих возможностей. Слушай, ведь так и должно было однажды случиться? Легкий природный афродизиак и ты теряешь рассудок - чем не сюжет для порнофильма? Да ты уже, уже горишь. Даже поджигать не нужно.

*****

Слушай, ведь так и должно было быть? Признайся себе, только честно. Мыслей твоих все равно никто не услышит, даже Виктор. Слушай, ведь тебе же этого хотелось? Этого позора, вынужденного смирения, хотелось же, чтобы твою невозможную эгоистичность и привычку делать все всегда по-своему кто-то переломил? Тебе ведь... хотелось быть с кем-то? А этот кто-то еще и Виктор, полковник, который все о тебе знает, даже не пытается в открытую тебе сопротивляться, тебе и твое самомнению, но всегда склоняет на свою сторону. Скажи, ну, разве плохо? Скажи, что так и должно было быть. - Ненавижу...- шипишь это сквозь плотно сомкнутые зубы. Напряжен до предела, кажется, еще чуть-чуть сдавишь челюсти и мышцы сломают кости,- Твою мать...- верное, верное слово, но навстречу пальцам ты подаешься так сильно, как можешь. Твою мать, потому что Виктор определенно знает, что делает. Пахнет ферментами, ионами цинка - тяжелый запах. Запах секса. Ситуация давно перестала быть понятной, ситуация подавляюща и бесконтрольна. Допустить кого-либо на свою кровать для тебя все то же, что добровольно изводить нервы много дней подряд. Но на кровати, между блядски разведенных твоих ног сидит Виктор, грудь и лоб покрыты испариной... Его запах больше не выветрится, навсегда поселится в спальне, а еще в тебе самом - давай на чистоту, ведь многие запахи под действием времени исчезли, просто ты не хочешь их из себя выпускать. Например, запах сливового варенья вокруг чашки - Таня ела его, а спустя три часа пила с тобой чай. Или, что является твоим главным стыдом - галстук, забытый у тебя пьяным Виктором. Месяца четыре назад. Но ты его не отдал. И почему - знаешь сам. Двумя пальцами, смазаными приторно пахнущей смазкой с ванилью (да, для кого-то из Наденек, Машенек, Риточек он романтик), Виктор, внутри нащупав простату, растягивает узкое анальное отверстие. Пахнет глюцитом, сахарином и глицерином. Пахнет настойчиво, запах обвивается вокруг тебя. Пальцы чуть сгибаются, и тебя будто ударяет током - ты готов поспорить, что полковник Лебедев, которому ты больше в глаза не посмотришь, делает это нарочно. Фистинг. Мерзкое, грязное слово, а еще эта чудовищная сдавленность и бесконечные стоны Виктора, как будто это его трахают пальцами - отварительно... Скажи, ведь тебе никогда не было хорошо. Стенки узкие, движения болезненные, хотя полковник Лебедев очень старается, но эта тянущая стянутость, вязкое движение внутри можно сравнить только с острыми волнами удовольствия. Да, ты и сам знаешь, что так, как сейчас не было и не будет. Виктор ведет себя странно, хотя, стало быть, ты ничего не смыслишь в сексе. Он целует туда, куда дотягивается, будто мирится с твоим отвращением к мокрым поцелуям, но останавливается на ключицах, груди, поднимается к глазам, невесомо целует веки - тебе хочется закричать "я не баба, чтобы нежничать", но ты тоже со всем... миришься. Первый и последний раз. Такого позора не пережить. Во рту сухо, в голове - ни единой мысли. Но хорошо, пошло и стыдно хорошо. - Ты был когда-нибудь с мужчиной?- Виктор будто не видит, что тебе и дышать невыносимо, а он просит еще и говорить. Полковник Лебедев, да Вы безжалостны. - Был,- пальцы исчезают с пошлым звуком. У тебя на щеках красные пятна, а лоб горит, у тебя кончается твоя слабая выдержка, но ты мужественно пытаешься не смотреть вниз. Зачем Виктор пошел с тобой? Зачем поцеловал тебя, в машине, в лифте, кажется, раза три, зачем дотащил тебя до кровати, зачем... - Только пальцы, или... до конца,- опирается рукам по две стороны от твоей головы,- посмотри на меня. Посмотри, черт возьми. Посмотри и ответить, пока я не сделал того, что сделал! И смотришь ведь, да. Последний раз, потому что от такого унижения не избавиться, эта поза, этот вид ты будешь помнить до конца своих дней, а особенно взгляд замутненных глаз Виктора, чуть приоткрытый рот, неправильно красные губы и самое пошло-дикое, что может быть на свете - его член, скользнувший по промежности. - Дело не в том, что ты возбудился и один бы не справился. Черт, не так... Просто, слушай, я не из жалости, я этого хочу, слышишь? Я хотел дойти до этого, хотя только сегодня поцеловал тебя впервые и... Слушай, я просто хочу, чтобы ты себя не терзал. Это не нормально, да, но и не... плохо. Я просто... Черт,- наклоняется до столкновения одного лба с другим. Вот, момент, когда ты можешь уловить все запахи, но вместо этого ты дышишь одним лишь Виктором. Тебя можно поздравить, потому что ты сошел с ума,- Ты ведь знаешь, что я хочу сделать. Если ты мне скажешь уйти, я, черт возьми, просто не смогу. Потерпи меня, пожалуйста,- влажные ладони, все в этом лубриканте, скользят по внутренней стороне бедер, разводя ноги шире. А ты руки кладешь по бокам, хватаясь, будто ища спасения, за простыни. Сильнее сожмешь - порвутся,- Я обещаю, будет хорошо. И если потом вы больше никогда не увидитесь (ты не позволишь этой встречи случиться), то теперь, стало быть, можно все. Слушай, ведь тебе давно этого хотелось? Не ври, что не думал, не ври, что на месте воображаемой женщины не была Татьяна, на месте мужчины - Виктор. И ты, последний раз помянув свою гордость, впитав, до конца, до внутренней грани стыд, сам, глаза не раскрыв, губами, удивительно сухими, тонкими, коснулся уголка рта Виктора. Все, что ты себе можешь позволить. Все, на самом деле, что ты умеешь. В Викторе едва-едва выдержка не рвется. Мучительно медленно внизу двигает рукой, в истоме ты шепчешь "Еще", бедра подавая вперед, отгоняя в дальний угол мысль о тянущей боли в пояснице. Подумаешь после. Обо всем нужно думать в свое время. Внизу жар расползается. Горишь. Медлить уже нельзя. Виктор и без тебя знает, что все затянулось, пусть и осталось так много невысказанного, необъясненного, гулкого, громкого... И очень тихого. Виктор разводит колени еще шире, теснее прижимаясь бедрами. Толкается вперед, прежде, чем ты с головой уходишь в сладость томления, удовольствия на грани с жизнью и с самим собой. Боль пронзает. Знакома ведь эта наполненность? Так было однажды, только быстрее и жестче, да и было это мучительно давно - не вспоминай, зачем это? Но ты улыбаешься, как дурак, Виктора даже обнимаешь за плечи. Больно и стыдно до слез перед глазами, потому что стараешься открыться еще сильнее, чтобы заполнилось внутри все. Вся одинокая, многолетняя пустота, сопровождаемая глупыми попытками кого-то найти, сопровождаемая мечущейся Юлей и протестным подростком Алексом. Улыбка так въедлива лишь от того, что ты будто нашел то, что давно искал, а, может, не искал, но хотел бы заполучить... Да нет, все гораздо проще. Тебе бездумно, очень физически хорошо. И, потому еще, но ты не признаешься, что это - Виктор. Улыбка - смеющаяся и жадная. То, что получил, отдавать не хочешь. Возбуждаешь в себе ревность ко все этим легионам куриц, для которых Виктор покупает презервативы и смазку с ванилью. От каждого движения, без стеснения, вскрикиваешь, вскидываешься навстречу, рассеянно вспоминаешь, как это хорошо, чувствовать все, что есть в тебе. Ощущать малейшее колебание запахов, воздуха, глазами видеть зажмурившегося Виктора, глазами видеть с какой ритмичностью его член входит в тебя. Каждый раз заполняет, будто все так и должно быть... Права Татьяна, ты живешь в колбе. Виктор колбу сломал, но в оправдание нашел ей замену. Виктор двигается быстро, но однозначно знает, что делать, и под каким углом делать. Толчки быстрые и медленные, но не всегда, по злому его умыслу, касаются простаты. А иногда становятся сильными, точными, что ты выгибаешься и, кажется, остаешься совсем без сил. Впервые не врешь самому себе, до боли, до жадности перед самим собой - тебе впервые так хорошо. Твои стоны мешаются с дыханием, низким, тихим, Виктора. Он целует тебя в шею, в кадык, он оставляет везде свои запахи, а для тебя наказание поцеловать его, его такого, объятого похотью и желанием. Все то же, что оргазм. Лоб его покрыт испариной, он время от времени рот открывает, как рыба, ты больше сам от себя не прячешься - все запоминаешь, до мельчайших черт. Но ты обречен помнить все. В этой комнате - вас всегда здесь теперь будет двое. И когда ты смотришь на веки, подрагивающие ресницы, мокрые от стекающего пота, Виктор вдруг сам смотрит на тебя. Зрачки расширенны. Первое, что думается - это что Виктор достоин кого-то лучшего, чем ты. Но мысль эта жжет в груди ревностью. Ты умеешь ревновать? - Можно я тебя поцелую?- шепчет прямо в губы, улыбается, будто ему нужно это разрешение. Губы - к губам. По телу скользит волна сладкого покоя - Виктор целует аккуратно, языком скользя по губам, но не касаясь языка. А ты прошелся по своему и так разбитому самолюбию, тесно обнимаешь его, касаясь почти всем телом. Целуешь глубоко и влажно, как никогда и никого не целовал. Первый и последний раз. Можно ведь поступить так единожды? Движения еще резче, жестче, от кровати вдруг даже слышится первый скрип. Но ты задыхаешься, что-то в исступлении выстанываешь, ужасно громко и пошло, когда Виктор касается рукой головки члена, а сам делает еще пару толчков - сильных, в эту пульсирующую точку. Оргазм, как шелк, приливает к телу, укутывает в невесомость, оторванность от смятых простыней. Ты не соврешь, если скажешь, что тело теряет форму и вес. Ты выгибаешься на кровати, без отвращения, но с потаенной неловкостью чувствуешь, как внутри тебя все заполнено семенем. Виктор имеет свой особенный запах. Неповторимый. Ты вдыхаешь его со всей силой. Запах мужского тела, мужского оргазма, очень правильно подобранного одеколона, в которым чувствуется что-то похожее на мускат и перец. От Виктора теперь пахнет еще и тобой. А улыбаешься ты все равно - счастливо и по-дурацки. ***** - Слушай, ну, с кем не бывает... Поясницу - тянет, на спину не лечь, а внутри эта липкость. Да, ты в шаге от того, чтобы бросить в Виктора настольной лампой. И очень хочешь попасть. - Вали отсюда. - Хочешь, я тест сделаю? Ничем не болен. - Убирайся вон. Виктор тяжко вздыхает, наклоняется, целует тебя, почему-то, в плечо, и слезает с кровати. Босыми ступнями шлепает по полу, со стула берет собственную одежду и позволяет тебе наблюдать себя - расслабленного, довольного и голого. Да, стоящее зрелище. Ну, действительно, с кем не бывает, смазку не забыл, а презерватив не одел. Ну, так ведь может быть? Но ты - ведь ты, чтобы из-за такого день испортить... - Стой. ... Но только не теперь Виктор послушно замирает, стоит спиной, но не движется, и даже не думает уходить. У него, в отличии от тебя, нет ни стыда, ни гордости, ни совести. Есть, но не тогда, когда они могут лишь помешать. Живет в своих рамках, придерживая в узде эту свою разумность. И с твоей всегда справляется. - Останься. Я хочу, что бы ты остался. И отнес меня в ванну. Из-за тебя я встать не могу. Знаешь, что потом будет. Знаешь, что Витя ухмыльнется, но подойдет, сядет на кровать и, как верный, добрый друг останется рядом. Отнесет ванну, а потом предложит выпить... чай. Спросит даже как его сделать, где чайник хранится, а где заварка, и сколько ложек чайных листочков он предпочитает. Предсказуемо. - Ну, раз ты просишь... Отнесу, конечно. Только чур я чай пью обычный, а не эту кислятину китайскую. Но тебе, конечно, заварю какой скажешь. И я закажу себе пиццу - съем ее, если хочешь, в лифте. Или в прихожей на коврике. А то я сегодня без обеда, а уходить,- взгляд вдоль тебя, взгляд очень ведь нехороший, какой-то слишком внимательный,- не хочется. Да, все именно так, как ты и думал. Предсказуемо. Но ведь ты и любишь эту его предсказуемость. Как любишь его всего.