Часть 1
19 октября 2017 г. в 21:39
За свою жизнь у Владимира Ильича было множество знакомств, в разное время он был товарищем самым разным людям. Не только из-за своей деятельности - общительность и любовь к людям были неотъемлемыми его чертами. Гитлера, с которым Ильич познакомился в годы эмиграции, можно причислить к единичным исключительным связям, не основанным на общей политической позиции. Их взгляды вообще не были схожи, и в этом кроется причина, почему их увлечение друг другом продлилось недолго и закончилось так же внезапно, как и началось. Личность Гитлера едва ли может кого-нибудь заинтересовать - ничего занимательного он из себя не представлял, и я до сих пор не могу понять, что же Ильича так в нем привлекло. Но несмотря на то, что в его жизни этот австриец не играл никакой роли, он до сих пор сохранился в моей памяти. Стоит отметить, что после разрыва их короткого "романа", Ильич ни разу о нем не вспоминал и не использовал его имя ни в каком контексте.
Это был 1908 год, мы тогда жили в Вене. Впервые я услышала о Гитлере, когда после возвращения Ильича из "клуба политических вольнодумцев" (это название он всегда произносил с какой-то иронией, отчего звучало оно нелепо), я спросила о том, чем же его это место так привлекает, поскольку за время, прожитое в Вене, Ильич не единожды его посетил. Он отзывался об этом месте всегда с усмешкой и с его слов можно было заключить, что ничего серьезного "клуб" из себя не представляет. Тогда я знала Гитлера, как "чудно́го Рафаэля де Валентена", имя которого Ильич не произносил без улыбки. "Чудной Рафаэль де Валентен" был мне представлен "милым и очаровательным юношей с острым умом и тонкой натурой". Разумеется, он не имел ничего общего с марксистами или трудовым пролетариатом, потому мне и казалось странным это увлечение Ильича. Гитлер - представитель буржуазной интеллигенции, причем достаточно жалкой ее части. Сам Ильич говорил о нем снисходительно: он знал, что ничего серьезного юноша из себя не представляет, но что-то очаровательное в нем заставляло относиться к австрийцу с отеческой нежностью. Возможно, Ильичу нужен был собеседник, а мысли и высказывания "Рафаэля де Валентена" были отчасти новы и нетипичны для привычного круга общения. Впрочем, каких-либо иных достоинств у этих мыслей не было.
Мне доводилось видеться с ним лично, когда тот приходил к нам на квартиру. Они нагрянули нежданно - Ильич не предупреждал меня об этом, а я не предполагала, что его общение с каким-то там "чудным Рафаэлем" переместится из "клуба" в нашу квартиру. Чем-то личным она никогда не являлась, сюда ежедневно приходили товарищи и знакомые Ильича. Она напоминала собою скорее штаб или рабочий кабинет, раскинувшийся на несколько комнат.
Гитлер был совсем зелёным юношей, не помню, сколько ему тогда было, но мне он казался мальчишкой, несмотря на внешнюю серьезность. Как оказалось, Ильич позвал его на партию в шахматы - игру, которая их познакомила и сблизила. В "клубе" обоим наскучило, а Владимир Ильич хотел показать резные шахматы, подаренные ему в первые годы эмиграции. В шахматы он не играл, хотя Анна Ильинична рассказывала, что в детстве они с Александром Ильичом, старшим братом Владимира Ильича, сутками просиживали за шахматной доской. Занятость революционной деятельностью не оставила никакого времени и сил на интеллектуальные игры. В дальнейшем он вернулся к любимой игре, неоднократно оказываясь за шахматной доской - мне даже как-то удавалось обыграть его. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что Ильич был первоклассным игроком, а моя победа является не вполне честной - как сам он тогда утверждал, игравшая "Патетическая симфония" Бетховена, его любимая, отвлекла от событий на шахматном поле. Но впервые за долгие годы азарт к давно забытым шахматам в нем пробудил именно "Рафаэль де Валентен".
Держался он вежливо, был любезен и воспитан. Они заняли позицию на кухне, и я, пока они раскладывали фигуры, приготовила чай. Первая их партия прошла быстро, она была, как они оба согласились признать, разогревочная.
Ни один, ни другой не просчитывали все возможные ходы и комбинации на много шагов вперед, хотя бездумными их ходы также было нельзя назвать. Партия протекала под чай и оживленную беседу, которая, как известно, с профессиональной игрой несовместима. За этой беседой я узнала, что Гитлер – художник, безуспешно пытавшийся поступить в академию художеств. Мне показали марки, нарисованные им, но я их совершенно не помню – что-то талантливое у их автора было, но они ничем не цепляли. Ильич еще особенно выделил пейзажи Гитлера, вероятно потому, что красота природы его всегда притягивала. Сам он никогда и ничего не рисовал, знакомств с художниками водил мало.
Помню, что с темы Гитлера и историй, связанных с ним, они переключились на Фридриха Великого. Глаза юноши загорелись искренним уважением и воодушевлением, когда Ильич заговорил о нем и его незаурядных способностей. Заболтавшись и увлекшись Фридрихом, он по рассеянности отдал ферзя, чем заслужил укоры Владимира Ильича.
- Фридрих уже никуда не денется, а вот с вашим королем может случится, что угодно, - и спустя несколько ходов черный король действительно был загнан в угол.
Гитлер с воодушевлением и даже упоением говорил о прусском короле, но при этом, стоило Ильичу допустить критику в его адрес, и молодой австриец тут же менялся в лице. К его контраргументам в защиту народного героя Ильич относился снисходительно и мягко, как к наивным детским словам, улыбаясь и со свойственным ему прищуром глядя на шахматную доску. В итоге, Гитлер поджал губы и некоторое время сидел бледный, как мел.
Вторая партия прошла в тишине. На кухне царила обстановка спокойствия, время текло плавно и безмятежно. Она ни разу не была угнетающей, по крайней мере, я этого не почувствовала, а Ильич с Гитлером были всецело погружены в свою игру. Мне, к шахматам относящейся спокойно, если вообще хоть как-то относящейся, было несколько скучно наблюдать за этой игрой. Каждый из них теперь перед каждым ходом просчитывал длинную комбинацию, выстраивая последующую цепочку ходов. В кухне царила тишина, прерываемая городским шумом, доносившимся из-за окна и редким стуком дерева, когда кто-то из оппонентов переставлял фигуры.
В тот день Гитлер покинул нас, когда на улице уже стемнело. Проведя несколько часов за шахматами, им казалось, что они играют лишь несколько минут. Ильич, внезапно опомнившийся, посмотрел в окно, а после на часы, присвистнув и выдав: «Счастливые часов не наблюдают». Партию они доиграли, не торопя друг друга и, когда на этот раз белый король оказался повержен, Гитлер предложил Ильичу взять реванш.
- Если я так глупо подставился вам, то дальше будет только чуднее и чуднее.
Гитлер во времени был не ограничен. Он был бесцельным прожигателем жизни с амбициями стать художником. Он прожигал молодость, не имея цели и жизненных ориентиров. По-другому это можно назвать «поэтической свободой» или глупым тунеядством.
Накинув пальто, Ильич сказал, что вернется «спустя мгновение», только проводит богемного юношу до конца дома. «Мгновение» растянулось на длительные минуты ожидания, за которые я успела надумать кучу всего и поддаться эмоциям. Благо, паника никогда не была свойственна мне, а годы революционной деятельности научили никогда не действовать на горячую голову. Посему я осталась в квартире, ежеминутно подходя к окну и не находя себе места. Вернулся он спустя полтора часа – я увидела его из окна и тут же помчалась открывать дверь, выскочив в парадную; вернулся в целости и сохранности. Мой вид посреди парадной его удивил, но почти тут же удивление сменилось выражением вины и первое, что я услышала, были бурные извинения. Как оказалось, они долго прощались – долго, то есть, еще несколько кварталов. Сложилась бы ситуация поистине комичная, сообщи я кому-нибудь из членов партии, что Ленин пропал, в то время как он оказался «в плену» Адольфа Гитлера. После он рассказывал мне, что они говорили об Австро-Венгрии, Германии, Дюрере, природе и еще чем-то.
Вновь я встретила Гитлера спустя короткий промежуток времени, поскольку тогда, в этот период их с Ильичем «романа», они встречались каждый день. У нас на квартире они в шахматы более не играли, избирая другие места и обычно гуляя по венским улицам. Вернувшись после одной из таких прогулок, Ильич был заражен идеей отправиться загород с Гитлером. Вид у него тогда был настолько возбужденный, что, казалось, он прямо сейчас схватит все самое необходимое и отправится в путь, хотя день уже клонился к своему концу. Такое состояние у него бывало довольно часто, мне трудно представить его более счастливым, чем в минуты такого «ража». Очень мучительно в таком настроении ложиться спать, и почти всю ночь, несмотря на мои доводы о том, что перед долгой прогулкой нужно выспаться и набраться сил, он ежесекундно метался из стороны в сторону. Только притихнет, думаю – уснул, как он подскочит и побежит проверять, все ли я уложила. Или, что происходило чаще, решит, что непременно нужно взять что-то еще, а через несколько минут окажется, что вещь эта в походе неуместна и не нужна. Сам он уснуть не мог, и мне поспать не давал. Наверное, часу в третьем ночи он принес шахматы, улыбаясь и привычно щурясь, со словами, что разработает контрнаступление против излюбленной избитой тактики Гитлера.
Мы ушли недалеко – в горы. Ильич любил природу и прогулки сами по себе, мы нередко уходили куда-нибудь подальше от людской суеты в нетронутые никем места, иногда даже на несколько дней. Но помимо оздоровительных прогулок была и другая цель – там открывался чудесный вид, «требовавший кисти мастера». В этот раз они с Гитлером говорили меньше – я сужу так, потому что хотя бы время от времени их голоса сменяла тишина. Австриец предпочитал творить в тишине, так что его оставили наедине с холстом и чудным пейзажем. Без собеседника, окруженный природным спокойствием и красотой, Ильич задремал – после такой-то ночки!
Те дни я помню достаточно смутно, как и разговоры Ильича с Гитлером. Много они говорили об искусстве и тогда же впервые затронули тему политики. Пересказанные Ильичем идеи марксизма произвели на Гитлера смешанное впечатление. С одной стороны, он отнесся к этому достаточно холодно, словно не до конца понимал сути марксизма, но с другой, я отлично помню ненависть к капитализму и капиталистическому устройства государства, которая четко отслеживалась в речах юноши.
Мы сидели под шумящими кронами деревьев, ели бутерброды и наблюдали закат, окрашивавший небо в рубиновый. Ильич оценил картину молодого художника. Разумеется, она не сравнится с великими русскими пейзажистами, но впервые Владимир Ильич мог наблюдать настоящий холст с отображенными на нем окраинами Вены столь близко.
- Если царь тебя не прижмет к стенке, повесишь ее в Кремле? – со смешком поинтересовался Гитлер, выслушав все похвалы со стороны Ильича. Он знал о его революционной деятельности, хотя говорить об этом не любил. Марксизм и «всяческие политические игры» казались ему до невероятного скучными.
- Не следует делить шкуру неубитого медведя, - отозвался Ильич, любуясь закатом. Разумеется, в Кремле картины Гитлера не висели. Какова участь той с венским пейзажем и карандашной подписью в нижнем углу «A. Hitler 1908» точно не помню. Кажется, она сначала затерялась, а потом после переезда была потеряна. После разрыва с Гитлером Ильич охладел не только к нему, но и к его картине, находя ее впоследствии «примитивной и заурядной мазней».
Последняя моя встреча с Гитлером произошла еще более спонтанно и неожиданно, чем первая. Мы встретились с ним на лестнице нашего дома, он несся к нашей квартире, чуть не сбив меня по пути. Наскоро поздоровавшись и извинившись, спросил об Ильиче, и мы вместе прошли в квартиру. Едва заметив своего товарища, он чуть ли не на шею ему кинулся, помчавшись в его сторону. В общем, влетел Гитлер в нашу квартиру, как ураган, крайне возбужденный и охваченный каким-то ражем, какой я нередко наблюдала у Ильича. Последний и сам не упустил возможности подшутить над этим.
- Неужто армия настигла? – Гитлер по своим личным философским убеждениям отказывался служить в армии, почему именно – не помню, меня это, собственно, мало занимало.
Как оказалось, армия еще не настигла. Гитлер, на днях узнавший отношение Ильича к немецким композиторам, стремился поделиться новостью о том, что есть прекрасная возможность отправиться слушать исполнение произведений Вагнера симфоническим оркестром в эти выходные. Говорил о Вагнере он так, как Ильич мог говорить о Марксе, и мне казалось, что этот австриец от переизбытка энергии и эмоций что-нибудь разобьет. Предложение Гитлера он принял – трудно вообразить, что было бы, откажись он – музыку Ильич любил, но относился к ней без свойственного австрийскому юноше фанатизма. Этот поход на Вагнера и оказался заключительной главой в их отношениях.
Что у них точно было общее – их импульсивность и непреклонность. Абсолютное чудо, что люди столь разных убеждений с таким бескомпромиссным нравом умудрились просуществовать вместе целую неделю с небольшим. Возвращаясь с Вагнера, который «был беспрецедентно хорош», они повздорили. Причиной стали разногласия в политических взглядах. У Гитлера они были совершенно дикие и неправильные, он не разбирался в экономических и политических процессах, а на всякие попытки Ильича образумить его и донести истину марксизма, реагировал агрессивно. Разошлись они, находясь в состоянии полнейшего бешенства и ненависти друг к другу. Свои ошибки Гитлер признавать не умел, так что шагов к примирению никто не сделал: Гитлер - в силу своего юношеского максимализма и упертости, а Ильич – просто потому, что для него было бы унизительно после всех выслушанных оскорблений просить прощения у юного буржуя.