drowning

Ничего не было видно. Абсолютно темно. Тьма. Мингю проснулся и не смог ничего увидеть. Проснулся или просто открыл глаза. Называйте, как хотите. Он судорожно потянулся к настольной лампе на прикроватной тумбочке, в надежде хоть немного развеять мрак. Но ничего не нашел. Ни лампы, ни тумбочки. Он даже лежал не в кровати. На холодной земле. В панике пытался нащупать кого-нибудь рядом, но никого не было. Только тьма. Она медленно приближалась и обвивала своими тонкими пальцами горло Мингю, перекрывая кислород. Его собственная рубашка внезапно оказалось мала, стискивала ребра. А Мингю даже не мог порвать тонкий хлопок. Он слишком много знал об этом чувстве. Оно было знакомым, но никогда не желанным. Темнота пугала, потому что за ней тянулись скорбь и печаль. Он хотел убежать, испариться. Хотел увидеть что угодно, кроме мглы. Его душу поглотит навсегда, если в ближайшее время рядом не появится хоть что-то. Мысли душили. И слеза без ведома покатилась по щеке. И тогда Мингю увидел вдалеке свет. Отблеск. Надежду. То, до чего можно было дотронуться, твердую скалу и опору в его жизни. И эта скала будет с ним вечно. Даже в виде надгробия. Этого короткого металлического отблеска было достаточно, чтобы Мингю смог подняться. Он медленно шел навстречу, не чувствуя земли под ногами. Отблеск привлекал, как молодой олень влечет голодного волка. Только имея крупицу надежды, он мог выжить в темноте. Мингю почти дотянулся до искры, оставалось лишь пара сантиметров, когда та потухла. Просто исчезла. Парень почти заплакал. Его последняя надежда, последнее, что у него было — и нет. Его единственное спасение из тюрьмы, в которой он никогда не хотел оказаться. Тьма отказывалась отпускать. Хотелось только одного: проснуться и быть рядом с одногруппниками, с его единственными друзьями, снова. С парнем, Вону. С человеком, который стал семьей за годы, проведенные вместе. У него больше никого не было. Только ребята. Ледяная хватка снова нашла пристанище на его шее. Она не отпустит, заставляя падать все глубже и глубже с темную яму, из которой нет выхода. Отнимет воздух и силы, чтобы жить. Разъедая изнутри. Частица мрака всегда будет жить там. Мингю никогда не желал такого заточения, даже будучи подростком. Не любил темноту, но однажды она просто появилась и с тех пор не покидала ни на минуту. Господи, как он ненавидел эту депрессию. Парень начал рыдать взахлеб, потому что у него отобрали все и не оставили ничего. У мрака были друзья. Например, пустой холодильник или туалет. Не лучший выбор. И тогда пришло осознание, что та искра была не выходом, не верой. Это было лишь отражение от бритвы в ванной, ножа в кухне, луны на ночном столике, пыли на книжной полке, сигареты в пакете, сигареты в кармане, сигареты в сумке, — везде. Это была рвота в унитазе, цифры на весах, размер одежды. Этот отблеск являл собой все то, что он годами скрывал от одногруппников. Все грязные секреты. Уродливую правду под красивой оберткой лжи, прикрытую милой улыбочкой. Мингю был отвратителен сам себе. Он был бесполезен. Никчемен. Как часто он мечтал быть таким же умилительным как Джихун. Уметь танцевать как Сунен, читать рэп как Вернон. Этот список можно было продолжать бесконечно. Он никогда не понимал, что надо гордиться тем, кто ты есть, а не тем, кем хотел бы быть. Но зависть прожигала внутренности с каждым днем, не составляя места любви. Только ненависти. Черное прогнившее сердце, о котором никто не заботился. Депрессия не оставила места любви. Только ненависти. Большее, что он мог — орать во всю глотку, срывая жир с ребер, но удушье накрыло волной. Из открытого рта раздавался беззвучный крик. Крик, утопленный во взращенной ненависти, приносящей боль. Остались проглочены все невысказанные слова. Те слова, что он годами носил в себе. Просто проглотил. Те, что лежали на языке, горели пламенем, чтобы потухнуть в тени других. Он всегда чувствовал себя не годным ни на что, но когда он стал таким безобразным? Мингю ненавидел себя. Может быть, он и был красивым, но кому нужен человек с увядшей розой внутри? Мингю был мертвым деревом. Снаружи обычным и незаметным, но гнилым под маской. Почерневшим, одиноким. И никто не хотел иметь дела с пустой породой. Что за маскарад. Его лицо было привлекательным, но в глазах не было огонька. Улыбка глазами, счастье, сквозящее в словах. Они были без эмоциональными. Ненужными. Мингю попытался закричать еще раз. Дать выход злости. Освободится от камня, что висел над ним, страхов, неуверенности в себе. Правда пытался. Старался объяснить, почему не мог быть счастлив. Но тьма подошла ближе, пустила клыки в шею. Он надеялся увидеть кровь, но не увидел ничего. Он был пуст. И тогда увидел себя со стороны, истекающего тьмой, выпускающего нить жизни из пальцев. Вдруг раздался крик, и он проснулся. Джихун и Вону стояли рядом с кроватью. Уджи был шокирован, Вону напуган, а Сунен держал в руках полупустую бутылку с водой. Мингю ощупал лицо: оно было все в каплях, а глаза казались припухшими и нещадно болели. Переведя взгляд на друзей, он заметил дорожки от слез на лице Вону, переглядывающегося с Уджи Хоши. — Что случилось? — его голос не слушался и ломался на полуслове. — Ты… Ты уснул на диване, а потом начал кричать и плакать. Мы пытались разбудить тебя, но ты не реагировал. Это было ужасно, — из-за всхлипов было трудно разобрать, что сказал Вону. — И только когда Сунен вылил на тебя воду, ты проснулся, — Джихуну слова давались не легче, чем Мингю. Тот ничего не ответил. Пробормотал «спасибо» и извинился. Ему повезло, что никто не задавал вопросов. Ребята привели его на кухню, умыли и подбодрили, составив компанию в приготовлении завтрака. Но Мингю был не с ними. Создавалось впечатление, что он стоял рядом и наблюдал за собой со стороны. Он аккуратно и красиво разложил еду по тарелкам. Каждый кусок находился на своем месте. Он любил прибираться и раскладывать вещи по местам. Хоть в чем-то в его жизни был порядок. То, за что он мог держаться. Что мог держать под контролем. Те решения, которые он мог принимать самостоятельно. Удовлетворенный работой, он улыбнулся. — Выглядит прекрасно, — короткая улыбка, посланная Сынчолем, вытащила Мингю из мыслей. Он подумал, была ли его улыбка в ответ такой же фальшивой, какой она казалась самому Мингю. Она больше не сияла в глазах. Но Сынчоль был прав. Еда выглядела как ресторанная. Было приятно видеть, что его работой действительно довольны окружающие. Он продолжил раскладывать ингредиенты по тарелке в разных вариациях, зная, что не сможет проглотить ни кусочка. Во время ужина, как обычно, стоял шум и гам, но Ким сидел в стороне в роли наблюдателя и чувствовал себя прокаженным. Его сердце болело. Совсем чуть-чуть. И даже если Мингю был жив и находился рядом с друзьями, он больше не мог отделаться от чувства, что тогда, во сне, он умер. И что должен быть кто-то, кто поставит могильную плиту для него.