Часть 1
13 октября 2017 г. в 14:03
Как часто люди задумываются о том, что их ждёт в будущем, как они поступают в настоящем и правильно ли вели себя в прошлом? Задумываются ли вообще, и если да, то в какие моменты? Быть может, в часы одиночества и разбитости, ощущения полной тишины и слабости, когда несчастье в притворно радушном жесте машет рукой; когда отовсюду слышат лишь шипение кого-то очень неприятного; когда чувствуют неприкрытую угрозу своему существованию. Или, наоборот, в моменты всепоглощающего счастья, когда даже хмурые тучи на сером небе кажутся пушистыми животными; когда ничто не может омрачить настроение.
Сехун размышляет об этом постоянно. Утром, когда чистит зубы и намывает лицо, за завтраком и по дороге в университет, на парах и во время перерывов, во время ужина и перед сном. Перед сном особенно часто. Будто какая-то невидимая сила заставляет его мозг фантазировать и проводить анализ ушедшего. Он и не помнит уже, когда это вошло в привычку, не знает, с чего всё началось, и уж тем более не имеет ни малейшего понятия, когда это закончится. Впрочем, не стоит думать, что он таким образом готовит мир к новой философской школе. У Сехуна есть определённая цель — стать счастливым, как бы прозаично это ни выглядело. В чём заключается собственное счастье, юноша пока не знает, ведь, в конце концов, он ещё так юн для действительного осознания жизни и её ценностей. У него прекрасные родители, отзывчивый старший брат, потрясающий бойфренд и даже долгожданная и любимая собака, которую он ставит в один ряд с близкими людьми. Но это ли счастье? Разумеется, для большинства людей в цивилизованном мире это так. Ведь все близкие живы и здоровы — это в первую очередь, разумеется; к тому же, ни в чём себя не стесняют — это приятный бонус. Многим ведь живётся стократ хуже: болезни, безработица, может, даже смерть кого-то из родных и любимых. На этот счёт Сехун сильно не заморачивается, искренне веря в рок и шутницу-судьбу. Не то чтобы он был суеверен, но чему быть, того не миновать. Суеверия, на самом деле, что-то очень далёкое от него, наделённого доброй долей скептицизма, потому что как чёрная кошка может быть виновата в том, что он сломает ногу, поскользнувшись на заледенелой луже? Разве что сама бросится под эту самую ногу. Но при всём этом Сехун не обделён толикой романтизма, раз всё же представляет себе эфемерные воздушные замки. Эти замки и стали для него своего рода определением счастья. Когда он сможет подняться на гребень непокорной скалы жизни и, раскрыв ворота, шагнуть в замок, отбросить всё низменное, тогда и поймёт, что на самом деле счастлив.
Он не раз спрашивал у других, что есть «счастье». Чаще всего ответом было: «Чтобы все были живы и здоровы». Сехун считает, что у каждого человека это должно быть по умолчанию, а если нет, то просто не повезло. Были варианты о вечной жизни, устройстве телепортации, и, разумеется, о богатстве и славе. Но всё это так обыденно, что Сехун и не думает с ними соглашаться и принимать какое-то из мнений как своё счастье. Кажется, что люди с такими определениями политы чем-то липким и дурно пахнущим. Таким людям совершенно не место в его замке, недоступном для такой грязи. Хотя, надо признаться, что ещё совсем недавно он сам был таким. Его предел: вкусно покушать, хорошенько выспаться, стильно одеться и сдать экзамены на «отлично» без особого напряга с учёбой. Всё изменилось с появлением Ифаня — его потрясающего бойфренда, но тогда ещё просто друга. Небольшая разница в возрасте ещё никогда не ощущалась Сехуном так сильно: Ифань, старше его всего на четыре года, был тем, на кого равнялись все и каждый. К его советам прислушивались, мысли едва не записывали на диктофон. Им восхищались и восхищаются по сегодняшний день. Для Сехуна он стал своего рода Священным Граалем, исцеляющим от грехов и душевной золы. Именно Ифань и стал строителем замка. Он заставил задуматься над собственной жизнью, над своими взглядами на неё, над целями и стремлениями. В семнадцатилетнем Сехуне тогда что-то лопнуло, и он словно очнулся ото сна. И вот уже в течение пяти с небольшим лет он каждый день думает, про себя шутя, что Ифанаю стоило податься в буддистские монахи и возглавлять какую-нибудь деревушку в Непале.
Ещё одна мудрость Ифаня гласила, что счастье складывается из различных составляющих, и Сехун с этим совершенно согласен. Осталось только вычленить нужные составляющие из сотен других, ничего не значащих.
— Ифань, скажи, а ты счастлив? — спрашивает Сехун, удобнее укладываясь на чужих коленях.
— В данный момент или вообще? — не отрываясь от реферата какого-то студента, отвечает Ифань.
Для Сехуна Ифань не только учитель «жизни», но и просто учитель. У Сехуна третий год обучения в университете, у Ифаня — третий год преподавания. И никакое это не стечение обстоятельств: Сехун знал, куда и из-за кого поступает.
— Ну, думаю, разгребания студенческих долгов не способно сделать человека счастливым, — смешно хмурится, и Ифаньу, заметив это краем глаза, улыбается и треплет по голове.
— Долги — всего лишь декорация. У меня выходной, который я провожу с любимым студентом, на работе нет никакой нервотрёпки, а каникулы мы проведём на тихом и уютном островке под ласковым солнцем. Для меня этого достаточно.
— А раньше называл просто «любимым», — Сехун бурчит себе под нос, но его прекрасно слышат. — Мне кажется, это так себе ответ на мой вопрос.
Ифань сквозь улыбку вздыхает и откладывает реферат. Сехун, несмотря на двадцатидвухлетний возраст, ещё совсем мальчишка, которого постоянно нужно направлять. Особенно теперь, когда у него начинают складываться представления о мире, пусть и через призму чужих мнений.
— А почему нет? Ты спросил, я ответил. Видимо, лично мне для счастья нужно меньше, чем тебе. Но ты не можешь спорить со мной, пока сам не определишься.
— Просто мне кажется, — приглушённо в чужой живот, — что этого мало. Для счастья нужно ведь что-то постоянное, нерушимое. А мы ведь люди, и в любой момент что-то может нас разлучить.
— А если от обратного? Смотри, — видя непонимание на бледном лице, поясняет Ифань, — если тебя по какой-то причине не будет рядом со мной, я определённо точно не буду счастлив. А это значит, что ты — одна из составляющих.
Сехун поджимает губы и молчит. С этим, в общем-то, не поспоришь. А Ифань тем временем продолжает: — С твоим несогласием с этой точкой зрения я готов мириться по ряду причин: я всё-таки взрослый мудрый мужчина (и ничего, что ему едва перевалило за двадцать шесть), а ты ещё ребёнок с расплывчатыми представлениями о мироустройсте. Поэтому я рад, что ты не отвечаешь, что несчастен.
— Я и не могу так отвечать. Ну, в плане, я знаю, что не несчастен, но и сказать, что счастлив, тоже не могу. Это какой-то замкнутый круг! Когда я уже смогу разобраться в себе? — с досадой и чуть ли не плача Сехун обхватывает пояс Ифаня и тесно прижимается к нему носом.
— Ты просто однажды проснёшься с этим, — улыбается тот и ласково проводит по чужой спине пальцами.
Ифань откидывается на спинку дивана и прикрывает глаза. Из-за мытарств младшего он тоже нередко задумывается о счастье. Для Ифаня оно складывается из важных для него мелочей, из целей и желаний, из вершин, которых удаётся достичь. Не пригорела глазунья с утра — счастье. Восемьдесят процентов успешно сдавших экзамены студентов — счастье. Целовать маленький малиновый рот Сехуна — счастье. Ведь, если подумать, для того, чтобы осознать своё собственное счастье, свою удачу, нужно совсем немного. Разумеется, у него тоже когда-то были свои воздушные замки. Но крепость в виде профессорской должности в престижном университете покорилась как-то легко, а больше высоких целей он не ставил. Не сказать, что он довольствуется малым, но, разбирая замок по кирпичикам, мужчина понял, что кирпичи — это и есть его цели и желания, из которых складывался фундамент. То есть на самом деле он построил свою крепость, а не старался разместиться в уже готовой, как это думает сделать Сехун. И Сехун обязательно поймёт это, когда целью выберет что-то менее абстрактное, нежели растяжимое и для каждого своё понятие «счастье».
— Эй, любимый, — улыбается, когда от ласкового обращения Сехун сжимает его рубашку в ладонях. — Иди ко мне.
Помогает подняться, подтягивая за торс, позволяет перебраться к себе на бёдра и обхватить шею руками. Они могут просидеть так, глядя друг другу в глаза, очень долго. За столько лет они научились общаться без слов. И это тоже делает Ифаня счастливым чуть больше чем полностью. Лёгкий подъём брови в приглашающем жесте, тёплое дыхание на губах, одно на двоих, медленный и трепетный поцелуй, проводя подушечками пальцев по оголённой пояснице. Каждое движение отточено до автоматизма, но ощущения отчего-то всё равно каждый раз разные. Было ли дело в быстротечности времени или, наоборот, в том, что время будто вовсе останавливается, когда они наедине, никто из них не может дать ответ. Да и зачем об этом думать, когда в настоящий момент так хорошо, так тепло и уютно под умелыми ласками?
Снятие одежды совсем не мешает обмену поцелуями. Пуговицы на рубашках расстёгиваются будто самостоятельно, бегунки на молниях сами тянутся вниз, чтобы не отвлекать любовников.
Сехун невольно вспоминает их первый раз. Тогда ему исполнялось восемнадцать. На праздник приглашено не так уж много людей, но для весёлого настроения их общего запала хватило. Конечно, не обошлось без капель алкоголя и игр на манер «правды или действия» и «бутылочки». Именинник тогда перецеловал губы всех гостей, уже даже не смущаясь, когда поцелуй приходилось дарить юношам. Но свой первый поцелуй он отдал своему репетитору и другу — Ифаню, когда горлышко бутылки указало именно на него, и эту тайну он хранит по сей день. Незачем ему знать, что он во всём стал первым. В конце вечера только Ифань вызвался помочь с устранением беспорядка, а когда они закончили, поняли, что для поездок на метро слишком поздно, а деньгами на такси студент не располагал. Разумеется, Сехун оставил друга у себя. Спать легли на полу на одеяле (апрель тогда выдался на удивление тёплым), потому что Сехун не мог позволить гостю спать там одному, пока сам бы лежал на мягкой кровати. Он сейчас не помнит, что тогда заставило их это сделать, помнит только, как несмело обнимал крепкую шею, в то время как Ифань покрывал невесомыми поцелуями его лицо. Не помнит, по какой причине тогда переспали, но помнит чужое смущённое лицо и фразу: «Теперь я обязан на тебе жениться». Они так и не вступили в законный брак, что, впрочем, не мешает жить вместе.
Поцелуи становятся настойчивее, прикосновения — более требовательными и обжигающими, а кислород, кажется, вообще перестаёт поступать в мозг. Быстро избавляются от джинсов, возвращаясь в прежнее положение. Они словно две противоположные крайности: Ифань старается делать всё неспешно, смакую каждую секунду их близости, Сехун же нетерпелив, ему всегда хочется как можно быстрее, но не потому что быстрее хочется всё закончить и отвязаться, а потому что шестерёнки клинит, и кроме как утолить жажду плоти в голове не остаётся никаких желаний.
Сехун двигается очень быстро, прижимается близко-близко, чтобы от трения о чужой живот, а не от прикосновений руками, достигнуть пика, а Ифань компенсирует нежными медленными поцелуями и прикосновениями к спине и бёдрам.
Их секс, как и всегда, спонтанный, быстрый, на эмоциях. Зато после него они нежатся в объятиях друг друга несколько часов, не меняя положения и не произнося слов. Их разговоры — касания пальцев, взгляды и дыхание. Не это ли счастье — найти того, с кем хорошо по умолчанию, кто чувствует тебя как самого себя? Не это ли их крепость, взятая совместными усилиями?
Но Сехун этого пока не понимает. Не понимает, что он давно король собственного воздушного замка, что он давно его покорил. В этом замке он обрёл себя, в этом замке ему не нужно прятаться от действительности. И замок этот будет парить столетья подряд, ибо имя ему — любовь.