про детей и старух

      Частота поправок прически Соболева — показатель его волнения, поэтому MC заранее прячет волосы под кепкой, дабы избежать соблазна провести по ним пятерней. Многоуважаемые диванные Шерлоки уже замечали за ним этот сдвиг и клепали видео-нарезки с говорящими названиями вроде «СП поправил прическу 69 раз за раунд». Ему хватило самоуничижения на месяц вперед.       Паша хотел бы контролировать свое лицо на раундах соперника, стойко принимать каждый колкий, действительно колкий, выпад, но глаза у него слишком большие и открытые — эмоциям негде укрыться, словно играть в прятки на равнине. Когда Соболев чувствует, что обоснованных предъяв в его адрес у оппонента как людей в Макдоналдсе пятничным вечером, а его собственный язык спотыкается о заученные с усердием отличника слова, он просто немного напрягает слух. На протяжении всех своих раундов за спиной он слышит хохот Лопатина, и это подбадривает похлеще любых возгласов из толпы. Тот смеется, даже когда весь зал молчит, даже когда панч откровенно убогий. Паша различает его молчание, тяжелое и поддерживающее, когда Сеймур лупит по больному, обвиняя его в прогибе под Ресторатора и клянченье денег на запись альбома.       Все проходит по большей части на позитиве и по-приятельски, в сравнении с ссаным полуфиналом «Фрэш Блада», но осадок остается всегда, и его срочно нужно выкурить из организма, как врага из окопа. Дым расправляет сжавшиеся от напряжения легкие, и сын распутной женщины осознает, что последние полчаса дышал несказанно мизерными порциями, почти не. Чужая ладонь, забирающаяся в задний карман его джинсов и сминающая левую ягодицу, как нельзя кстати отвлекает от накатывающих рефлексий. Нет необходимости поворачивать голову, Соболев и без того знает чья она, чей вкрадчивый голос сейчас зазвучит совсем близко:       — Хули ты вышел, не дождавшись меня?       — А хули ты меня отчитываешь? — говорят за Пашу его нервы и острая потребность поругаться экспромтом, а не следуя заготовленному тексту.       Сам же Паша не роняет ни словечка и отчаянно обхватывает губами затухающий окурок. Он затягивается манерно, зажав фильтр между указательным и средним пальцами и склоняясь к сигарете, а не поднося ее ко рту. Он готов совершать лишние телодвижения в угоду эстетике и, стоит признать, вполне оправдано. Лопатин прикидывает, сколько петиций надо подписать, чтобы направить на рассмотрение закон о запрете провокаций сексуального характера несовершеннолетними гражданами взрослых гетеросексуальных мужчин.       Здесь не время и не место, но иногда Костя целует эту маленькую нимфетку, чтобы времени на курево и «ягуар» у нее оставалось меньше. У Соболева отвратительный вкус на средства подгаживания здоровья, как и у большинства молодых людей, и более опытный в этом вопросе ХХОС не упускает возможности научить как правильно. «Ягой» можно закидываться, когда тебе четырнадцать и ты на первой в своей короткой жизни вписке, но когда тебе семнадцать и ты относительно известный баттлер, — не по статусу.       Гаутер приобнимает за плечи и притирается боком к боку Лопатина, пока они стоят, пока идут к метро, пока едут домой к Косте. Знала бы матушка Паши, у какого друга он постоянно вписывается в Питере, и как охуенно они порой дружат. Именно это «порой» раздражает его до коликов. Расстояние между южной и северной столицами и так не играет на стороне регулярных встреч, а разногласия разума с телом Лопатина и вовсе сводят количество секса к критическому минимуму. От спермотоксикоза еще вряд ли кто-то умирал, но Соболева не прельщает стать первооткрывателем.       Костя не против минетов и взаимной дрочки с вариациями в позах, но на повторяющиеся намеки и прямые предложения Паши «сделать все как положено» непреклонно отвечает «нет». И пойди пойми, издевается ли он (и в таком случае не видала природа еще таких грандиозных троллей) или на полном серьезе такой идиот, что в его голове существуют табу в отношении того, как далеко можно заходить, не вешая на себя ярлык растлителя малолеток.       Дома они, скинув ботинки и повесив куртки, деловито разбредаются по делам, словно старая семейная пара: хозяин холостяцкой однушки варганит поздний ужин из близлежащего на полках холодильника, а гость, с прошлого раза зарубивший себе на носу, что либо он разложит и застелет диван сейчас, либо опять вырубится в обнимку с Костей прямо поверх покрывала, обустраивает спальное место. Он переодевается в первые выпадающие из местного шкафа треники и растянутую, застиранную до потери цвета и образования катышков футболку, хотя нетронутый с его приезда рюкзак с одеждой ютится тут же. До комнаты доносится запах чего-то жареного, с ходу не разобрать, и Соболев идет к его источнику.       На маленькой кухоньке шумит вытяжка и запотели стекла. Лучше сразу протиснуться за угловой диван к столу, дабы не занимать лишнего пространства, настолько здесь тесно. В тарелке у Паши мешанина из макарон, сосисок, яиц и скорлупы и, если забыть про последний пункт, то она вполне съедобна, но он не преминет наигранно возмутиться, мол, «Какого хера я вообще с тобой зависаю? Ни кормишь по-человечески, ни глаз не радуешь. Почему я девушку не завел?». Костя жует и усмехается, копошась вилкой в своей еде:       — Брось, по шкале от Хована до Паровоза я тот еще красавчик, и ты течешь от моих треков. А рандомная девица не сможет тебя нормально оттрахать.       — Ты меня тоже не можешь нормально оттрахать.       — Воу-воу, какие мы колючие. Полегче, пес, я все еще не хочу сесть.       — Зато я хочу сесть, угадаешь с трех попыток на что?       — Угадаю с одной. Бутылка есть в нижнем ящике, дерзай.       — Мудак, — беззлобно выносит вердикт Соболев и получает примирительный чмок за ухом.       Он бы поставил на то, у кого быстрее кончатся силы упираться, собрал свидетелей, задокументировал творящийся абсурд, да вот кому расскажешь — засмеют или не поверят. Паренек, якобы вертящий на хую всех мамок мира, в действительности по-юношески трепетно влюблен в старуху. Внешне ХХОС мог бы сойти за его батю, но в действительности Косте только чуть за двадцать. Покрывая соперников отборным дерьмом и аморальщиной сразу на трех площадках, в действительности оба они две тонкие душевные организации, но один переполнен подростковым максимализмом, а второй духом панка и навязчивой идеей, что до тридцати он как пить дать перегорит.       Но черт бы со всей этой безысходной баламутью. На улице ночь, а оранжевая настенная лампа не ахти как справляется с разгоном темени даже в пределах двух метров. Пока закипает вода для чая, а губы Кости елозят по губам Паши, они абсолютно другие люди — без царей и темных дремучих чащ в головах. Без усилий и конкретных намерений Лопатин доводит Соболева до еле различимой дрожи в ресницах размеренными и крепкими поцелуями. Гаутер распахивает веки от неожиданно громкого щелчка чайника и на какую-то секунду теряется под внимательным взглядом партнера, потому что их языки в тот момент все еще сцеплены. Он чувствует слабый смешок и то, как передние зубы Кости случайно прихватывают край его губы, но зато тот, наконец, прикрывает глаза и подходит к занятию с приумноженным запалом. Лопатин тычется носом и покрывает сразу же неприятно стынущей слюной кадык Паши, но тот лишь прочищает горло и задирает подбородок для удобства. И вот, когда Соболев про себя ликует от того, что ему сегодня точно обломится, Костя вдруг похлопывает его по ключицам и груди, будто снова запуская притормозившую работу юного сердечка, и предлагает вместе посмотреть новые серии «Времени Приключений». Вот и обломилось.       Вот они и смотрят. На диване в спальной-гостиной Паша намерен урвать свою необходимую дозу физического контакта любыми методами: перекидывает ноги поперек Костиных коленей, настойчиво лезет под согнутый локоть, вынуждая приобнять за плечи, словно собака, которую стендапер вроде не хотел заводить, но завел и теперь не представляет, как обходился без нее раньше. Мультик транслируется с экрана телефона, что держит Лопатин; звук отвратительный, а субтитры мелкие, поэтому Соболеву остается только залипать на картинку и реакции мужчины. Это смешно, но он ревнует Костю к Марселин*, когда замечает выражение любования на его заросшей физиономии. Глупый порыв высказаться стихает, когда Паша вспоминает, что Лопатин и на него порой смотрит аналогично. Что ж, один-один, нарисованная девочка-гранж.       — Ты же понимаешь, что я не врубаюсь в сюжет? — в полудреме уточняет юноша на очередной закрывающей серию заставке с приставучей песенкой.       — Ага. Но ты сидел бы со мной, даже если бы я смотрел Дом-2.       — А он идет еще?       — Конечно. Куда ж он денется?       Паша прыскает. Действительно, кому как не пенсионерке в этом разбираться.       Лопатин был бы королем Дома-2, думает он. Они часто подначивают друг друга, просто чтобы было не скучно. Костя мастерски раздувает конфликт на ровном месте и так же мастерски выводит к перемирию, а Соболев ему подыгрывает, ведь на абсолютном счастье и гармонии далеко не уедешь, ничего не напишешь, скатишься.       Паша прыскает еще раз и шикает, привлекая внимание, — щетина Лопатина щекочет и царапает висок. Давно пора спать, цифры на мобильнике складываются в жуткие очертания тройки с двумя нулями. Как ни прискорбно, но завтрашний день подкрадывается все ближе и ближе. В затылок Соболева задувает фантомный ветер, как будто он уже на перроне; живо представляется монотонный голос бабы, объявляющей о прибытии на платформу; какие на ощупь билет до Москвы и паспорт, какая сухая и шершавая ладонь комика, пожимающая его собственную.       Паша уже слышит сетования Кости на его безответственность и учащенное применение Костиного излюбленного «вот сука». Совсем по-детски будет не сесть в поезд, наверное, но Паша и не строит из себя серьезного зрелого человека.