Иллюзия

Гости в покоях матриарха тёмных храмовников не были редкостью, и она не удивлялась неожиданным визитам. Напротив, обычно даже радовалась, ибо в её пусть и немолодом теле было достаточно энергии и страсти, чтобы утомить даже самых ненасытных молодых воинов. Но этот случайный посетитель, невесть как оказавшийся на пороге её жилища, её по-настоящему удивил. Поначалу она даже не знала как отреагировать на его появление. Когда она увидела его впервые, ей непросто оказалось сдерживать столетиями тлевшую ненависть, чтобы не дать телепатемам стать излишне резкими, в то время, как она говорила о прощении, и говорила прямо ему в лицо. Его имя и личность не волновали её совершенно — он был судьёй, а значит — одним из тех, кто обрёк её и её народ на вечное изгнание в холодном антимире, и в глубине души она была зла на Зератула за то, что он предложил убежище давним врагам без её ведома и разрешения. Но сейчас Алдарис практически лежал, упершись лицом в стену прямо под входной панелью здания, волею судьбы бывшего её жилищем. — Во имя пустоты… как ты вообще здесь оказался? — Рашагал прислушалась к эфиру, но не почувствовала ни одного воина тени поблизости. Личная стража, подчинившись её приказу, удалилась вместе с множеством других патрулировать улицы и границы цитадели во избежание возможных беспорядков со стороны выживших с Айюра, и никто из них не счёл подозрительным шатавшегося в её стенах судящего. Матриарх коснулась его лба — его разум был затуманен, и почти не осознавал происходящего вокруг, хотя и бодрствовал. — Ты — лидер своего народа. Тебе должно быть стыдно вот так валяться на земле! — пользуясь тем, что никто не видел её, она от души пнула судящего по бёдрам. Тот не среагировал даже вялым возмущением. — Что есть теперь наш народ… что есть мы… что есть эта земля… — с трудом связывая мысли во что-то, что можно было воспринять единым смысловым блоком, Алдарис попытался изменить положение, и из полусидя окончательно скатился в лёжа. — А я-то думала это мои прелаты злоупотребляют дурманящими травами… — проворчала Рашагал и, приподняв судящего с земли, отволокла в дом подальше от чьих-либо любопытных глаз. — Куда… зачем… — вяло протянул он, но не предпринял попыток сопротивляться. — Мне совершенно не нужно, чтобы весь совет теней обсуждал твоё здесь появление, — втащив судящего внутрь, матриарх хмуро посмотрела на его грязные, местами порванные одежды. В таком виде к ней не заявлялся даже Зератул, и уж точно не смел оказаться на её ложе. Однако бросить его валяться на полу она тоже не могла — изнеженный представитель высшей касты заработал бы, проснувшись, такую боль во всём теле, что решил бы, что кто-то из «вероломных падших» определённо его поколотил. Испустив в эфир очередное облако раздражения, Рашагал решила избавить нежданного гостя от одежды. — Где я? — потухший взгляд судящего блуждал по убранству жилища матриарха, но ни на чём не задерживался. — Ты… там, где вряд ли когда-либо хотел оказаться, — мрачно сообщила она, стаскивая с него остатки истрепанного капюшона вместе с плащом и расстёгивая пояс, удерживавший тунику. — Проспишься, протрезвеешь, отправишься обратно в Новый Антиох. — Антиох… Антиох! — в голос Алдариса частично вернулась прежняя твёрдость и осмысленность, но почти сразу же утонула в новой волне смешанной с горем апатии, затопившей сознание судьи, когда в его памяти вколыхнулись образы недавного прошлого. — По моей вине… Айюр пал… — Ты знаешь, я уже не молода, чтобы выслушивать твою исповедь, — избавив его от последней одежды, Рашагал несколькими брезгливыми движениями смахнула песчинки с его тела и задержалась пальцами на пересекавшем грудь неповторимом рисунке чешуи. Поймав себя на том, что любуется его обнажённым телом, существенно отличающимся от всех тех, что прошли через её постель, окраской и кажущимся хрупким сложением, она раздражённо хмыкнула и легонько ущипнула себя за нервный отросток, отгоняя поплывшие перед мысленным взором картины. — Да ты даже симпатичный. Хоть не противно будет рядом лежать. Рашагал снова подняла его, чтобы перенести на ложе, и чуть не уронила, отпрыгнув на несколько метров в сторону от неожиданного звона. Спустя доли секунды, ещё приземляясь, она осознала, что источником звука оказался металлический наконечник, надетый на окончание длинных вибрисс судящего. — Боги, как хорошо, что этого никто не видел, — она практически сбросила Алдариса на край ложа, и тяжёлое украшение снова зазвенело, ударившись об пол. — Да чтоб тебя, — подняв узы, она раздражённо отцепила его и отбросила в кучу остальной одежды. Ощутив даже сквозь толщу наркотического опьянения прикосновения к самой ценной части своего тела, их обладатель нетвёрдым движением попытался отобрать своё сокровище из рук матриарха. — Кто… кто смеет меня трогать? — вяло запротестовал он. — А ты как думаешь? — повинуясь иррациональному озорному порыву, Рашагал сжала его узы крепче, сведя попытки освободить их на нет. Алдарис повернул голову и посмотрел на неё долгим изучающим взглядом, и как матриарх ни пыталась, она не уловила в мутной плёнке его поверхностных мыслей света осознания. — Ты не похожа на массажистку, — заключил он разочарованно и снова потянул нервные отростки на себя. — Ты вообще не похожа ни на одну из моих женщин! — Какой… своеобразный комплимент. Ещё догадки? — матриарх села рядом на ложе, продолжая крепко держать вибриссы одной рукой и машинально поглаживать другой, получая непривычное удовольствие от пульсаций пси в потускневшей ауре судьи, становившихся чуть сильнее с каждым её прикосновением. Нелепая и неприятная поначалу ситуация неожиданно для неё самой начала её забавлять. — Ты… очень дерзкая незнакомка, которую я не могу прочитать, — ответил он уклончиво. — О, если бы мог, это бы значило, что я и правда слишком стара, чтобы править своим народом. Хотя, учитывая, насколько ты пьян… — матриарх вдруг почувствовала себя неуютно, вспомнив недавние пересуды, дошедшие до её сведения через одну из личных охранниц, касавшиеся её ослабшей с возрастом ментальной защиты. — Как ты смеешь! — глаза Алдариса вновь загорелись золотым огнём — сомнения в его способности делать то, что было его правом и обязанностью, снова заставили разум судящего проясниться, и Рашагал почувствовала неожиданное грубое и непростительно глубокое вторжение в свои мысли. — Как ты смеешь! — гневно повторила она в ответ и ударила его по лицу. Вопреки ожиданиям, новой волны негодования от ненавистного кхалая не последовало — временно вернувшаяся концентрация вновь уступила скорби и пьянящему дыму, и глаза судящего опять погасли. Ощутив, что его присутствие также исчезло из её разума, Рашагал чуть расслабилась, с неудовольствием отметив, что он обошёл все её ментальные барьеры так просто. — По праву данному мне заветами Кхаса, да озарит свет его памяти… — Алдарис похлопал себя по груди там, где обычно находился бессменный металлический пояс с привешенными на него кастовыми регалиями и, не обнаружив его на месте, хмуро сдвинул надбровные дуги, — твою заблудшую душу, падшая женщина. — Вариант «массажистка» определённо нравился мне больше, — матриарх презрительно сощурилась, продолжая неспешно расчёсывать длинные узы судящего пальцами. Отчего-то этот процесс приносил ей успокоение — мало кто из тёмных храмовников, прошедших через её ложе, мог оценить подобную ласку, а те немногие, кто ценил, не обладали столь уютной вызывающей доверие аурой. — Обычно они мнут спину, а не… впрочем, некоторые пытались соблазнить меня, пользуясь моим доверием. — Соблазнить… тебя? — она изумлённо вздёрнула надбровные дуги, будто только сейчас вспомнив, что перед ней очередной мужчина, несомненно обладающий своим набором плотских слабостей. — Это вообще возможно? — Ты определённо к этому близка… — от очередного прикосновения ладони Рашагал к узам Алдарис дёрнулся всем телом и повернулся к ней спиной, и в его ауре проступило смущение, — кто бы ты ни была. Теперь же в Рашагал шевельнулось любопытство. Она заглянула через плечо судящего и убедилась, что тот неловко прикрыл руками член, показавшийся из складки между ног. — Хм. Это уже больше похоже на то, что я привыкла наблюдать в своих покоях. — Разве я не у себя дома? — в телепатемах Алдариса снова появились оттенки тревоги, словно та часть его памяти, что он заставил временно отойти на задворки сознания и утонуть в дыме курений, попыталась вернуться и приволочь за собой всё с таким трудом подавленное отчаяние. — Разумеется у себя, — пользуясь его временно утраченной бдительностью, которая не заставляла его предпринимать попыток прочитать её снова и снова, матриарх солгала и, для верности, ещё несколько раз особенно ласково погладила его узы, забавляясь исходившей от судящего смеси желания и недовольства. Таким — одурманенно-беззаботным и совершенно не представляющим, кто она такая — он определённо нравился ей больше, чем ворчливым занудой, от которого не переставало веять высокомерием и неприязнью, и она передумала пытаться вернуть ему ощущение реальности до того, как он сам протрезвеет. — И всё-таки, кто ты? — Судящий, разве ты не должен знать и чувствовать каждого в Кхале? — усмехнувшись, Рашагал легла рядом с ним, приложившись лицом к плечу Алдариса и обвившись одной рукой вокруг его тонкой талии так, чтобы близость её ауры создала у него иллюзию, что она, как и все, кого он знал до вторжения зергов на Айюр, одна из множества тех, чьи сознания всегда присутствовали в водовороте Кхалы. На этот раз он попытался прочитать её не столь грубо, и не стал заглядывать в глубину, подробно рассматривая лишь то, что она позволила увидеть на поверхности — и сейчас там остались лишь образы очень далёкого прошлого, переплетённые с щедро добавленным вымыслом. — Ты воин из племени Акилэ. Старше меня более чем на три сотни циклов, знакома с древними техниками ментальной защиты, доступными лишь посвящённым шестой ступени, — отметил он с лёгким удивлением. — Твоя пси имеет двойственную природу, ты определённо заигрывала с пустотой. Мне кажется твоё имя… — на мгновение он снова проник в неё глубже, скользнув мимо всех барьеров и тронув самую суть. Матриарх вскрикнула и отстранилась. — Алдарис, ты играешь нечестно. Не делай так больше, — Рашагал гневно сжала кулаки, борясь с желанием нанести ему какое-нибудь непоправимое увечие. Это далось ей на удивление легко — пусть вторжение в личное пространство и было ей противно, всё же глубокое соприкосновение с внутренним светом судящего оказалось необычно приятным. — В отличие от меня, ты прекрасно знаешь, кто я. А мне остаётся продолжать гадать. Хотя… так даже интереснее. — И как же я оказалась на твоём ложе? — обойдя с другой стороны, она легла прямо перед ним, так близко, что свет её глаз отражался на чешуйках его лица, и положила ладонь на корни его уз. — Я был в доме досуга, — потухший взгляд судящего снова наполнился золотым сиянием, пусть и неярким. — Впитывал дым маранги… очень долго. Очевидно, меня мучила печаль и досада на то, что младший брат опять в чём-то преуспел. Ты сидела рядом и, видимо, нашла меня интересным, а я не особенно возражал. Судя по тому, что я раздет и… — Алдарис задумчиво посмотрел на член, показавшийся на всю длину, — возбуждён, между нами… — Нет, — резко сказала Рашагал, всматриваясь в ряд ложных воспоминаний на поверхности сознания Алдариса. Даже в дымке опьянения, замутнявшей всплывавшие перед ней картины, чувствовался тёплый вечерний бриз, влажный воздух, полный запахов леса, земли и многочисленной живности, и всё это качалось на волнах безмятежности, наполнявшей каждый уголок воссозданного в памяти судящего рая. — Хотя мне определённо было бы приятнее, если бы ты проникал мне в тело, а не в душу, — она скользнула рукой по его плечу и спустилась к бёдрам, подтягивая его ближе. — Воины всегда такие замкнутые, — проворчал Алдарис и протянул руку к её узам. Рашагал напряглась, опасаясь, что сейчас созданная ими обоими иллюзия рухнет, но прикосновение к коротко обрубленным нервным отросткам, разбросанным по её плечам, казалось, ничто не всколыхнуло в душе старого судьи — одурманенным донельзя восприятием он видел лишь то, что желал видеть. Она перевернула его на спину и взяла его член в руку. Он лишь удивлённо приподнял надбровные дуги. Восприняв это как знак отсутствия возражений, Рашагал нависла над ним, широко разведя ноги, и, скрыв орган судящего под тканью домашней туники, направила его в себя. — А судьи всегда такие пассивные? — она села на него полностью, упершись руками в плечи незванного гостя. Тот пока лишь смотрел на неё с возрастающим удивлением, и свет его глаз замерцал ярче. Она наклонилась над ним, нарочито извиваясь всем телом, и снова завладела его узами. — Ты определённо очень дерзкая женщина, — он обнял её неожиданно крепко и резко толкнулся в неё, в то же время повалив на спину. Теперь он был над ней, и его длинные нервные отростки спадали по обе стороны от его шеи тёмной занавесью. — Надо же. Неужели к тебе вернулась координация? — Рашагал скептически намотала одну из вибрисс судящего на палец. — Маранга пьянит разум, но не тело. Или ты сомневаешься в том, что я понимаю в искусстве плотской любви? — Алдарис ласково провел ладонью по огрубевшей чешуе на её висках и спустился к корням уз, продолжая игнорировать то, насколько они были коротки. Его прикосновения были непривычно нежными, и от каждого из них веяло теплом, от которого недоверие матриарха таяло, как лёд под светом солнца, светившего в памяти судящего жарко и щедро. Он прогибался всем телом, и снова медленно отстранялся, двигаясь внутри неё, но не так волновали Рашагал его движения, как следовавшие за ними всполохи частично прояснявшейся ауры судящего, которой он скоро без стеснения окружил их обоих. Флёр опьянения курениями, смешанный с непроходящей тоской, уступил место незамутнённому ровному сиянию, шедшему глубоко изнутри. Матриарх подобрала собственную тёмную пси, позволяя ему проникать в себя и физически, и ментально, с любопытством прислушиваясь к ощущениям, которых ей не дано было испытать ни с одним из любовников из числа её многочисленных слуг. — Ты научился этому в Кхале? — с лёгкой насмешкой ответила она вопросом на вопрос, продолжая лениво гладить узы судящего. — Я всему научился в Кхале. А ты разве нет? — спросил он с лёгким упрёком и в довершение своих слов несильно сжал её нервные отростки. В исходившем от Алдариса осязаемом свете Рашагал не сразу осознала, что в её разум помимо его поверхностного присутствия влился многоголосый шёпот. Он полностью разделил с ней то, что чувствовал, и среди его чувств неизбежно была Кхала, которую он продолжал слышать — пусть и отдалённо и приглушённо — даже в таком состоянии. Повинуясь сиюминутному порыву, матриарх тёмных храмовников схватила его руку и попыталась отнять от уз, но из-за передавшегося через эту слишком долгую прямую связь опьянения и из-за разливавшейся по телу истомы силы и желание сопротивляться по-настоящему куда-то исчезли. — Если и да, то это было в другой жизни, — оставив попытки разорвать установленную против её воли связь, она сплелась пальцами с его ладонью и закрыла глаза, всматриваясь в множество светлых пятен сознаний, бывших теперь одновременно вокруг и внутри неё. И если раньше она была бы в бешенстве от того, что её мысли и чувства оказались разделены одновременно со всем этим множеством, то сейчас это почти не волновало её. Кхала была не той что раньше, её носители были гостями на её земле, а один из самых рьяных её проповедников — в её постели. Лишь одно оставалось для неё странным — то, что судящий, посмевший посмотреть в неё так глубоко, не замечал на этой глубине тьмы и холода, которые царили там под ветрами, дувшими из самой пустоты, и продолжал воспринимать окружающую реальность через призму выдуманной им иллюзии, в которую она сама почти поверила. — А может, и в этой, — она усмехнулась, погладив его по спине, когда он снова вошёл в неё полностью и на несколько секунд замер, и скрестила ноги на его талии. В продолжавшемся слиянии разумов, в котором Алдарис оставался полностью открытым, к собственным ощущениям Рашагал присоединились и его, отчего физическое удовольствие, тесно сплавленное с психическим, умножилось надвое и продолжало расти, летая словно заблудший пучок фотонов между пары отражающих поверхностей. Напряжение матриарха спадало, уступая иллюзорному и одновременно настоящему счастью. Её собственная энергия вырывалась на свободу, и матриарх больше не сдерживала себя — происходившее между ними уже миновало точку невозврата, и даже осознав, кто она, её неожиданный партнёр не смог бы разорвать их связь. Тёмная пси смешалась со светлой, образуя нити сумрака, которые приятно щекотали восприятие матриарха и касались судящего без вреда, лишь провоцируя высвобождать больше и больше энергии с каждым движением. Алдарис кончил, и их окутал мягкий сумрак, в котором тьма плавно перетекала в свет, а Кхала мерцала в их сознаниях как звёзды сквозь туман. Образы в его сознании, секунды назад ставшие почти реальными и осязаемыми, стремительно таяли. Он медленно вышел из её тела и растянулся прямо на ней, лишившись опоры ослабших после разрядки рук. Рашагал вытянула ноги, нежась в тёплом облаке их общей энергии, и ласково вплелась пальцами в его узы у самых корней, продолжая поддерживать их ускользающее единение. — Сегодня необычно холодная ночь, не находишь? — тихо пробормотал он, окончательно проваливаясь в забытье, пьяный теперь не дымом маранги, но матриархом, без сожалений открывшейся ему. — Алдарис… — Рашагал прижала его голову к плечу, нежно расчёсывая разбросавшиеся по покрывавшей ложе ткани нервные отростки. К растёкшемуся по её венам блаженству примешалась лёгкая грусть. — Мы не на Айюре. И я не… — Я знаю, — перебил он её, и в его голосе больше не было и следа былого дурмана — на волнах спокойствия проступала глубокая печаль, смешанная с чувством вины, после слияния с разумом матриарха ставшая менее горькой и безнадёжной. — И я надеюсь, когда я проснусь, это всё ещё не будет иметь для меня значения.