Неуместные мысли

Первая встреча с матриархом тёмных храмовников, милосердно согласившейся принять беженцев с Айюра и выслушать их, проходила в тот же день, как они ступили на землю Шакураса. В зале Совета Теней присутствовали помимо неё три прелата и множество скрытых в тенях охранников, тогда как со стороны кхалаев пришли трое судей — двое оставшихся в живых членов Конклава и Алдарис, по стечению обстоятельств ставший лидером беженцев — и молодой претор Артанис, ловивший новую информацию как лучи солнца через частую решётку. Никогда прежде у Алдариса не было возможности разглядывать темных храмовников настолько близко. Желания такого у него, впрочем, тоже никогда не возникало, но сейчас он был вынужден признать, что разглядывать было интереснее, чем слушать пересыпанные ересью речи, и он искренне надеялся, что его коллеги, присутствовавшие в момент представления матриарха тёмных храмовников, запомнили все, что он мог упустить. Матриарх определенно была красива, и он ни за что бы не дал ей более шестисот, если бы Зератул не просветил его о ее настоящем возрасте. Рашагал была старше тысячи циклов, и это отчасти объясняло то, что ее тонкие нервные отростки, в отличие от оных у прочих воинов тени, успели немного отрасти с момента отсечения, и спадали ей спереди ниже груди, а сзади их длины хватало, чтобы не торчать уродливым пучком. Это одновременно было и кощунственно, и завораживающе. Судящий не сразу поймал себя на том, что уже некоторое время мысленно трогал их, гладил и наматывал на пальцы, проверяя, насколько они были чувствительны в сравнении с его собственными. И фантазии эти были столь близко к поверхности, что стоявший рядом младший брат, заметив их первым, придавил церемониальным жезлом его правую ногу. — Брат мой, ты переходишь всякие границы приличия. Словив в его короткой телепатеме прозрачный намек, Алдарис ущипнул себя в довесок и несколько раз медленно моргнул, чтобы избавиться от навязчивого образа, но это лишь усугубило ситуацию. Едва он смыкал веки, как матриарх темных представала перед ним обнаженной, лежащей на роскошном ложе спиной к нему, распустив узы, которые он теперь мог ласкать все одновременно, пересчитывая надетые на них кольца, вскользь касаясь чешуи на спине. — Алдарис, нет! — на этот раз брат сжал его собственные вибриссы, чуть уколов кончиками когтей, но то, что должно было причинить дискомфорт, неожиданно лишь добавило фантазии объемности. — Во имя Ксел Нага, что на тебя нашло! — Я не могу спокойно смотреть на этот святотатственный кошмар, который эта женщина сотворила со своими узами! — Однако в твоих мыслях я вижу отнюдь не проповеди. Старший брат… сейчас действительно самое неподходящее время. Мариджар безусловно был прав — от их переговоров сейчас зависело очень многое, и как бы ему не хотелось, нельзя было позволить себе отвлекаться. Стремившийся до сих пор бежать от оставшихся за плечами тягот, дабы не упасть в пучину уныния, настигшую большинство пришедших на Шакурас беженцев, Алдарис заставил себя вспомнить обо всех потерях, выпавших на его долю за последнюю луну. Он подумал об Айюре, о зелени джунглей и теплой мягкой воде, питавшей их многочисленными ручьями, каждая капля которой теперь была отравлена зергами. Его сердце на миг болезненно сжалось, но стоило бдительному присутствию брата покинуть его разум, как посреди печальных воспоминаний снова возникла Рашагал. На этот раз — купающаяся в священном ручье близ стен цитадели, дно которого было усыпано кхайдаринами. Ее непростительно короткие, но такие манящие узы лежали в воде, и превратности течения играли ими. Судящий задумался, может ли ручей чувствовать, и в следующее же мгновение он снова мысленно был прямо перед ней, перекатывая отростки матриарха в ладонях и опуская в воду, а сам прижимался к ней всем телом, достраивая прикосновения кожи к коже. Мариджар ничего более не сказал — лишь выпустил в эфир облако неодобрения, которое и вовсе могло относиться не к нему, а к чему-то, о чем говорили остальные собравшиеся, и что неумолимо ускользало от восприятия судящего. Не сдерживаемый более ничем, Алдарис представил, что матриарх тёмных ласкает его в ответ. — А… что с ним? Он какой-то слишком молчаливый… для судьи, — голос самой Рашагал, обращенный отчасти к нему, неожиданно оказался намного более отрезвляющим, вырвав из почти сексуальной фантазии в реальность, где он был судящим, который почти возжелал соединиться с несомненно самой порочной из падших. — Гибель Айюра сильно ударила по нему, поэтому он немного закрылся в себе, — с неподдельной скорбью и беспокойством в голосе и ауре ответил за него младший брат и сделал полшага вперед, экранируя замешательство старшего. — Но я уверен, ему станет… — Не продолжай, — мягко перебила его Рашагал, чуть нахмурив надбровные дуги — при всей искушённости энси эта ложь была слишком очевидной. — Я понимаю. Нам всем понадобится время, чтобы принять перемены, но я верю, мы сможем преодолеть разногласия и вновь стать единым народом, — обратилась она ко всем собравшимся. Те почти синхронно согласно кивнули и начали расходиться. Мариджар потянул было руку к всё ещё пребывавшему в замешательстве старшему брату, однако её изящно перехватил подошедший к нему Зератул и настойчиво увлёк энси за собой в сторону выхода из зала. Алдарис протер глаза, усиленно делая вид, что отвлекся на скорбь, а не какие-либо неуместные мысли, но когда открыл их, объект его фантазий стояла прямо перед ним, и ее намерения были совершенно нечитаемы. — Судящий, — она игриво схватила край его капюшона и потянула к себе, вынуждая наклониться ближе к ее лицу. — Ты знаешь, мне всегда было интересно, каково это, все время ходить с такой длинной и тяжелой копной уязвимых нервов за спиной, — её рука скользнула по его шее, нарочно задев когтями чешую, и мягко легла на сцепленные кольцом отростки. Алдарис с легким испугом огляделся и обнаружил, что в зале больше никого не было. — О, ты не представляешь, насколько это… — он не смог договорить, оттого что шершавая ладонь Рашагал медленно погладила его узы вверх к самым корням и снова вниз. Издав неподобающе громкий стон в эфир, он выдавил из себя последнее слово. — Замечательно! — Верно. У меня не настолько богатое воображение, — Рашагал усмехнулась и сделала шаг вперёд, вынуждая Алдариса попятиться, чтобы избежать соприкосновения их лиц. Однако бесконечно пятиться он не мог и в конце-концов ему пришлось остановиться, когда край щитка коснулся стены. — Я воин, и предпочитаю действия, а не фантазии. — Фантазии, по крайней мере, не имеют нежелательных последствий, — судящий сдвинул надбровные дуги, надеясь, что серьёзное выражение лица хоть как-то скроет то, насколько он не верил в то, что говорил. Однако, в отличие от Мариджара, он никогда не учился быть лжецом даже на такую малость. — А вот за твои действия я… — Ты — что? — Рашагал снова подошла к нему вплотную, и их глаза оказались на одной линии. — Твои наставники не учили тебя уважать тех, кто предоставляет тебе кров и защиту? Ах да, высшая каста ведь привыкла брать, не спрашивая разрешения. Ты наверное даже не знаешь, что такое благодарность. — Да как ты смеешь, падшая! — он попытался оттолкнуть её, но его усилий недостаточно было, чтобы остановить столь неожиданное наступление. Напротив, продолжая одной рукой держать копну его уз, другой она упёрлась в стену, отрезая пути к отступлению с обеих сторон. Руки же самого судящего теперь оказались на нервных отростках матриарха, спадающих ей на плечи, на этот раз вполне реальных. И на этот раз расшатавшееся после всего пережитого самообладание не остановило его от того, чтобы уставиться на них, снова позабыв обо всём на свете, и машинально погладить их шершавую поверхность. Осознав, что делает, Алдарис тут же одёрнул руки, но незамеченным такое пройти не могло. Рашагал с легким изумлением посмотрела на него. — Теперь я точно знаю, откуда в ауре твоего брата было столько смущения, — смеясь сказала она. — И кто на самом деле смотрел на меня так внимательно. О, да даже Зератул не смотрел на меня так уже больше века, — протянула Рашагал, но в её голосе было скорее лёгкое удивление, а не протест. Её ладонь снова погладила его узы и, спустившись к верхнему кольцу, сковывавшему их, бесшумно разъединила его. Алдарис вздрогнул. — Что ж, глупо отрицать, что я нахожу тебя привлекательной, несмотря на то, кто ты есть, и как ужасно ты надругалась над… — руки судящего снова сами собой легли на её отростки и погладили их, на этот раз чуть решительнее, отчего матриарх едва заметно сощурилась, — своей красотой. Но ничто иное не входило в мои планы! — он ещё раз нервно огляделся, но звать на помощь не решался. Он не был уверен, что из этого зала возможно было связаться с Кхалой — за захватившими разум неуместными фантазиями о матриархе он этого даже не проверил. Но даже если такая возможность существовала — сообщить всем о своей вероятной, пусть и случайной, связи с лидером падших значило спровоцировать конфликт. — Твои глаза разве что не искрят, судящий. Тебе нужна разрядка. А поскольку то, что осталось от Конклава, доверило мне судьбу выживших с Айюра, то я хочу проявить заботу о своём новом… — надбровная дуга Рашагал изогнулась, и по её непроницаемой ауре скользнула насмешка, — подданном. — Что?! — и без того ярко горевшие глаза Алдариса вспыхнули голубым, который тут же сменился на красный. Его надбровные дуги сдвинулись, вырисовывая множество залегших между ними морщин, и определённо такое выражение лица в совокупности с фонтанировавшей из него яростью заставило бы любого воина Айюра пасть перед ним на колени и просить прощения. Но Рашагал это, напротив, словно подстегнуло. Она продела пальцы между его распустившимися нервными отростками, прочесала чуть ниже и прижала к спине судящего, вынуждая его выгнуться вперёд. Алдарис упёрся в её плечи в тщетной попытке сопротивляться, но снова усугубил ситуацию, запутавшись пальцами в узах матриарха. Его ладони скользнули по её плечам и заключили в кольцо короткую копну, свисавшую за её спиной. Рашагал погладила его талию через ткань его потрёпанной туники, прощупывая крупные чешуйки. — Что бы ты ни говорил, судящий, твоя нервная система слишком истощена, чтобы сопротивляться желаниям плоти, — её рука скользнула по талии судящего и сжала через ткань уже заметно показавшийся половой орган. Алдарис не успел даже подумать о том, чтобы вырваться — выбивающие из концентрации нервные импульсы теперь перекатывались по нему сразу с двух сторон. — Ты ведь осознаёшь, что это — самое нелепое, что я мог бы сделать здесь и сейчас? — он попытался отстраниться, в то время как матриарх крепче прижала его к себе и наклонилась ближе, почти соприкоснувшись с его лицом. Близость её ауры, почти окружившей его, волновала не меньше, чем её прикосновения, и Алдарис стремительно приближался к точке полной потери самообладания. — А может именно это и следует сделать, чтобы переступить через разделяющие нас предрассудки? — глаза Рашагал загорелись ярче. Она грубо смяла полы одежд судящего и задрала вверх, открыв его ноги и возбуждённый орган, вышедший на полную длину. — Я так не думаю. — Но продолжаешь ласкать мои узы, — она приподняла надбровную дугу. Алдарис замер, осознав, что его пальцы, живя отдельной жизнью, пересчитывали кольца в копне вибрисс матриарха и исследовали каждый сантиметр их поверхности. — Это… совершенно неуместно, — он тряхнул головой в отчаянной попытке привести мысли в порядок, но от этого движения его собственные узы скользнули в ладони Рашагал, задев кожу особенно нежно. Огласив эфир тихим стоном, он всё же заставил себя отнять руки от нервных отростков Рашагал, чем вызвал у неё явный всплеск неудовольствия. — Алдарис, — она сильно сжала основание его члена, надавив пальцами на набухшие на его поверхности сосуды и повела ладонь вверх, не оставляя ни один участок чувствительной кожи нетронутым. Судящий застонал снова, не в состоянии сформулировать внятный протест, и крепко ухватился за её плечи. — Конклава больше нет, и никто не осудит тебя, кроме тебя самого. Так не пора ли изменить собственные правила? — Если я не буду соблюдать порядок… — сказал судящий, переждав очередную волну возбуждения. — То те, кто идёт за мной… — Расслабятся и перестанут хвататься за прошлое? — Рашагал накрутила его вибриссы на пальцы и сжала в кулаке ровно с той силой, которая толкнула его за грань между удовольствием и болью, и снова отпустила. Член в её руке дрогнул. Глаза судящего снова вспыхнули голубым. Больше Алдарис не нашёл возражений — нервное истощение действительно не располагало к длительному сопротивлению. Закрыв глаза и загнав поглубже внутренний протест и стыд перед самим собой, он снова запустил пальцы в свисавшую позади матриарха копну, развязял ленту, придерживавшую её близ корней и снова отдался исследованию каждого сантиметра чувствительных тканей тонких уз. От Рашагал тут же пошли вибрации удовлетворения, на этот раз достаточно заметные. Они задевали разум Алдариса, сплетаясь с его ощущениями, которые он перестал сдерживать и скрывать. Увидев, что судящий перестал сопротивляться, матриарх подняла подол туники и приняла его в себя, приобняв его одной ногой, так что он оказался вынужден убрать ладонь с её уз и и придержать её за талию. Рашагал запрокинула голову и выгнулась назад, доверяя державшей её руке — в таком состоянии как сейчас недавний враг вряд ли способен был на подлость. Алдарис двигался в ней плавно и теперь уже сам страстно прижимал к себе её тело, сминая ткань туники на спине и лаская короткие узы. Это было непривычно — разум Рашагал был плотно закрыт, и происходившее между ними ограничивалось физическим контактом и наложением поверхностной энергии. Но сейчас даже такого было ему достаточно, чтобы позабыть о чувстве неправильности от единения с той, кого не так давно он отдал бы на растерзание Высшему Суду. Внутри Рашагал всё сжалось, и он рефлекторно стиснул её узы, вжимаясь лицом в её шею. Матриарх издала стон, болезненный и в то же время противоестественно довольный. После нескольких движений в ставшей обжигающей тесноте её тела Алдарис достиг пика и излился в неё, оглашая эфир громким криком. Оба застыли в неудобной позе, в которой были, словно не желая разрушать умиротворяющее равновесие момента. Спустя некоторое время, длительность которого он не смог определить, его сознание прояснилось, и ясность эта оказалась болезненно яркой. На нём, в его руках, вокруг него была женщина, которую он так неожиданно желал, и которую так неожиданно получил, тогда как ему не должно было делать ни того, ни другого. — Правда ведь, так гораздо лучше? — с насмешкой спросила она, неторопливо отстраняясь и позволяя ему выйти из себя. Ничего не ответив, Алдарис, потемневший от смущения, неловко поправил подол одеяний и, не найдя взглядом кольца, упавшего с вибрисс, поспешил в сторону выхода, ругая себя в поверхностных мыслях. Он шёл так быстро как мог по коридору прочь от зала совета, стараясь загнать воспоминания о произошедшем как можно глубже. Его одежда была в беспорядке, узы растрепались и нуждались в том, чтобы чьи-то заботливые руки снова собрали их в причёску. Никто в Кхале не должен был узнать о его порочной связи с лидером тёмных храмовников, и тем более о том, что он, названный лидер выживших с Айюра, получил от этой связи удовольствие. Проходя мимо одного из почти незаметных проходов, он уловил в эфире знакомые вибрации — такие обычно исходили от его младшего брата, когда тот был чем-то очень доволен. Алдарис удивился и завернул туда в поисках источника. Ещё один длинный коридор завёл его в аскетичную комнату, вероятно являвшуюся жилищем одного из стражей цитадели. Мариджар и впрямь был там — он сидел скрестив ноги с отрешённым видом на стоявшем у стены подобии ложа в компании Зератула, уложившего копну его длинных нервных отростков себе на колени и медитативно расчёсывавшего её обеими руками. — Младший брат… как… как это понимать? — спросил Алдарис, поражённо застыв на пороге. Мариджар не сразу осознал, что к нему кто-то обращался, после посмотрел на него долгим расфокусированным взглядом. — Прелат предложил мне немного расслабиться. И это… всяко пристойнее, чем твои неуместные фантазии.