любить нельзя использовать;

— Первое время это, может, и было забавно. Но, Арс, я сыт этим по горло. Оставь меня в покое. Ты мне противен. — Именно поэтому у тебя на меня стоит? Тело под руками очень податливо и охотно поддаётся ласкам; с пухлых губ один за другим слетают сладкие стоны вперемешку со всхлипами, – она, не прекращая, зовёт по имени, просит, двигает бёдрами навстречу, одним только телом требуя от Антона большего. И Антон отдаёт: ускоряя рваные движения, он становится не в меру резким. Скользит ладонями по нежной коже, сжимает грудь и прихватывает огрубевшими пальцами набухшие соски. Реакция не заставляет себя ждать: очередной блаженный вскрик даёт понять, что Шастун всё делает правильно. — Тебе же нравится. Я знаю. — Антон дёргается, в попытке отстраниться от горячего шёпота на ухо. Оказаться вжатым лицом в стену – отвратная перспектива, особенно когда в зад упирается чужой стояк, а пошевелиться нет ни сил, ни возможности: чужая ладонь больно сжала запястья цепкой хваткой и припечатала их к твёрдой поверхности, над головой, не позволяя двинуть руками. — Да пошёл ты нахуй, уёбок, — хрипит Шастун, ощутив, как пальцы Попова опускаются к его ширинке и с рычащим звуком расстёгивают. Запрещённый приём. Антон неожиданно находит в себе силы и трепыхается подобно пойманной в сети рыбёшке, но Арс скользит рукой под ткань нижнего белья и проводит по напряжённому члену, заставляя Антона замереть и с шумом втянуть носом воздух. — Хорош выёбываться и строить из себя недотрогу. Знал же, что нравится. Антон приподнимает тело Иры, подхватив её под поясницу, и меняет угол проникновения: так становится гораздо приятнее и горячее им обоим. Девушка развязно стонет, постепенно переходит на крики, раздвигает ноги шире: отдаётся любимому человеку целиком и полностью. Она впивается ноготками в худые плечи нависшего над ней Шаста, и тот сдавленно шипит, грубо хватая её руки и сковывая тонкие, девичьи запястья, припечатывая их к изголовью кровати. — Ан... тош... Ммм, ааахххааа, быстрее... Дааа... — Глаза блаженно прикрыты, но зрачки – расширены донельзя: кажется, Ира испытывает самый настоящий кайф. Но Антон останавливается. Девушка, тяжело дыша, поднимает на него влажные глаза и тихо скулит. — Антон... Шастун знает: она хочет большего. Почти достигнув долгожданной кульминации, сейчас она изнывала от желания и хотела продолжения. Губы Антона растягиваются в самодовольной ухмылке. — Умоляй. — Умоляй. — Арсений расплывается в улыбке триумфатора, пока шарит грубоватыми ладонями по телу Антона, изучая каждый его участок. Шастун дрожит в его руках, но упрямо молчит, только качает головой: «Не поддамся, даже не надейся». Хотя он проиграл ещё тогда, когда Арсений разложил его на этом ебучем столе. — Твоё упрямство ни к чему, — разочарованно фырчит Попов, двинув бёдрами и войдя чуть глубже в горячее тело. Антон выгибается и сжимает губы в тугую полосу, едва сдерживая стон. — Давай же, Антон. Сделай мне приятно. Я в долгу не останусь. — Горячая ладонь опускается на крепкий член Шаста, Арсений несколько раз проводит ею по стволу вверх-вниз и подушечкой большого пальца размазывает по головке выделившийся предэякулят, заставляя Антона дёрнуться и сдавленно зашипеть сквозь зубы. — Ты ведь уже почти готов кончить. Не заставляй меня останавливаться. — Попов склоняется ниже, ведёт языком по ключицам Антона, добирается до чувствительного соска и прикусывает его. Шастун шумно выдыхает, выгнувшись в спине. — Хватит. — Голос дрожит, но звучит крайне убедительно. Антон испытывает нереальное наслаждение, когда Арсений выпрямляется и неверяще заглядывает в его глаза. Брови Попова ползут вверх от растерянности, он хмыкает и нервно облизывает губы. — Хватит? То есть, мне прекратить? — В словах слышатся угрожающие нотки: Арсений терпеть не может, когда проигрывает. Ненавидит, когда ему не удаётся манипулировать людьми. Наверняка ненавидит. Потому что прежде ему ещё не приходилось получать отказ. — Прекрати, — подтверждает Антон, желая ещё немного помучить Арса, — прекрати меня... — Шастун, не успев закончить, вскрикивает от резкого толчка и вновь выгибается, хватаясь пальцами за края столешницы. Кажется, он привёл Арсения в бешенство. Антон хрипло, тихо смеётся, жмурясь, и откидывает голову назад: Попов совершает ещё несколько рваных толчков подряд и задевает простату, заставив Антона громко заскулить. — Неужели, блять, так сложно сделать по-моему?! — цедит Арс, восстанавливая резкие фрикции и до боли впиваясь пальцами в бёдра Антона, максимально широко разведя его ноги. Тот похотливо стонет, извивается под грубыми прикосновениями и ёрзает под Поповым, подмахивая его движениям. Но Арс останавливается. Заглядывает в глаза Антона, подёрнутые поволокой возбуждения, и склоняется к его лицу, по-змеиному зашипев: — Попробуем ещё раз. Умоляй. — Прекрати... — Антон жадно хватает ртом воздух, замечая, что Арсений выглядит ничуть не лучше него. Глаза безумные, щёки горят, а ещё он нетерпеливо дрожит, явно желая получить разрядку. — Прекрати меня мучить. Я... я хочу тебя. Я больше не могу. — Хочешь, чтобы я тебя трахнул? — Да. — Громче. — Арсений рывком дёргает на себя тело Шаста, погружаясь максимально глубоко, и Антон жмурится и кричит от удовольствия. — Да-а-а! — протяжно выдыхает он, без сил откидывая голову на поверхность стола. Горячая ладонь с силой сжимает его член, Арсений склоняется к чужим губам и поощряет Антона долгим, глубоким поцелуем. — Умница, — хрипит Попов, проведя пальцами по выступающим рёбрам Антона и облизнувшись. А затем восстанавливает фрикции, позволив и себе сорваться на стоны. Ира очень громкая во время оргазма, кричит его имя, по-паскудски скулит и стонет, вжимаясь в тощее тело своим. С губ Антона слетает лишь краткий стон, когда он кончает. Он дожидается, когда Ира затихнет, обмякнув в его руках. Она шумно и тяжело дышит, откинувшись на подушку и отходя от оргазма. Сквозь темноту Шастун различает её блаженную улыбку. Когда Антон поднимается с постели, Кузнецова бросает на него взволнованный взгляд. — Антош, ты куда? — Покурить. Он выбрасывает презерватив, натягивает нижнее бельё и просторные, домашние штаны и выходит на балкон, не забыв прихватить с собой мобильник, пачку сигарет и зажигалку. — Арс, можно я останусь у тебя на ночь? — Нет. Это ни к чему. — Почему? Разве мы не... ну, не вместе? Арсений кривит губы в насмешливой улыбке и сдавленно фырчит: — Похоже, ты путаешь понятия «сексуальный партнёр» и «любовник». — И в чём же разница? — В том, что с первым встречаешься только для того, чтобы поебаться. А со вторым вас связывают более глубокие отношения, — поясняет Арсений, поглаживая Антона кончиками пальцев по обнажённому животу. — И кто я для тебя? Арсений тихо усмехается, отводя взгляд. Антон всё понимает без слов. Первая затяжка позволяет Антону ощутить мнимое спокойствие и избавиться от застрявшего в горле кома. Он прекрасно знает, что это ощущение ненадолго, и вскоре на него вновь обрушится чувство вины и опустошённости, но пока он может вдохнуть полной грудью. «До чего ты докатился, Шастун. Даже во время секса со своей девушкой думаешь о Попове». В голову проникает премерзкая мысль и уютно обосновывается в уголке черепной коробки, – никотином её хер вытравишь. Возвращаться в комнату, там, где его ждёт Ира, нет никакого желания. Единственное желание сейчас – как, впрочем, и всегда, – прекратить думать о голубых глазах, бархатистом голосе и насмешливой улыбке, которой Арсений всякий раз одаривал Антона. Издевался. Ломал. Делал больно. И получал от этого удовольствие. Ебучий извращенец. — Арс, а помнишь этот самый... ну... «В стране невыученных уроков»? — Антон стоит позади Арсения на балконе, обнимает мужчину за талию и кладёт подбородок на его плечо, удовлетворённо вздыхая. Арсений полуоборачивается, глядит недоумённо и хмурит в растерянности брови. — Чего? — Блять, да мультик такой был. Советский. — Антон улыбается и прикрывает глаза, с упоением вдохнув запах знакомого одеколона и сигарет. — Помнишь? — А, конечно. — Арсений ухмыляется, в очередной раз затягиваясь, и неуютно поводит плечом, отмахиваясь от Шаста и заставляя его отстраниться. Тот мигом меняется в лице, и уголки его губ опускаются. Пора бы привыкнуть к тому, что Попов ненавидит, когда Антон прикасается к нему. По крайней мере, пока они не трахаются. — К чему вопрос? — Да я вот подумал... — Шастун тяжело вздыхает, вставая рядом с Арсом и беря себе сигарету, чтобы уже через секунду поджечь её и затянуться. — Там вот фраза такая была. «Казнить нельзя помиловать». И там нужно было правильно запятую поставить. Помнишь? — Ну? — не выказывая особого интереса, скептично отзывается Арс. Так, будто разговаривает с надоедливым ребёнком и всем своим видом говорит: «Опять ты лезешь со своими глупостями». — Если взять какую-нибудь аналогичную фразу, — выдыхая дым, бормочет Антон, — ну, к примеру, блять, «любить нельзя использовать»... — Он многозначительно окидывает Арса взглядом, заметив, что тот с ухмылкой покосился на него в ответ. — Ты б вот где запятую поставил? — «Любить нельзя, использовать». — Арсений облизывает губы, стряхнув пепел в побитую тарелку, заменяющую пепельницу, и пожимает плечами. — Ты это... докуривай давай и вали. Не хватало ещё, чтобы ты у меня до утра оставался. Антон тихо, хрипло смеётся и заходится кашлем, поперхнувшись едким дымом. Арсений ведь всегда жил в своё удовольствие, забывал о морали, разбрасывался людьми и причинял им боль, заставляя играть по своим правилам. Антон спросил его тогда, где место запятой во фразе «любить нельзя использовать», а Арс, не колеблясь ни секунды, поставил её перед последним словом. Если бы он задал тот же вопрос Антону, Шастун без промедлений сказал бы, что запятой место после слова «любить». Когда-то так и было. Пока они двое, по милости Попова, не оказались по одну сторону баррикад. Всё, чего хотел Антон, – забыть. Стереть Арсения из памяти, выбросить воспоминания о нём, как жалкий, никчёмный мусор. Выжечь из головы и сердца, прекратить каждый день думать, а как было бы, если бы Попов не оказался такой безжалостной скотиной. Что бы было с ними двоими, если бы Арс позволял Антону себя касаться не только во время занятия сексом и оставлял его в своей постели на ночь. Не причинял бы боль словами, которые кололи подобно острым иголкам. Любил его. Хоть капельку. Хоть самую, блять, малость. Любил, а не использовал. Антон сначала даже не заметил, что сам стал таким. Ира показалась ему островком надежды. Человеком, который позволит отпустить эти больные отношения, этого больного засранца Арсения. Шастун на миг допустил мысль о том, что она сумеет вытянуть его из этого дерьма, – и проебался. Надо отдать должное, Кузнецова сильно старалась. Но едва ли это помогло. Мобильник в кармане штанов вибрирует, и Шастун, нахмурившись, быстро достаёт его и, вглядевшись в экран, кликает на пришедшее сообщение. — Арс, мне хуёво. Мне, блять, пиздец как хуёво. — Набухаться и звонить Попову в пьяном бреду? Действительно, что может быть лучше. Браво, Шастун. Вот только ты не учёл то, что Попову поебать. — А при чём тут я? — подтверждая безрадостные мысли Антона, хрипит в трубку Арсений. — Слушай, сейчас вот ты совсем... невовремя. — Попов, нам надо... встретиться. Попиздеть о нас надо. Меня заебало твоё отношение. Заебало, что ты пользуешься мной. Вытираешь об меня ноги. — Антон набирает в лёгкие побольше воздуха и на выдохе говорит: — Ты ко мне совсем ничего не чувствуешь, уёбок, да? А я вот тебя... — Затыкается, затаив дыхание, и до боли прикусывает губу. На том конце линии – протяжный, женский стон. А затем голос Попова, чётко выдыхающий имя. Аня. Значит, Аня. В грудной клетке что-то обрывается. Глаза начинает жечь. Антон судорожно выдыхает сквозь зубы. Арс даже не дослушал. Для приличия хотя бы не вырубил сраный звонок. Просто оставил всё как есть. Специально, чтобы больно сделать. Чтобы потом снова заполучить в руки свою игрушку, которая не может ему отказать, и вновь вытереть об Антона ноги. Ему же так нравится. Нравится, когда игрушка оказывает хоть какое-то сопротивление, а затем вновь поддаётся. — Я тебя, блять, ненавижу... — шипит Антон в трубку, прекрасно зная, что его не слушают. Арс выстанывает чужое имя, а Шастун замахивается и с яростью бросает телефон, который от соприкосновения со стеной разбивается. Как разбился Антон. — Антош, всё хорошо? Шастун даже не слышит, как тихо подходит к нему Ира, и вздрагивает от её мягкого, вкрадчивого голоса. Быстро убирает телефон в карман и оборачивается, окинув девушку взглядом. Она настолько трогательная, беззащитная, хрупкая, с растрёпанными волосами и рубашкой Антона на голое тело, что сердце болезненно ёкает. — Всё замечательно. — Он приобнимает Кузнецову за талию и, притянув к себе, клюёт её в уголок губ. — Сделаешь мне кофе? — Ты снова уходишь? — с понимающей, грустной улыбкой спрашивает Ира. — Угу. — Снова к Диме? — Да. — И опять так поздно? — Я же тебе говорил, у него проблемы в семье. Затащу его в бар, разболтаю, может, поддержку моральную окажу. Пусть мужик хоть немного отвлечётся. — Антон безрадостно ухмыляется и тушит сигарету о дно пепельницы. — Да, конечно. Как скажешь. — Ира растягивает губы в улыбке и уходит. И совсем не важно, что Ира недавно связывалась с Катей и знает – у них с Димой всё в порядке. Совсем не важно, что, когда Антон возвращается, от него несёт мужским парфюмом. Чужим. Не важно, что она замечает на теле своего парня синяки и засосы, стоит только избавить его от одежды. И не важно, что Антон иногда разговаривает во сне, шепча знакомое имя – но не её. Так же, как не важно, что Антон понадобился вовсе не Диме, и Кузнецова знает это наверняка. Ира вновь его отпустит, Шастун вновь придёт лишь под утро, подавленный и убитый. Кузнецова снова будет делать ему кофе и готовить завтрак, целуя любимые губы и надеясь, что когда-нибудь, возможно, Антон поймёт, что именно она сумеет помочь Шастуну забыть. Антон искал в ней своё спасение, не заметив, как поставил в осточертевшей фразе запятую перед словом «использовать». Но, к сожалению, никто так и не отучил его любить.