Наваждение

Мы встречаемся у барной стойки. Рваный ритм, рваные мочки твоих ушей. Ты так часто назначаешь свидания здесь — сидишь на зарплате у хозяина клуба? Может, не только на зарплате. К черту: ты улыбаешься, и я готовлюсь продать душу дьяволу за бесценок. Белая бусина горчит, исчезая во рту, растворяясь под языком. Ты смеешься, запрокинув голову, обнажая шею. Наш поцелуй терпкий, мерзкий, со вкусом дешевых вишневых сигарет. Кто-то включает Стробоскоп и жизнь превращается в диафильм: первый кадр — отрываешься от моих губ; второй — взгляд твоих безумных глаз: меньше света излучают только черные дыры. Каждая новая вспышка — шаг в сторону танцпола. В темноте мир не существует. Ты что-то говоришь, но я слышу только раскаты сэмплов. Я подпеваю голосу, резонирующему где-то в области сердца. But I like the way you move Будто бы у Вселенной не хватает мощностей, чтобы отобразить всех дергающихся в исступлении — фреймрейт падает, процесс жизни пропускает кадры. Чертовски привлекательная мысль: несколько сотен людей мешают функционированию мироздания. Yeah, I like the way you move for me tonight Ты танцуешь грязно, пошло, запустив ледяные руки под мою футболку. Я наматываю на пальцы подвязки из дешевой синтетики — ради меня ты начала носить чулки — улыбаюсь, целуя пропахшую табаком кожу. Когда я открываю глаза, ты еще спишь. Луна глазеет сквозь окно, заливает комнату вязким холодным светом. Кажется, будто мы тонем в флуоресцентном болоте. Глазам больно. Голова раскалывается. У тебя совсем белая кожа. Сотни бледных шрамов рассекают нагие предплечья поперек, две тонкие алые линии — вдоль. Интересно, кто помешал умереть? Воспоминания накатывают отовсюду и из ниоткуда — так всегда. Твои бледные руки, резиновые жгуты, бинты, красные лужицы на кафеле, запах нашатыря. Последний — для меня, ведь тебе не становится плохо от вида крови: вечно затуманенному мозгу плевать на внешние раздражители. «Надо с этим завязывать. И с тобой завязывать», — мысль вихрем проносится в голове. Но это потом. Всё потом. Пробираюсь на кухню, цепляюсь пальцами за холодные стены, сшибая ногтями ломтики штукатурки. Капля срывается с крана каждые пять секунд, летит мгновение и звонко разбивается о рыжую раковину — гравитация бессердечна. Кап. Единственное мерило времени во всей квартире. Кап. Вода сползает в граненый стакан сквозь оббитый носик чайника. Воде хватает вечности между двумя ударами немилосердного Хроноса. Кап. Вода обжигает иссушенную глотку. Кап. Когда я возвращаюсь — поверхностное натяжение успело сотню раз звонко проиграть гравитации — ты уже проснулась. Окно приоткрыто: курила. Стоишь у шкафа, словно живая смерть: тонкие руки, тонкие ноги; ребра стремятся вырваться из плена стягивающей их кожи, разорвать грудную клетку, распуститься алым цветком. Отравленное воображение рисует слишком живые картины — я боюсь, что меня вывернет наизнанку от собственных фантазий. Ты проводишь кончиками пальцев по желтому конверту, пытаясь прочитать название в неверном свете луны, и я замираю: в это мгновение ты монохромна. Алебастровая кожа, а контрастом черные синяки на сгибах локтей. Черные волосы. Черный пояс для чулок. Черный, выжженный тату-машинкой, крест между лопаток. Эстетичное безвкусие. Твои полупрозрачные пальцы извлекают пластинку, откидывают крышку проигрывателя, касаются тонарма: движутся вдоль металлической трубки и обратно, — пошлый жест, обращенный к вечности. Пластинка мгновение крутится с едва слышным шипением, но укол иглы оживляет предрассветный час. Из полусотни синглов и альбомов ты выбрала именно этот — не могу удержаться, смеюсь в голос. Оборачиваешься, прикрывая груди руками. — Ты чего? — безумие потихоньку утекает из твоих глаз, оставляя только усталость и смятение. — Ничего. Просто у Бога такое больное чувство юмора. А у твоих губ вкус вишневых сигарет — и мы отдаемся ритуализированному безумию на изломе ночи.