If you wanna be with me Baby there’s a price to pay I’m a genie in a bottle You gotta rub me the right way. If you wanna be with me I can make your wish come true You gotta make a big impression I gotta like what you do. I’m a genie in a bottle baby Come, come, come on and let me out.
Хибари никогда не хотел становиться Сосудом. Для него это было слишком лично, слишком… интимно, пускать кого-то к себе настолько близко. И считал тех, кто мечтал обрести Душу, извращенцами, а создателей нашумевшей технологии — психами. До поры до времени. Это была разработка столетия. Так о ней кричали по телевидению, в сети и газетах. В мозгах ученых что-то перевернулось, когда из космоса доставили образцы неизвестной породы, похожей на жидкое стекло. В ходе исследований была выявлена крайне сложная полимерная структура, чем-то напоминающая нуклеиновую кислоту по характеру связей и спирализации, но под действием ультрафиолета она кристаллизовалась, давая что-то, что было крепче алмаза. После долгих изучений структуры и свойств, ученые так и не смогли добиться каких-то точных результатов — каждый раз одно и то же действие давало разный результат, словно порода обладала адаптивностью и изменчивостью — одними из свойств живых организмов. Поэтому было решено переключить исследования на другой уровень — в жидкую фазу породы вводились различные вещества, а затем это подвергалось облучению. Так умы человечества пытались добиться… хоть чего-то. И фурор произвела ДНК. Начиналось все, как водится в научном мире, с бактериальной ДНК, но и с ней начали твориться чудеса (совершенно ненаучное понятие, но по-другому профессора не могли назвать исследуемое явление). Организменная ДНК нетипичным образом, полностью игнорируя правило комплементарности, встраивалась в структуру породы, меняя связи между нуклеотидами и… форму самого кристалла. Бактериальная ДНК давала неизменно идеальную сферическую форму. Мышиная ДНК трансформировала бесформенный кусок породы в куб, крысиная — в пирамиду. Постепенно дошел черед до человеческой ДНК. Мир стоял на пороге мирового научного открытия. Как инопланетная порода прореагирует с человеческой сутью? Но не все пошло так, как было задумано. Увы. Из-за большого количества «молчащих» генов, людская ДНК значительно отличалась от всех остальных. Она хранила информацию миллиардной эволюции: от простейших до высокоорганизованных существ. И кристаллы терялись. В ДНК человека находились участки, сходные с геномом бактерий, частично похожие на гены других млекопитающих. Порода разрушалась в течение нескольких часов, хаотично меняя форму и нагреваясь до сверхвысоких температур. Чего-то породе не хватало. В космос снаряжали целые экспедиции для добычи породы с неизвестной тусклой звезды. Правительство и наука верили, что породу удастся использовать. Только надо выяснить как. ДНК брали у всех. Дети, женщины, мужчины, старики. Больные, здоровые, всех возрастов и национальностей. У умирающих. Смертники в хосписах удосужились небывалого внимания. И где-то через год после обнаружения породы группе английских ученых удалось сотворить нечто: они вживили в породу ДНК умершего человека и получили кристалл особой формы: извитой, похожий на кленовый лист в объятиях дикого плюща. Размер кристалла был в шесть раз меньше исходного количества породы. Так была создана первая Душа — ДНК человека, умершего не своей смертью и заслуживающего прожить еще долгую жизнь в симбиозе с породой. ДНК нужно было успеть извлечь в течение часа после смерти — эксперименты показали, что более позднее извлечение бессмысленно, образцы оказывались недееспособными. Почему именно так, решили на нескольких консилиумах и конференциях. По предположениям, ДНК стала символизировать Душу (отсюда и пошло название нового симбиотического «организма») — то самое, что церковь упорно относила к божественному проявлению в человеке. Генетический материал нес в себе прошлое, настоящее и будущее. На нем отражалось все, что творил человек в процессе своего существования. Поэтому ДНК стала сосудом для Души — того, что делало человека Человеком. Церковь неохотно признавала это положение, так как не могла предоставить контраргументов, хоть и делала заявления, что эксперименты над погибшими — кощунство и богохульство. Но кто бы слушал этих фанатиков, когда тут близился прорыв в науке и познании мира, что выше нашего понимания. С появлением Душ встал новый вопрос: как их использовать? Созданные кристаллы хранились в специальном закрытом помещении, куда допускался только один единственный смотритель. Была заведена единая картотека, каждой Душе присвоен свой номер. Людские кристаллы отличались индивидуальностью — не встречалось ни одного одинакового. Все понимали, что кристаллы совершенно точно должны таить в себе невероятную мощь, которую можно использовать в различных целях. Души словно чувствовали, что их создатели ожидают от них чего-то, и тогда… Появились Сосуды. Сосудами стали люди. Когда набралась статистика, выяснили, что это обычно были те, кого Душа знала, любила и ценила. Гораздо реже попадались чужие люди. Но Душа делала выбор сама, никто не мог указать Душе или повлиять на выбор. Сосуды появлялись по всему миру, отмеченные своей Душой — подобный клейму отпечаток проявлялся у Сосуда на шее. Получив такой знак, Сосуд обращался в Центр, где находилось хранилище Душ, и его отвозили к начинавшей светиться Душе — словно Душа радовалась, что нашла своего хозяина и с нетерпением ждала встречи. Когда руки Сосуда касались Души, происходило нечто, и Душа выходила из кристалла, и чем сильнее был Сосуд, тем больше Душа походила на человека, каким являлась при жизни. Сосуд носил кристалл на шее как амулет, а Душа шла с ним рука об руку. Тогда-то и выяснили, что Души сильны, наделенные сверхъестественной силой и повелевающие природными стихиями. Из них собирались отряды, они воевали. Умирал Сосуд — умирала Душа. Третьего шанса на воскрешение не было. Зато из Сосуда могли сотворить Душу… Историю о возникновении Душ даже внесли в курс школьной программы во всем мире. Хибари, да и не он один, считал это помешательством — использовать людей, которые умерли. Ему казалось неуважительным подобное обращение с покойным: это словно ты только прилег после тяжелого дня, а тебя снова будят и тащат на работу. И он верил, что его это никогда не затронет. «Не дай Ками, чтобы нас такое коснулось», — всегда говорил Савада. Но за полгода до своего двадцатилетия Хибари узнал, как рушится мир. Короткое извещение, брошенное с курьером. Наспех нацарапанные корявые слова на итальянском. И кровь бьет в висках набатом. В Альянсе объявлен траур; Савада ревет сутки напролет; Кёя не помнит, как его увели от гроба, совершенно не помнит, как поцеловал на прощание мертвые губы. Не помнит, что ночевал на кладбище после похорон. Перед глазами стоял только тот клок бумаги, выдранный из ежедневника, и спешный почерк Ромарио: «Дино убит. Я взял кровь. Попытаемся Душу». И в этот раз Хибари очень хотел, чтобы инопланетная порода заиграла всеми цветами радуги, обретая свою форму и Душу.***Спустя девять дней***
Все знали, что Ромарио и Савада не выпускали из рук телефоны, ожидая звонка из Центра. Хоть какого-то знака, что Душа есть и она ищет сосуд. Убийцы были найдены и растерзаны зверем, почти искупавшимся в их крови. Хибари никогда не убивал так грязно — он раздирал глотки, вспарывал животы и выкалывал глаза. Один зарезал около тридцати человек, прежде чем в штаб семьи нагрянула Вонгола. Даже Мукуро, видавшему и не такое, поплохело. Хибари пришел в себя только пригревшись в пламени Неба — Тсуна сразу выпустил к нему Натса. Кёя не плакал. Его отчаяние выражалось совсем иначе. В пустых глазах, в обескровленных искусанных губах и сбитых костяшках. А вот Мукуро, только в полной мере познавший, что такое жизнь, вечерами плакал Тсуне в плечо. «Чтобы меня хоть кто-то когда-нибудь так полюбил. Хотя нет, если от нее так больно, то к черту эту любовь». Мало кто знал об отношениях дона Каваллоне и вонгольского Облака. Учитель и ученик. Частые напарники. Возможно, приятели. Любовники в последние два года. Могли бы быть супругами, согласись Кёя тогда на безумное предложение. А теперь он таскает цветы на надгробие и ждет. Ромарио должен был успеть. Мустанг обязан к нему вернуться.***Неделю спустя***
Надежда постепенно гасла в сердцах. Никаких известий. Вообще ничего. Крошечный огонек еще теплился, но прошло слишком много времени. Только Хибари, как верный, сходящий с ума от тоски пес, продолжал ждать, что Душа, вместе со своим Сосудом, придет к нему. Показаться. В последний раз обнять. Отпустить начать новую жизнь, в которой ему не будет места. Душа и Сосуд неделимы. Быть третьим в чужой постели Кёя не хотел. Мир рухнул второй раз, когда посреди ночи Хибари проснулся от собственного крика и боли, огненным цветком распускающейся в основании шеи. Кожа горела, дотронуться было невозможно. Юноша сполз с кровати и, пошатываясь, добрел до ванной, вставая напротив зеркала и открывая кран с холодной водой. Подержал руку под струей, пока хватало терпения, и приложил ледяную ладонь к покрасневшей коже, где набухал солидный волдырь. Зашипел от боли, но продолжил держать. Потом поменял руки. А через десять минут закричал, потому что волдырь разорвался. Кровь попадает на зеркало, пачкает белоснежную раковину и некрасивыми рубиновыми подтеками сползает по груди. Хибари жадно ловит губами воздух — боль отступает также резко, как вдаривает. Он смотрит на свое бледное лицо в зеркале и весь вспыхивает, когда видит то, что было под пузырем. Савада ввалился к нему в комнату весь взъерошенный, в одних пижамных штанах. — Кёя, я слышал крики, — Десятый трет глаза, смотря на заляпанное зеркало, и охает. — Это что, кровь?! — Да, — немного хрипло отозвался Хибари, сдерживая подступающую истерику. Пальцы хрустят от того, что он со всей силы стиснул край раковины. — Что ты тут устроил?! — Савада в панике подскакивает к нему, рывком разворачивая Хранителя к себе лицом. Встречается с безумным взглядом и вперивается в шею. Сердце пропускает удар, а ноги становятся ватными. — Это… Хибари кивает, запрокидывает голову и заливается хриплым, лающим смехом, отдаваясь истерике. Тсунаеши тоже начинает нервно хихикать, не сводя глаз с места, где билась синим всполохом пламени метка Каваллоне. Они прибыли в Центр в течение нескольких часов — вылетели почти мгновенно. Тсунаеши не требовалось много времени на сборы — только они успокоились, привели себя в порядок, и он тут же рявкнул по внутренней связи, чтобы готовили самолет. Вонгола заносилась в панике. Все Хранители были готовы ломануться в путь, но Савада жестко пресек благородные позывы, аргументируя тем, что Хибари и так на взводе. Поехали только Ромарио и Мукуро, которого Савада банально не смог от себя отцепить. Но, к вящему удивлению, иллюзионист вел себя тише воды, ниже травы. Жался только к боку Савады и поглядывал на натянутого, как струна, Хибари, не решаясь сказать ни слова. Каждый член союзных семей боялся сглазить. Вдруг все оказалось не тем, о чем они мечтали. Страшно, если луч надежды, забившийся пламенем на шее Хибари, погас бы, так и не разгоревшись. Никто бы не перенес еще одного такого удара. Слишком жестоко было бы со стороны Дино. Слишком злая вышла бы шутка. Но в Центре их встретили радушно. Миловидные, штамповано улыбающиеся девушки проводили их в комнату с белыми стенами, освещенную неестественным голубоватым светом. Их встретил один из профессоров Центра, вещая что-то о том, что никогда еще не встречал таких решительных Душ. Кровь доставили поздновато, но томящаяся в ней умирающая Душа отчаянно цеплялась за жизнь, борясь с породой за право на существование. А как только сосуд обрел форму, то сразу же проявил свою метку, почти мгновенно найдя носителя. Тсуна, Мукуро и Ромарио просто молча слушали и следили, как Хибари на плохо гнущихся ногах подошел к столу, где на бархатной подушечке лежал ожидающий его кристалл. — Возьмите его, — улыбнулся профессор. Кёя как-то загнано покосился на него и коснулся дрожащими пальцами гладкой поверхности кристалла в форме лаврового листа, обвитого тонкими нитями. И взорвалась сверхновая. Ослепительная вспышка озарила просторное помещение. Тсунаеши даже показалось, что он ослеп. А когда удалось проморгаться, отгоняя скачущие перед глазами белые вспышки, то снова лишился зрения, но уже из-за пелены слез. Напротив Кёи стоял Дино и улыбался своему Сосуду так счастливо и пьяно, что сердце замирало. Словно и не умирал. Не бросал их. Хибари не произнес ни слова. Лишь вдел в кристалл приготовленный заранее шнурок и накинул его на шею, невесомо скользнув пальцами по метке. Дино виновато улыбнулся и опустил взгляд в пол, не в силах смотреть на возлюбленного. Он никогда не видел Хибари таким: раздавленным, полностью сломленным, но с такой отчаянной искрой счастья в глазах, что невольно хотелось перестать дышать. Кёя молча ушел из комнаты, сжав в руке кристалл и даже не посмотрев на свою Душу. Шокированную компанию встряхнул только плач Ромарио, бросившегося к любимому боссу с объятиями. Они вернулись в особняк только на следующие сутки, под утро, и за все это время Хибари так и не проронил ни звука. Обстановку разряжал Мукуро, треща без умолку, и Дино был ему благодарен. Не приходилось говорить что-то самому, и можно было подумать. Что делать. Как оправдаться перед Кёей. Как смотреть ему в глаза. Как объяснить, почему выбрал его. Зачем связал их навечно крепкой нитью. Столько всего надо сказать и объяснить, а Кёя его избегает. Через их связь Дино чувствовал все смятение и боль, что пропитали душу Хибари. И было крайне стыдно, что заставил любимого так волноваться. И что вообще теперь делать?.. Только они зашли в дом, как Хибари, вновь не сказав ничего, поднялся на этаж и заперся в комнате. Хранители, дружной гулкой кучей высыпавшие встречать боссов, непонимающе проводили Облако взглядами. Кто-то из семьи Каваллоне ворчливо протянул про неуважение и неблагодарность, но Дино быстро пресек грубости в адрес своего Сосуда. — Ему нужно побыть одному. Через связь чувствую, что если он останется, то убьет кого-нибудь, — Мустанг улыбнулся, прижав ладонь к груди, чувствуя, как вновь глухо бьется сердце. — Скажите ему спасибо, что не запер меня в сосуде. Так и было решено оставить Кёю в покое. Девушки Вонголы резво накрыли на стол, устроив некое подобие праздничного завтрака. На Дино сыпались вопросы, он терялся, на какой отвечать вперед. Рассказал, как вступил в контакт с породой, что ощущал при этом — будто его заново слепляли из частиц. Ему казалось, что инопланетная субстанция обладала вполне человеческим разумом, но общалась только образами. Она открывала Душам тайны творения и поясняла, почему именно умершие раньше отведенного срока могли слиться с ней — только в таких Душах хранилось сожаление о несовершенных делах, томление, несправедливость. То глубокое, что церковники стремились приписать Богу. Порода считывала это в генетическом коде, в стремительно теряющей свой смысл ДНК, и решала, достоин объект или нет. А потом поглощала в себя, даруя небывалую силу. Правда, Дино схитрил, не став демонстрировать ученым свои способности, сказав, что не чувствует в себе ничего особенного. Его подвергли стандартной проверке на сверхъестественные способности, но порода, видимо, и сама не стремилась становиться очередной пешкой в руках ученых, поэтому оградила свою Душу от воздействий. Профессоры расстроились, ввели имена Дино и Хибари в общий реестр Душ и Сосудов и отпустили. И вот уже дома Дино показал свою силу, подобную спящему вулкану. Пламя Неба, творимое без проводника-кольца, окутало весь особняк, обласкало руки и лица собравшихся людей и отступило, не оставив ни единого следа. — Если бы я захотел, то оно бы обожгло вас, — с улыбкой заметил Дино, на радость детям пустив с ладони на стол резвый табун маленьких огненных лошадей. — Но я не хочу работать на Центр и впутывать в это Кёю. — Что будет, если они узнают про то, что ты солгал? — Тсуна погладил пальцем одну скачущую лошадку. — Они не станут связываться с Душой, — пожал плечами Каваллоне. — Я не человек больше. Рука не дрогнет превратить их в пепел. Мне не улыбается становиться послушным солдатом в их войнах. Своих хватает. — И правильно, — выдохнул Ромарио, которого еле откачали, так у старика сердце прихватило. Но пара-тройка стопок коньяка быстро поправили дело. — А когда ты говорил, что Хибари мог бы запереть тебя в сосуде, что ты имел в виду? — поинтересовался Тсуна, когда люди семей постепенно начали разбредаться по своим делам, и они остались в узком кругу самых близких. — Ну, это сложно объяснить, — почесал нос Дино. — Душа существует за счет выбранного ею Сосуда. Чем сильнее человек, тем отчетливее будет материальный облик Души. Но Сосуд имеет неограниченную власть над Душой. Соприкоснувшись с кристаллом, Кёя обрел знание обо всем, что ему необходимо знать для нашего сосуществования. И Кёя может запечатать меня в Сосуде — просто запретить мне выходить без приказа. Очень многие так и делают: вызывают Душу, когда им удобно или нужно. В основном, в военных целях. Мы — оружие, лишенное своей воли, — Мустанг тяжело вздохнул, прикрывая глаза. — Кёя не отозвал меня, позволил увидеться со всеми, поговорить, осознать, что я снова условно живой. Но… Между нами есть связь, я чувствую его как себя. Он… Не знаю, сколько ему понадобится времени, чтобы принять меня. Я больше не человек. Я словно джинн из лампы. — Ты все тот же Дино, — с улыбкой отозвался Ямамото. — Уверен, Хибари скоро придет в себя. Все же он сильно горевал. — Я… видел, что он делал, — с горечью протянул Каваллоне, на мгновение зажмурившись, вновь видя перед внутренним взглядом изувеченные тела и измазанного в крови Хибари. Такого хрупкого и чудовищно сильного одновременно. — Это уже в прошлом, — решительно заявил Тсуна, хлопнув названного брата по спине. — Что было, то прошло. Но я почти спился. Да и сейчас не помешало бы крепко принять. — Даже не думай пьянствовать, Савада, — на кухню прошел Мукуро, устало опустившись на стул рядом с Тсунаеши. — Будто повода нет, — фыркнул Гокудера, покосившись на иллюзиониста. Он все никак не мог принять тот факт, что Рокудо занял неприлично много места в сердце босса. — Есть-есть, — помахал рукой Хранитель, опустив голову на стол. — Я попытался, Тсунаеши. — Ну, ты хотя бы жив, — Десятый погладил Туман по спине. — Через дверь даже Кёя-кун не научился убивать, — вздохнул Мукуро. — Он совсем выбит из колеи. Никогда его таким не видел. — Заставил я его поволноваться, — Каваллоне отвел взгляд. Тоска любимого глубоко въедалась через связь. — Никто не думал, что он умеет такое чувствовать, — пожал плечами Мукуро. — Но будь уверен, Мустанг — тебя никто никогда не будет любить сильнее этого идиота.***
Дино знал, что для него дверь в комнату Хибари открыта. Даже если бы была заперта — Душа может терять телесную оболочку и проходить сквозь стены. Души вообще много чего могут. Но только не терпеть боль своего хозяина. — Кёя, — Дино прошел в спальню, запирая за собой дверь. Хранитель стоял у окна спиной к двери, обхватив себя руками, словно ему было холодно. Еще как было, Дино знал. — Кёя, я виноват перед тобой, — он несмело подошел к любимому, приобнимая его, накрывая ледяные ладони своими, большими и теплыми. — Я должен был быть осторожнее. Но я снова здесь. Твой. Я ни секунды не сомневался в выборе сосуда. Всегда хотел быть твоим. — Да, — тихо, почти не разлепляя губ, выдавил Хибари. Дино вздрогнул, наконец-то услышав родной голос. — Что «да», Кёя? — Я должен был сказать тебе «да» тогда. Ты бы не торчал в своем особняке в одиночестве. У Каваллоне все внутри оборвалось. Если бы ему предложили умереть во второй раз, он решил бы скончаться в эту же секунду от счастья. Его Кёя… — Ты можешь сказать мне «да» сейчас, — он сглотнул ком в горле. Хибари вздохнул и обмяк в его руках. — Уже сказал, глупая лошадь. — Прости меня, — Дино уткнулся лбом в изгиб шеи, вдыхая запах любимого парфюма, который с таким трудом подобрал для Кёи. Свежий, крепкий. Глаза жгли горячие слезы, оседая на плотной ткани чужой рубашки. — Дино… Мне холодно, — Хибари развернулся в его объятиях, обвивая руками шею и прижимаясь всем телом. Мустанг знал, что холодно ему с того самого дня, как в руках оказалась записка от Ромарио. — Согрей меня. — Конечно, — Каваллоне сглатывает слезы, прижимаясь щекой к черноволосой макушке. И их обоих окутывает теплое пламя.***
Хватило двух дней и одной вылазки, чтобы понять, что Каваллоне не такой, как прежде. Он не запинался, не нес бессмысленной чуши и даже помогал на кухне, временно обосновавшись в особняке Вонголы, поближе к Хибари. Он правда напоминал джинна из арабских сказок — сильный, быстрый, невероятно ловкий, почти всесильный, выполняющий желания своего господина. То первое задание, куда Мустанг отправился вместе с Хибари, закончилось пожаром. А все потому, что дипломатическая миссия провалилась, жалкая семейка отчаянно и нагло стремилась набить себе цену, а у Кёи очень быстро закончилось терпение. Тогда он просто посмотрел на свою Душу, и в следующий миг люди один за другим вспыхивали, съедаемые беспощадными языками рубинового пламени. Их крики разносились по всей округе, а Хибари уже сидел на заднем сиденье автомобиля, прижавшись к плечу Каваллоне, и набрасывал черновой вариант отчета для Савады. Прежний Дино не убивал с такой легкостью и, тем более, по чужой указке. А тут сжег целую семью и бровью не повел. Он все также веселился и наверняка мог грустить, переживал за своих людей, но все же контакт с породой что-то менял в Душах. Отнимал то человеческое, что было спрятано глубоко внутри; весь мир для Души заключался только в ее Сосуде. Только он имел значение. Но Дино все же был собой. Через неделю он вернулся в свой дом, принимая на себя обязанности главы семьи. Сколько было волнений и обсуждений — Дробящий Мустанг воскрес из мертвых. Это произвело знатный фурор, и сразу было раскрыто, что Дино — Душа. А вот личность Сосуда предпочли скрывать во избежание репрессий и непоняток внутри семей: Хибари всегда ходил застегнутым на все пуговицы, чтобы метку Души было не видно. Тсуна же отшучивался от надоедливых боссов Альянса, что мир окончательно тронулся умом и все они теперь еще большие сумасшедшие, чем были раньше. И ничего тут уже не попишешь. И их оставили в долгожданном покое. Жизнь потекла своим чередом.***
Хибари сам не мог сказать, что испытывал. Ему нравились перемены в Дино (он уже не казался таким идиотом, хотя сильно мнение Кёи не изменилось), но это был отчасти уже не прежний Мустанг — ему не хватало той очаровательной неуклюжести. Нравилось чувствовать мужчину на любом расстоянии и бесило, что Дино ощущал его точно так же. Сложно терпеть, держать все эмоции под контролем, потому что был для Каваллоне как открытая книга — ничего больше не утаить. Все тайные страхи оказались на поверхности, и Дино стал носиться с ним, как с писанной торбой. Подумать только, его Кёя оказался обычным человеком, не лишенным житейских страхов! Одним словом — придурок. Но теперь Хибари получал от Каваллоне именно то, чего хотел — Дино больше не приходилось угадывать, благосклонен ли любимый к ласкам и не оторвут ли ему руки. Он знал, что понравится Кёе в конкретную секунду. И нагло этим пользовался. Но, как это ни странно, в постель они оба не спешили. Что-то за время со «смерти» Дино между ними изменилось, возвело стену, невидимую, но чертовски прочную. И было сложно переступить черту. Словно они начали все сначала: Мукуро так и говорил, хихикая, что у них второй конфетно-букетный период. И если конфеты Кёя еще мог принять, то букет точно оказался бы в причинном месте. Поэтому они ограничивались объятиями, робкими поцелуями и редкими прогулками, если выдавалось свободное время. Хибари пропадал на миссиях, Дино налаживал дела в семье. И так продолжалось долгих полгода. И тянулось бы еще дольше, если бы не подарок Мукуро, подтолкнувший их к действиям. Вонгола праздновала день рождения Хибари. Сам именинник сидел в стороне от царившего вокруг дурдома, гладил кота (Савада подобрал где-то на помойке) и грозился убить каждого, кто подлетал к нему с поздравлениями. Но, по счастью, до сих пор сдерживался. Дино, взяв два бокала вина, с улыбкой присел рядом. Хибари молча взял предложенный бокал и одним глотком осушил почти наполовину. — Может, будешь с ними поласковее? — Мустанг почесал разомлевшего от ласки кота. Кёя посмотрел на него, как на врага народа. — Не дождетесь. Я не просил. — Ну брось! Ты самый старший, а двадцать лет — это важный возраст! Ты теперь взрослый по японским стандартам! — А по итальянским — все уже взрослые. Тоже мне, событие, — хмыкнул Хибари. Но нельзя было сказать, что ему неприятно. Полгода назад он вообще думал, что вернется в Японию в этот день и отключит телефон. Чтобы никто не смел его поздравлять. — А что это за коробка? — полюбопытствовал Дино, заметив лежащую на журнальном столике красивую коробочку, перетянутую лентой с кокетливым бантиком. — Подарок Мукуро, — от Хибари полыхнуло волной стыда. Каваллоне прищурился и взял в руки коробку, подковыривая крышку. Кёя ощутимо напрягся, зарываясь пальцами в лоснящуюся черную шерсть мурлыкающего комка. Дино заглянул в коробку и благоговейно присвистнул: — Да тут годовой запас! — О, заткнись, Конь, — обреченно застонал Хибари, прикрывая глаза. — Это невозможно будет потратить. — Ну не пропадать же такому добру! Он даже смазки прикупил, — Каваллоне хихикнул, специально пошуршав многочисленными презервативами. Бледные щеки Облака залил светлый нежный румянец. — Ты идиот, — «счастливый идиот», — мысленно добавил Хранитель — в груди разливалось теплое счастье, волнами расходящееся от его Души. — Может, пойдем от них? — предложил Дино, прижав коробку к груди. Даже без связи он мог сказать — раз богатый запас не был торжественно передарен Саваде или Ямамото, то Кёя готов позволить. — Да, они неплохо справляются и без меня, — Хибари допил вино, аккуратно переложил кота на диванную думку и решительно направился к выходу. — Кёя? — Дино шустро пошел за любимым, спрашивая, скорее, по привычке. Он уже знал все ответы на свои вопросы. — Хочу к тебе. Там тихо. Даже в их первый раз Мустанг так не нервничал. Он ощущал волнение пары и сам трепетал, целуя любимые губы. Поцелуй вышел внезапным и инициированным Кёей: Дино даже не успел почувствовать через связь — Хибари просто прикрыл дверь в спальню и обвил его шею руками, утягивая во что-то настолько головокружительное, что не оставалось ни одной связной мысли. У Кёи мягкие, настойчивые губы. А у его Души чуть обветренные, приятно пухлые и краснеющие, если их прикусить острыми зубами. Каваллоне чует благосклонность любовника и крепко сжимает бедра, целуя настойчивее, вылизывая податливый горячий рот. От запаха Кёи кружит голову, в паху ощутимо тяжелеет, стоит только Хибари прижаться теснее и подразнить кончиком языка чувствительное нёбо. Они оба соскучились. Наконец-то время для их любви пришло. Руки скользят под одежду, оглаживая худые бока, щекоча под ребрами. Хибари улыбается в губы, податливо прогибаясь, потираясь озабоченным ласковым котом. Дино ведет только от того, что он один видит Кёю таким открытым, теплым, без обычной звериной маски. Опасный хищник становится ласковой домашней кошкой, льнущей к хозяину. Правда, в нынешних условиях именно Дино подчиненный. Джинн из бутылки, готовый исполнять желания своего драгоценного Сосуда. Кёя прикусывает кожу на загорелой шее под татуировкой, и Дино очень «кстати» вспоминает, как юноша жадно выводил языком контуры всполохов на его торсе. Тщательно вылизывая, целуя, прикусывая. Возбуждение бьет короткими импульсами тока по венам, в паху ломит от напряжения, а внизу живота закручивается мелкими витками спираль. Он крепко сжимает бедра любовника и заваливается на кровать, утягивая Кёю на себя. Облако даже не сопротивляется, почти сразу удобно устраиваясь на бедрах, покачиваясь, имитируя фрикции и хитро поглядывая из-под челки потемневшей ртутью глаз. Хибари точно знает, что любит его Душа. И Мустанг чертовски любил, когда его… объезжали. Одежда под нетерпеливыми руками трещит, лишние тряпки летят на пол, а Кёя оказывается вдруг очень близко к лицу Дино. Душа прекрасно знает, чего именно хочет любовник. Осторожно обводит пальцем влажную головку, размазывая выделившуюся смазку. Хибари ерзает, устраиваясь поудобнее на груди Дино, пальцами зарываясь в пшеничные волосы. Толкается членом в губы, настойчиво требуя излюбленной ласки. От минета Хибари просто уносило — даже римминг так не вставлял, как ощущение умелого рта вокруг члена. А рот у Каваллоне был более чем умелый. Мустанг дразняще лижет головку, наслаждаясь вкусом бархатной кожи под языком и млея от оглушающего удовольствия пары. Теперь было понятно, почему Душа и Сосуд всегда были парой. К прежнему влечению к любимому человеку добавилась совершенно иная тяга, исполненная жадным томлением. По рецепторам бьет вкус любимого, пьянит, заводит еще сильнее. Пальцами сжимает упругие ягодицы, потирая влажную от испарины ложбинку, прикусывает крайнюю плоть зубами, чуть оттягивая и вырывая из Кёи сдавленный всхлип. Хибари редко баловал его стонами, но сейчас Дино это не смущало. Он прекрасно чувствовал, что его Сосуду хорошо. Хибари прекрасно понимает, что выглядит крайне развратно, так откровенно для него демонстрируя свое желание, толкаясь во влажный рот почти на половину сразу же, стоило только губам разомкнуться. Дино покорно принимает, обсасывая твердую плоть и вгоняя в плотное колечко мышц пальцы. Хибари всегда любил почти на сухую, часто позволяя смазать член только перед проникновением. Говорил, что так лучше чувствует. Юноша сладко выгибается, сильно сжимая волосы любовника, когда тот находит простату. Красивый, невероятно страстный, расслабленный и напряженный одновременно. Свободной рукой Дино пережимает член у основания, глубоко вбирая, почти до глотки. Хибари разочарованно выдохнул, двинувшись назад, насаживаясь на растягивающие его пальцы. Хотелось кончить в горячий рот, чувствовать потом в поцелуе свой собственный солоноватый вкус — от этого вело невероятно. Прикусывать припухшие губы, стонать едва слышно, когда пальцы выскальзывают из ануса, и Мустанг все же тянется к ящику, извлекая оттуда смазку. А в момент проникновения перед глазами взрывается сверхновая. Очередная. Два сознания будто сливаются в одно целое. Секс и так представлялся процессом единения двух тел, а теперь Душа и ее Сосуд, объединившись духовно, испытывали нечто такое, что сложно было описать словами. Как самый изощренный вид кайфа, разливающийся по венам с каждым плавным движением бедер. Кёя был настроен командовать, поэтому Дино было разрешено лишь сжимать бедра «оседлавшего» его любовника и смотреть. Голодно, жадно. Вгрызаясь потемневшим взглядом в каждую деталь. В царапающие грудь пальцы; в мягкий изгиб шеи с выступающим адамовым яблоком; в затвердевшие соски, которые Кёя почти никогда не позволяет кусать, хотя Дино знает, что ему это нравится. Дернуть за бедра, призывая ускорить темп и громко простонать, не выдержав совершенно порочного взгляда из-под пушистых ресниц. Умирать от кайфа, когда Кёя сжимается, опускается до конца с тихим, пробирающим до костей, стоном. Движения сбиваются с ритма — Каваллоне знает, что головка упирается точно в простату. Хибари кусает губы, вскидывая и вновь опуская бедра, сглатывает стоны, и Дино не выдерживает. Резко садится, валит не успевшего среагировать Хибари на спину и подхватывает под колени, разводя стройные ноги шире, ласкающе проводя ладонями от ямки под коленками до бедер, сжимая, сходя с ума от ощущения упругой плоти под пальцами. Кёя смотрит хитро, щекочет рецепторы через связь и тянется рукой вперед, касаясь подушечками пальцев узора татуировки на боку, обводя темные, немного «поплывшие» от времени контуры. Его Душа так явно радовалась долгожданной близости, что даже забавно было. Дино наклонился к нему, жадно целуя и резко толкаясь на всю длину. У Хибари искры летят из глаз, и он не может сдержать стона, прикусывая нижнюю губу любовника и вцепляясь пальцами в крепкие плечи. Он не признавался даже себе, что обожал именно в такой позе, накрытый сильным мускулистым телом. Дино двигается быстро, рвано, почти выскальзывая и вновь толкаясь глубоко и до пьянящего правильно. У Кёи рвет последние ограничители, и он сладко постанывает, запрокидывая голову и прогибаясь в пояснице. Каваллоне покрывает смазанными влажными поцелуями шею и часто вздымающуюся грудь, до синяков сжимает бедра, а Хибари под ним почти мурлыкает, скрещивает ноги на поясе любовника, упираясь пятками в поясницу. Они не замечают, как их окутывает пламя, лижущее разгоряченные тела прохладными языками. Страсть затмевает разум, они теряются, больше не видя границ в ощущениях — их чувства слились в один коктейль, где один ощущал, как сладко прошивает дрожь от каждого удара по простате, а другой — как хорошо любовнику в нем. Целуются, вцепляются друг в друга отчаянно и нежно, с каждым тесным движением все туже затягивая спираль внутри, а потом одним рывком разрывая ее. Оргазм оглушает и ослепляет. Хочется кричать от удовольствия, но из горла рвется только хриплый стон. Пламя вокруг них утихает, не оставив и следа. Дино старается держаться на подрагивающих руках, но Кёя сам притягивает его ближе к себе, и Мустанг благодарно наваливается сверху, устроив голову на влажной от испарины груди. Хибари зарывается пальцами в волосы, перебирая пряди и едва заметно улыбаясь. Он давно не чувствовал такого умиротворения. — Кёя, я ведь… другой, да? — неожиданно спросил Дино. — С чего вдруг спрашиваешь? — Хибари мягко массирует кожу головы, и Каваллоне почти теряет мысль, но собирает разбегающихся тараканов обратно. — Давно хотел узнать. Давал время сравнить. И сегодня, ну… — Дино отчего-то смутился, как школьник. Хибари хмыкнул, не больно дернув за прядки. — О, поверь, трахаешься ты все так же. — Я не совсем про это, — щеки обжигает румянцем. Хибари тихо, добродушно смеется и касается губами взмокшей макушки. — Ты все тот же, Дино. Моя глупая лошадь. — Тсуна говорил, что раньше я не убивал так легко, — Каваллоне подтянулся повыше, чтобы смотреть Облаку в глаза. — Как думаешь, это порода делает меня жестоким? — Нет, — Кёя бросает короткий взгляд на поблескивающий на его груди кристалл. — Это из-за меня. — В смысле? — Связь работает в обе стороны, не забывай. Ты влияешь на меня, я — на тебя. Порода здесь лишь связующее звено, проводник, — пожал плечами Хибари. — Это мое предположение. — Надеюсь, это так и есть, — выдохнул Дино, крепко обнимая любимого. — Знаешь, Кёя… Если я вдруг стану… неправильным… Пообещай мне, что уничтожишь мою душу своими руками. — Конечно, — фыркнул Кёя. — Как будто я позволю кому-то другому прикоснуться к тебе. — А ты сможешь? — вздохнул Каваллоне. — Разве сможешь убить свою Душу? Хранитель смотрит на него долго и пристально, как умел смотреть только Хибари. От игры в гляделки почти сразу начинает щипать глаза, и Дино уже готов признать поражение и моргнуть, но Кёя плавно подался вперед, целуя. Нежно, размеренно, словно успокаивая ураган в душе. Лижет губы, по-кошачьи ластится. У Дино в голове все плавится: его любимый — самый лучший. — Знаешь, — Кёя отстраняется, облизывая влажные губы. — Если ты изменишься, то я смогу тебя убить. Потому что это уже будешь не ты. Не мой Конь. — Тогда моя Душа в надежных руках, — улыбнулся Дино, укрывая их обоих одеялом и практически сразу проваливаясь в сон, хотя до этого мог не спать неделями. Хибари тоже быстро засыпает под мерное сопение своей Души. Впервые спокойно и без сновидений. Третьим желанием господина джинн был освобожден от оков и обрел счастье. Бутылка была разбита.