Обманывая смерть

POV Мориарти       Дождь в Лондоне — не явление природы, а образ жизни.       Я сажусь в машину, раздраженно втаскиваю за собой мокрый зонт, захлопываю дверь. Водитель ждет, пока я устроюсь на пассажирском сиденье, держит руки на руле. В зеркале я ловлю его взгляд — внимательный, острый — и буднично командую:       — В Сохо.       Старина Джефф нажимает на газ и стартует. Незачем уточнять адрес — он возил меня этим маршрутом раз сто, а может быть, двести. По вторникам всегда одно и то же: Паддингтонский вокзал — университет — Сохо, точнее, боковая улочка, примыкающая к Олд-Комптон. Где-то посередине, между пабом и продуктовым магазинчиком, притулился четырехэтажный жилой дом из красного кирпича. Старая заслуженная постройка викторианских времен (если верить путеводителю). А если верить моему братишке, это настоящий дом с привидениями. Впечатлительность Ричи и его склонность к фантазиям дает мне право подсмеиваться над легендами о вампире, который когда-то снимал здесь апартаменты, но, встречая соседку брата по этажу, как будто закостеневшую в древности, сухую, желтую, похожую на экспонат из Музея Тюссо, я думаю, что в россказнях что-то есть…       — Вечером вернуться за вами, сэр? — подруливая к подъезду, интересуется Джефф. Я люблю его манеру говорить — спокойно-вежливую, без угодливости; ему действительно важно то, о чем он спрашивает: этот пожилой неприметный человек, как никто другой, знает цену времени.       — Не надо, мистер Хоуп. Мой вечер непредсказуем. До следующего вторника.       — Как скажете, сэр. До вторника, так до вторника… — он улыбается, чуть лукаво, давая понять, что будь у него такой же молодой горячий бойфренд, он бы тоже никуда не спешил, но серо-голубые глаза за толстыми стеклами очков грустнеют еще больше.       Бедняга Джефф. Он не первый и не последний, чей брак и обывательское счастье разрушила страстная связь на стороне. Жена не дает ему видеться с детьми, старательно взращивает свой ядовитый посев обиды и гнева, а если бы узнала об аневризме, наверняка сочла бы ее божьей карой. Ну не забавно ли, право — представлять Высшее существо в образе узколобого мещанина, сладострастно копающегося в чужом нижнем белье, использующего мощь творца Вселенной, чтобы наслать на прелюбодея неизлечимую хворь… Интересно, что этакий бог сделал бы со мной и Ричи.       Голос Джеффа вновь прерывает мои размышления:       — Два пятьдесят, сэр.       Я протягиваю ему пятерку, он лезет в барсетку за сдачей, прекрасно зная, что я ее не возьму, но правила игры, установленные между нами, следует соблюдать.       Дождь продолжается, и, когда я выбираюсь из машины, сразу принимает меня в сырые объятия. Открывать зонт нет никакого смысла, при таком ветре дождь повсюду, хлещет со всех сторон, вода сверху и снизу, и хотя Джефф подъехал почти к самому подъезду, я успеваю вымокнуть до нитки, прежде чем щелкает замок домофона и пропускает меня в подъезд.       …Ричи встречает меня в коридоре своей тесной квартирки — бросается на шею, прижимается всем телом, его не смущает мое сопротивление и шепот:       -… подожди, я сниму плащ, я весь мокрый, ты простудишься… — плевать он хотел на эту ерунду. Конечно, я сдаюсь, сумка и зонт летят на пол, и мы, даже не закрыв как следует дверь, сплетаемся в объятиях где-то под вешалкой, и целуемся, как одержимые, и воздух в легких заканчивается раньше, чем у нас хватает сил остановиться.       — Джимми… — шепчет мой ненаглядный братишка. — Охххх, Джимми, я так скучал… я бы не пережил еще целую неделю…       Я беру в ладони его лицо — мое лицо — касаюсь губами его щек и лба — моего лба — и смотрю в темные глаза Ричи, совсем не похожие на мои, потому что они полны доброты и нежности — но все равно, это тоже мои глаза:       — Ты же знаешь, что я не уезжаю от тебя больше, чем на неделю. Таков уговор. Разве я нарушал его хоть раз?       — Нет, Джимми.       Ох, черт побери. Да я бы и не смог, потому что я чувствую то же самое, что Ричи так бесхитростно выдает словами и нетерпеливыми движениями бедер навстречу моим. Кровь приливает к низу живота, чресла наливаются сладкой тяжестью вожделения… и я снова сдаюсь: задрав длинную трикотажную кофту, обхватываю потеснее ягодицы брата, впиваюсь в них жадными пальцами, пока ладони Ричи, мягкие и горячие, расстегивают на мне мокрый плащ, развязывают галстук и пробираются под рубашку. О-оо, Ричи, дааа… Да, мой маленький принц, мое сокровище… Остановись, прошу, или я возьму тебя прямо здесь, в прихожей… Нет, нет, не останавливайся, дьяволенок, продолжай!       Он ловит ртом мои хриплые стоны, блаженно улыбается, жарко выдыхает мне в шею особенные, только ему ведомые слова, от которых окончательно срывает резьбу.       Не прекращая целоваться и раздевать друг друга, мы почти готовы опуститься на пол, когда с кухни вдруг начинает тянуть горелым — ароматный дым, с хлебным оттенком… Ричи слабо вскрикивает:       — Оладьи!.. Я совсем забыл…       Полуголый братишка выскальзывает из моих объятий и скачет на кухню — спасать свою готовку, а я, со смешанным чувством разочарования и умиления, собираю разбросанные по полу вещи и захожу в ванную. Она небольшая: раковина с двумя кранами, зеркало, по обеим сторонам — унитаз и душевая кабина. Да уж, громадный бассейн с гидромассажем и противотоком, где Ричи так любит плескаться, когда бывает в Мейфейре, сюда ни за что не влез бы, но зато какие возможности при совместных омовениях дает узкая душевая кабина! От одной мысли об этом в штанах становится совсем горячо и тесно, член болезненно упирается в ширинку, но нет, дружок, тебе придется потерпеть… Я не собираясь по-быстрому кончать в раковину. Мои сегодняшние оргазмы только для Ричи, который сейчас охает и раздраженно бормочет на кухне, торопясь убраться и переделать подгоревшие оладьи. Он всегда хочет меня накормить — не меньше, чем я хочу поиметь его…       Я опираюсь ладонями о край раковины, смотрю в зеркало. В нем отражается не Джимми, а Оскар Лурье — аспирант Лондонского университета и по совместительству частный преподаватель французского языка… похожий на пьяного актера с наполовину стершимся гримом (в сущности, так оно и есть). Это Оскар Лурье регулярно навещает Ричарда Брука, и не имеет значения, приходит ли он ради уроков французского или на сеансы любви по-французски. Куда важнее, что у Ричарда Брука нет никакого брата-близнеца. Нет и никогда не было. И, само собой, Ричард Брук, молодой актер и восходящая звезда Олд-Вик, никогда не слышал о Мориарти.       Я осторожно вынимаю цветные линзы из глаз, кладу их в стаканчик с раствором. Снимаю парик — он никогда не подводит, остается на голове, что бы я ни вытворял, пока не приходит время его снять. Старина «Оскар» занимает свое место на болванке, чтобы продремать там до завтрашнего утра, потому что сегодня я останусь у Ричи.       Ну, вот. Остались последние штрихи. Я открываю шкафчик на стене — у меня достаточно времени, чтобы смыть остатки грима, пока братец колдует над поздним ланчем. POV Ричарда Брука.       Пока в турке лениво ворочается и подходит кофе, я раскладываю оладьи по тарелкам двумя аппетитными горками, щедро поливаю кленовым сиропом — для себя, и шоколадным — для Джимми. Сейчас поздновато для завтрака, но мы не так уж часто просыпаемся вместе, чтобы неспешно и мирно посидеть за столом; да и оладьи хороши в любое время суток, эту простую истину мы постигли еще в приюте.       Как хорошо, что по вторникам у меня теперь «урок французского» и нет утренней репетиции, а Джимми придумал себе какие-то дела в университете. Это забавная игра, в студента и преподавателя, она заводит нас обоих, но не решает главной проблемы — нам по-прежнему нельзя показываться вместе. Джим часто (в последнее время даже слишком часто) оборачивается в Ричарда Брука, проводит время в театре, заводит связи в богемной тусовке. Для меня же стало довольно привычным делом заменять «мистера Десмонда» на совете директоров или на клубной встрече; конечно, пришлось попотеть, репетируя, призвать на помощь все свои знания мировой театральной и киноклассики, посвященной жизни высшего света, большому бизнесу и организованной преступности, и на первой премьере меня охватил такой мандраж, что я едва не свалился в обморок посреди фуршета, но все прошло на удивление гладко. Никто не заподозрил подмену — ни шофер, ни верные охранники, ни деловые партнеры Декстера Десмонда… только личная ассистентка Джимми, шикарная женщина по имени Дебора, бросила парочку странных взглядов, но если у нее и были сомнения, настоящий Джим сумел их быстро рассеять по возвращении.       Да… Дело пошло, я быстро обнаглел, и когда в конце совещания произношу с фирменной джимовой интонацией: «До свидания, джентльмены, всем нам -удачной охоты», я не играю Джима, я на самом деле становлюсь им… Точно так же, как он становится мной, выходя на поклоны на сцене «Олд Вик».       Единственное, чего мне никогда не разрешает Джим — заменять его во время консультаций. Клиенты из Сети, знающие брата под именем Мориарти, заказывают ему какие-то «планы»; я смутно догадываюсь, что это за планы, но все, что связано с Мориарти, остается для меня terra incognita. Такова воля Джеймса, и она не обсуждается.       Кофейная пенка из светло-бежевой становится золотисто-коричневой, поднимается к самому краю турки, и я поспешно снимаю кофе с плиты, ровно за секунду до перекипания, превращающего напиток богов в неаппетитную бурду.       — Джимми! Где ты! — выкликаю я на манер цапли, подзывающей птенца, и брат, словно только и ждал этого, заходит на кухню. Улыбается своей неподражаемой, лучшей в мире улыбкой, глядя на взмокшего меня, прыгающего у плиты в смешном переднике с утятами, и, улучив момент, ловит за пояс джинсов, притягивает к себе вплотную и покрывает поцелуями мою шею — сверху вниз и обратно… Щекочущая ласка возбуждает, как афродизиак, и мой член моментально выдает блестящее исполнение роли королевского гвардейца на посту у Букингемского дворца; брат не отпускает меня, прижимает еще теснее, целует еще жарче, и мне остается только извиваться в его руках, прося пощады и ежесекундно рискуя пролить раскаленный кофе себе на джинсы…       Он снял плащ и пиджак с галстуком, но его рубашка все равно пахнет дождем, а одеколон — горьковатым лимоном. Это сочетание сводит меня с ума, и, как последний довод королей, я шепчу:       — Оладьи!       — Да. Конечно. Les beignets c'est sacré. Et tu es le meilleur dans le monde frère. Et... bien-aimé.*       Джим нехотя выпускает меня и садится за стол. У него усталое лицо. Само собой, он бодрится, отпускает шуточки и заставляет меня смеяться, но я знаю — просто знаю, и все — что у него накануне выдался чертовски паршивый день и еще более паршивый вечер. И еще я знаю, о чем он меня попросит. Знаю настолько точно, что, передавая ему вилку для оладий, могу упредить еще не заданный вопрос:       — Сегодня первый состав. Тедди — Ромео, Ник — Тибальт. И я, твой покорный слуга, в роли Меркуцио… хотя мне больше подошла бы Джульетта.       — Уверен, что Тедди тоже так считает. Но мы оба сыты им по горло. — Джим проводит пальцем по шее. Медленный жест выглядит грозным и до странности сексуальным, а мрачный взгляд брата (взгляд Мориарти) придает ему дополнительный зловещий смысл: «Ромео должен умереть».       Уточняю:       — Так, значит, сегодня ты будешь рассказывать партеру и амфитеатру о кознях королевы Маб? А мне что делать?       Я обмакиваю кусок оладьи в шоколад и кладу Джиму в рот. Он жует, жмурясь от удовольствия, как кот, и словно ненадолго забывает обо всем на свете — но это не мешает ему перехватить инициативу, и вот уже мои губы послушно раскрываются, чтобы принять золотистый кусочек в тягучих каплях кленового сиропа… Теперь Джим наблюдает, как я жую, и говорит нараспев, точно рассказывает сказку перед сном:       — Играть своего Меркуцио… Мне просто нужна контрамарка на сегодняшний спектакль. На двоих. Хочу сделать кое-кому подарок.       — Кому? — ревниво интересуюсь я: мой брат Джим может сто раз поклясться на крови в любви и верности, но Джеймс Мориарти живет своей жизнью, и каждый раз, как тень этой жизни падает на наши отношения, соленая волна обиды поднимается и заполняет, захлестывает меня до краев.       Он усмехается и произносит с интонацией Яго, убеждающего жену похитить платок Дездемоны:       — Не думай об этом, Ричи. Просто играй своего Шекспира.       Я зажмуриваю глаза, зажимаю уши, мотаю головой:       — Нет, нет, нет… — включаюсь в игру против воли, и мы наполовину деремся, наполовину ласкаемся, и, конечно, перемазываемся в сиропе, чтобы упоенно слизывать густую сладость друг у друга с шеи и груди…       — Джимми… охххх, Джимми…       — Да?.. — брат тяжело дышит, а мое горло саднит от стонов; мы оба знаем финал, но каждый хочет, чтобы другой уступил, сдался первым… зато нашим вздыбленным членам, выпущенным на свободу, безразлично состязание воль, они одинаково налиты тянущим сладострастием, и порою я не могу понять, где заканчивается Джим и начинается Ричард: мы соединены, спаяны, переплавлены в одно целое… В нечто большее, чем влюбленные близнецы, и нечто пострашнее «двуспинного чудовища» из эротических средневековых поэм. POV Джефферсона Хоупа (таксист)       Мистер Лурье отказался от моих услуг на вечер, но я все равно не беру заказы на время после шести. Возможно, он никуда не поедет, потому что останется ночевать в Сохо, или предпочтет спуститься в метро: вечерние пробки на выезде из города — то еще удовольствие. Зато милый молодой человек — актер — ровно в шесть выйдет из подъезда, чтобы отправиться в театр. По вторникам и каждую вторую пятницу он всегда занят в спектакле.       «Ричард Брук» — так написано на визитке, которую он мне дал, и то же имя пропечатано затейливым шрифтом в театральной программке (я сохранил ее после первого визита в «Олд-Вик»). Частые визиты в театр мне не по карману, но время от времени я наскребаю на чаевых достаточную сумму, чтобы купить билет в партер, поближе к сцене.       Многие ходят в «Олд-Вик» на Шекспира, на старую театральную классику, но я прихожу не ради репертуара, а ради Ричарда Брука. Этот молодой актер — гений перевоплощения. Уж поверьте мне, я кое-что в этом понимаю. А еще он, как никто другой, способен коснуться длинными пальцами сердечных струн пресыщенных зрителей, и начать играть на них какую-то сумасшедшую, колдовскую мелодию, то повергающую в бездну, то возносящую к небесам… В молодости мне доводилось знать многих актеров, и все они были хорошими, талантливыми на свой манер. Я охотно им аплодировал. Но только Ричард Брук заставил меня плакать — и, плача над предсмертным монологом Меркуцио, раненого из-под руки Ромео, я чувствовал боль, острую и сладкую, как сама жизнь. В те мгновения я жил, жил по-настоящему.       Я благодарен мистеру Лурье за то, что свел меня с тем, чье имя никогда нельзя называть. «Мориарти» — я иногда шепчу это имя самому себе, перед тем, как заснуть. Таинственный криминальный консультант, единственный в своем роде, нашедший нужное мне лекарство: игру в «обмани-смерть», где каждый раунд, выигранный мной, продлевает мои дни — и делает богаче моих детей.       Да, я благодарен, благодарен мистеру Лурье за Мориарти… и, может быть, поэтому мне так приятно оказывать маленькие услуги его милому молодому бойфренду. Такова официальная версия.       Но у меня есть маленький секрет.       Я благодарен за Ричарда Брука.       Стоя на театральной сцене, Ричард смотрит мне прямо в душу своими огромными темными глазами — слишком мудрыми, слишком понимающими для такого молодого парня — играет на струнах моего сердца волшебные песни. Они помогают мне раз за разом обманывать смерть…