Метка перманентным маркером

«Loser.» — гласила надпись на запястье, сделанная перманентным маркером, кончик которого ступился. Надпись вышла ужасная, кривая, пропитанная издевкой и черным ядом. Каспбрак утер красный нос, растер по коже струйку едва запекшейся крови, и, пошатываясь, нашарил ладонью по битому стеклу свой ингалятор. Здесь, под мостом, царила полная антисанитария, смешанная с запахом боли и отчаяния. Смешанная с мольбами, смешанная с резким запахом черных чернил. Здесь, под мостом, забитый мальчик пообещал отомстить. Тозиер издевался всегда. Он упивался, ударяя каждый раз в самое слабое место, наслаждался криками и скулежом, наслаждался мольбами и глубокими, цвета шоколада, глазами. И каждый раз, убеждая себя в том, что Эдди Каспбрак просто слишком похож на девчонку, бил сильнее, а потом смотрел на то, как лихорадочно тонкие пальцы нажимают на спасительный ингалятор, как веснушчатый смотрит яростно, со всей ненавистью, и Ричи в эту секунды начинает ненавидеть сам себя. Эдди был слабым маменькиным сыночком, прекрасен в учебе, но не прекрасен в флирте с девчонками. Он был ботаником, красивым, гадким, слишком СЧАСТЛИВЫМ. И за это платился. Тозиер ненавидел мальчишку всеми фибрами своей души, и в то же время, коленкой давая под дых, еле давил в себе желание зарыться пятерней в мягкие волосы, притянуть к себе и поцеловать потресканные, почти кровоточащие губы. Ричи 15, и он уже фантазирует о том, каким же может быть сладким скулеж этого мальчишки, какой горячей может быть от возбуждения его кожа, и какие милые веснушки могут быть в самых интересных местах. И это пугает. Достаточно, чтобы делать опрометчивые поступки, скрывая все в себе. Ричи оставляет уродливую метку на запястье прямо тогда, когда у Эдди начинается приступ. Мальчишку трясет, и он судорожно жмет на ингалятор, вдыхая спасительную струйку. А Тозиер, закусив язык, с какой-то садистской усмешкой выводит каждую букву. Эдди терпеливо ждет, ноги трясет после приступа, но он лежит смирно, молчит. Лишь тяжело дышит, а когда Ричи, в очередной раз довольный своей «работой», переступает через опрокинутый портфель, с потресканных губ срывается: — Я тебя убью. А Тозиера пробивает на усмешку. — Удачи. — Бросает с издевкой вслед и, доставая сигарету, прокуривает комок боли внутри. Он ненавидит Каспбрака всеми фибрами души. За то, что он такой трусливый, за то, что он такая баба, за то, что он сводит с ума. А через пару дней Эдди Каспбрак, мальчик с глубоким взглядом, набором таблеток и бинтами на левой руке, переезжает. Ричи думал. Наверное, впервые в своей жизни он реально задумался о всех своих грехах и демонах, о каждой капле крови, о каждом причиненном ударе, задумался о том, что в душе стало как-то пусто. Не было больше рядом груши для битья, мишени для издевательств. Не было лихорадочно трясущихся пальцев, блестящих в испуге глаз, не было вздернутого носа и слишком бабской улыбки. Была лишь пустота, бездна и воспоминание гневной, ядовитой фразы: «Я тебя убью.» И в какой-то момент Тозиер с нервной усмешкой понял — он был бы не против. К 17 годам у Ричи уже побывало много девчонок. Блондинок и брюнеток, высоких и низких, с пышными формами и почти анорексичек, и все в памяти были как одна — они просто были. Ричи помнил, что каждую целовал, каждую лапал, и почти каждую успел уложить под себя. Но ни одной он не лез в душу. Ни одни глаза он не смог запомнить настолько хорошо, как глаза испуганного четырнадцатилетки. Ричи 17, и он даже не пытался ни разу найти своей родной души. Свято верил в то, что ему этого не надо. И все это — глупости про безграничную любовь и неземное притяжение, Тозиер был уверен -цветок, оставленный Бев на плече Билли, все равно когда-нибудь сотрется. Сотрутся и чувства. Ричи не называл это завистью, Ричи называл это реальностью. Он свято считал свои взгляды на мир, затуманенные сигаретным дымом, пропитые и испачканные в крови, донельзя реалистичными. Он «здраво» оценивал, как считал, все свое последующее существование и давал себе от силы еще 15-20 лет жизни. По крайней мере, до тех пор, пока в подворотне, идя после очередной пьянки домой, ребра резко не сотрясло неописуемой болью, а изнутри таки вырвался крик, оглушающий, словно Ричи не ударили битой, а разорвали напополам. Ебаный театрал. — Больно? Мне тоже больно было. Перед глазами плывет, и Тозиер даже не сразу понимает, что лежит на асфальте. Бок нещадно болит, кожа на руке содрана по-любому, ведь именно на нее пришлось все падение. Но Ричи не чувствует боли. Точнее, она пропадает ровно тогда, когда, прищурившись, тот чувствует, что изнутри его начинает трясти. Каспбрак стоял напротив, держал уверенно перебинтованной рукой рукоять биты и смотрел… Хах, точно так же, как и тогда. Как четыре года назад. — Ууу, принцесса… А я скучал. Тозиер это хрипит, язвительно, и почему-то чувствует странное облегчение… И нет никакой злобы, только легкость и накатывающая истерика. Он не успевает сказать что-то еще, Эдди холодно замахивается ногой и от души пинает. С головы тут же слетает капюшон, и, надо же. Он совсем не изменился. Все то же лицо, слишком миловидное для парня, пусть и повзрослевшее. И потресканные губы, и маленький шрам, пересекающий их. Интересно, как он его получил. -ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ! ЕБАНЫЙ САДИСТ, ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ! Кажется, Каспбраку срывает крышу. Он кидает биту в сторону, и просто накидывается. Как дикий тигр. Как давно мечтавший отомстить Гамлет. Хватает за грудки, бьет неумело, но со всей злобой, прямо в лицо. Мажет в скулу, и Тозиер даже не сопротивляется. Считает, что заслужил. Считает, что даже готов умереть, тут, от рук того, кого. -ПОСМОТРИ, СУКА! СМОТРИ ВНИМАТЕЛЬНО! Эдди истерично стягивает все такими же тонкими пальцами бинт, тычет своим запястьем, и в ночи, мутным взглядом, Ричи совсем не сразу замечает уродливую надпись… И почему-то его сразу пробирает на смех. Тозиер почти кричит в истерике, пугает Каспбрака, что испуганно отползает на коленях, шмыгая носом и гневно сверкая карими зенками. Он смотрит на то, как жутко рвет горло в смехе Ричи, а сам давится точно таким же смехом, ногтями впиваясь в уродливую надпись на своем запястье, почти до крови. Они — два идиота. Один — потому что глушил свои чувства, свою тягу к душе ранимого мальчика издевательствами и болью. Второй — потому что молчал о своей наивной влюбленности в хулигана и бунтаря, потому, что терпел все издевки и потому, что не сказал сразу, еще в тот вечер, когда драил до крови руки железной мочалкой… Ричи Тозиер так и не признался. Эдди Каспбрак больше не ударил. Они оба давились смехом и слезами, а когда избитый Ричи ткнулся своими опухшими от удара губами в тресканные, влажные от слез, Эдди не оттолкнул. И вскоре на руке каждого из них была оставлена метка черным, перманентным маркером. И у каждого буква «S» была исправлена на «V». Ричи Тозиер давал себе минимум 50 лет. Или столько, сколько сможет прожить ЕГО кареглазый астматик.