Рассветные поцелуи

С самого начала было понятно: то, что произошло между ними этой ночью, никогда больше не должно поминаться вслух, прилюдно или с глазу на глаз. Таким образом, никто не ожидал, что один из мужчин взглянет на другого и скажет: — Полагаю, после этого ты обязан написать для Джеаны стихотворение. — Не ты? — спросил второй тоном светской беседы. В небе снаружи уже видны были первые проблески рассвета; и очень скоро всё это — чем бы оно ни было, — кончится или, по крайней мере, будет заперто вновь, одинаково скрытое от тех, кто не понял бы, и от тех, кто понял бы чересчур хорошо. — Моя жена, — чётко проговорил Родриго Бельмонте, — равнодушна к поэзии. И к поэтам, — спустя мгновение добавил он. — Может статься, это один из её немногих недостатков, если только это действительно недостаток. — Сейчас он говорил и выглядел более рассудительно и меньше походил на человека, который решил, что на одну ночь он может забыть о чести и долге, выбрав взамен любовь — в чём, разумеется, тоже заключалась своего рода честь. Вине здесь не будет места, решила Джеана. Она была рада этому. — Если я захочу стихотворение, то попрошу сама. — А что, если ты захочешь поэта? — спросил Родриго. Он как раз смотрел, где его одежда — или, точнее сказать, смотрел на свою одежду. Прошлой ночью настал такой момент, когда сделалось совершенно невозможно мыслить ясно, — но настал он спустя значительное время после того, как они разделись. — Тогда ты тоже попросишь? Женщина, которой не было дела до поэзии, не стала бы — это разумелось само собой — выходить замуж за человека, которого все прочие считали поэтом. — Да, — сказала Джеана, зная, что это правда. И зная также, что не попросит ни завтра, ни послезавтра. Но, впрочем, вскоре. Прежде, чем этот сезон подойдет к концу. Это всегда подразумевало, что он не попросит её первым. При всём при том, что люди будут помнить его не за его стихи, Аммар ибн Хайран всё же был поэтом. Более того, он был умным человеком. — Хорошо, — сказал Родриго. — Думаю, он будет счастлив. Твой поэт. Он, пришло Джеане в голову, уже выстраивал между ними некоторую дистанцию, удостоверяясь, что определенные вещи, которые случились единожды, не произойдут вторично или, хуже того, постепенно войдут в привычку. — Твой тоже. Пока что, — сказал Аммар. Он не сказал: «Возвращайся в постель». И тем не менее. — Мне точно придётся познакомить вас обоих с моей женой. С учетом обстоятельств, это было, вероятно, самым абсурдным, что он только мог сказать, и тем не менее Джеана не сомневалась в искренности этих слов и намерений. — Буду ждать с нетерпением, — отозвался Аммар с той же искренностью. — Учти, ты не изменишь её мнения о поэзии. Я говорю тебе это, — уточнил Родриго, — потому что, как бы забавно ни было увидеть твои старания, я считаю тебя своим другом и хотел бы избавить от унизительной неудачи. В этом утверждении, подумала Джеана, было меньше искренности, чем в предыдущем. — Как твоя жена относится к докторам? — Возможно, не тот вопрос, какой ей следовало задать; мало кто из людей, глядя на Джеану, видел в ней доктора — даже доктора-женщину. — Очень хорошо, я в этом уверен. Полагаю, что вам с ней найдется, о чем поговорить, хотя, конечно же, у тебя не выйдет отговорить её не убивать меня. На самом деле, наверное, будет лучше, если ты не станешь и пробовать. — Тогда я не буду, — любезно сказала она. — Хорошо. — Я, — сказал Аммар, — возьмусь за то, чтобы позабавить тебя, полагаю. Если не возражаешь. — Ничуть, — ответил Родриго, а затем вернулся в постель; его одежда так и осталась там, где он бросил её прошлой ночью.