Снег

— Заткнись! — кричит Веге Адам. Ему кажется это. На самом деле — кричит в пустоту. Ему кажется, он что-то вспоминает: неосязаемое, странное, страшное. Что может быть страшнее, чем очнуться с полной модификацией, утратив своё тело? Оказывается — может. Когда не помнишь, что с ним, его телом и сознанием делали после. Когда закончилась Панхея. Когда валялся в отделении для коматозников. Это единственное, что он помнит чётко. Как было тихо. И прохладно. И спокойно. А потом — пробуждение, что-то невыносимое, зверское, страшное... и снова кома, сон, забытье. Он думает об этом, наливая дома стакан виски десятилетней выдержки. Пытается восстановить, соотнести, понять, что вообще было — и как. Всё тонет в тумане. Чем больше он старается — тем глубже в марево и белое полотно беспамятства. Он так и сказал Вацлаву — на вопрос «Что с тобой было, Адам?» — что ничего не помнит. Так ответил и Шарифу по скайпу. Что, мол, чем больше пытается, тем хуже выходит. Виски — его лучший друг. Ещё со времён «Шариф Индастриз» Адам научился правильно напиваться. Так, чтобы оглушить «страж здоровья». Главное — подобрать крепость и дозу, и дальше их придерживаться. Адам идёт по квартире босиком, лязгая ступнями. Протягивает руку, снимая книгу с полки. Он привык к себе. Больше не бьёт зеркала. И равнодушно относится к собственной обнажённости. Его тело — не его. Скрывать — незачем, стесняться — не перед кем. Даже перед собой. Паутина трещин в зеркале осталась в прошлом. В настоящем — виски десятилетней выдержки; продирает горло знатно и качественно. Адам ставит себе график — накачиваться в ночь с субботы на воскресенье. Пусть бесполезно, но главное, безопасно. Пьёшь, думаешь, вспоминаешь. Снова пьёшь — уже заливая смуту и желание пойти всех угрохать. В первую очередь — собственное отражение в ванной. Лазарь зубоскалит по радио. Адам слушает его жадно, с вниманием. Кривится, когда тот проезжается по ОГ29: убийцы! отнимут мороженое! никто не остановит гончих Иллюминатов!.. Звонит Шарифу и сбрасывает ещё до того, как пройдёт звонок. Тот перезванивает — как учуяв по невидимому инфолинку. «Сынок?» Адам пьёт и смотрит в потолок. Ему всё равно, что тот скажет. Где-то внутри жжёт и стынет снег Аляски, белый лёд, много боли. Дженсен отключает связь, прежде чем Шариф продолжит. Не нужны лица. Не нужна память. Он сможет, он сумеет, он не помнит, что такое слабость. Она осталась за барьером Аляски и комы. Чёрт. Чёрт. С Притчардом чуть легче. Пока тот язвит, раздражает фоном, можно прикрыть глаза и представить, что ничего не изменилось. Вот ещё немного — и он, Дженсен, полетит на задание с Малик, а потом вернётся в Детройт. Где всё неспокойно, но при том — хорошо. Дома — Кубрик. Дома — целое зеркало. И он там же — отдавая себе отчёт за каждый выстрел и каждое действие. Что-то гложет изнутри, печёт, разъедает. Дженсен успокаивает сам себя. Заливает виски. Смотрит в зеркало — без отвращения. Он в порядке. Но что. Но что... ...что, блядь, было на Аляске? Чьи тени, чьи манипуляции и аугментации? Он звонит Шарифу. После разговора долго рассматривает потолок. Если он не помнит — значит ли это то, что он ничего не делал? Не резал по чужой команде детей и женщин? Не стал исполнительным роботом, которого обкатывают, проверяя аугментации? Не оказался ли одним из членов «Тиранов»?.. Найти, выполнить приказ, рассечь мягкое горло, обтереть лезвия и уйти «Призраком» под длань хозяев? Лечь потом в кому, до следующего распоряжения? И восстать безумным, бездумным механизмом? Чёрт. Чёрт. Что он не помнит? Что вырезано из его памяти? Что скрыто под щадящим режимом «был в отделении для коматозников»? Кто дёргал за ниточки, превращая Адама Дженсена в чудовище? Кто заставлял его исполнять покорно и равнодушно чужие желания?.. Он шлёт Вегу, когда та с ним связывается, — сегодня ночь на воскресенье, нахуй всё, я пью, Алекс. У меня выходной. У моей памяти. Звонит Шарифу и неожиданно спрашивает посередине разговора: — У вас есть координаты Малик? Ему нужен самолёт. Силы, чтобы расправить крылья над бездной, которая смотрит в него. В какой-то момент успокаивается — пить больше нечего, бутылка пуста, все бутылки. Набирает номер по скайпу. Видео не включает: не хочет, чтобы его она увидела впервые после Инцидента таким — пьяным и злобным. Гудок, гудок, никого нет, тишина. Дженсен мрачно набирает номер доставки на телефонной трубке: ящик виски и ящик пива в комплект к нему. Хватит до утра. И почти не вздрагивает, когда экран телевизора высвечивается контактом: возьми трубку, я пришла. Я тебя вижу. Я не исчезла. Мальчик-шпион, ответь девочке-вертушке. Под веками бликующий снег и беспамятство Аляски. Кому он был должен, для кого он выполнял поручения — жестокие, грязные — или это рисует ему воображение и цинизм? Сам бы Адам воспользовался таким шансом, получи подобного, как он, парня, под эксперименты и полную власть чипа контроля. Снаружи — звенит скайп: Фарида Малик на проводе. Настойчиво, долго, не сдаваясь. Адам поднимается с дивана, торопливо прячет бутылки под столик, причёсывает шевелюру, чтобы не стояла так дико торчком. Щёлкает по привычке линзами — и убирает обратно. — Привет, вертушка. — Привет, шпион. И где-то плотина удерживает лавину снега барьером.