Улыбаюсь тебе, незримому

Я сижу на окне, завернувшись в одеяло, и смотрю в снежную ночь. Мир превращается в белого и пушистого кота. Если прислушаться, можно даже услышать его мурлыканье. Андерс уже спит. Сегодня я пришел слишком поздно, и не стал его будить. Мне, напротив, спать совсем не хочется. Слушаю его тихое, уютное дыхание, смотрю на новые эскизы, разбросанные по комнате. На них изображен я, в большей степени. В профиль и со спины. Мои руки и глаза. Улыбаюсь. Всего несколько штрихов, но я легко узнаваем. Как у него это получается? Утыкаюсь лицом в стекло, и ловлю его отражение в окне. Теплый свет лампы, сияющая белизна за окном и он. Тоже немного сияет, едва различимо. Чтобы это увидеть, нужно быть привычным к таким вещам. Для полноты ощущений, не хватает чего-то горячего и ароматного в руках. Чая, кофе, неважно. Тихо спускаюсь с подоконника, и стараясь не шуметь, пробираюсь на кухню. Ставлю чайник на плиту. Почти сразу же тот начинает недовольно ворчать. Громко. Грустно вздыхаю. Нахожу в шкафу ягодный чай. Мы редко его пьем, потому что редко бывают подходящие для него моменты. Сегодня как раз такой. Открываю банку, и аромат, с розовато-красным блеском, тут же выплескивается через край, кружится по кухне, заполняет собой все пространство. Наше личное маленькое лето, засушенное счастье, припрятанный покой. Мир из окна кухни, не подсвеченный светом лампы, кажется уже другим. Холодным и отчужденным. Таким, какой он есть на самом деле. Сразу становится тоскливо. Хочется уйти. Но сзади меня уже обнимают две руки, чайник почти кипит, и значит, есть повод остаться. ***  — Андерс, просыпайся! Ты знаешь, который час? Марта с шумом врывается в квартиру, принося с собой суету, сырость и набор уличных запахов, которым здесь совсем не место. С трудом открываю глаза. Не знаю я который час. И знать не хочу.   — Я тебе тут варенье и мёд принесла, знаю, ты их не любишь, можешь выкинуть, мне просто велено передать. И до тебя опять не дозвониться. Ты понимаешь, что я волнуюсь? С трудом перевариваю этот поток информации. Какое варенье, какой телефон? Где сияющая ночь за окном? Где теплый, ароматный чай, разлитый в маленькие чашки? Где пара светлых глаз, смотрящих на меня из темноты? Где он? И почему все вокруг такое противно-липкое, словно измазанное ненавистным медом? Иду на кухню. Марта уже убирает со стола чашки — свидетелей нашего ночного чаепития. По ней видно, что она недовольна. Молчит. Варит кофе. Днем все не так. Слишком настоящее. Мне противопоказано принимать реальность в любых дозах. Сижу на стуле и тоже молчу.   — Я тебе работу нашла. — Наконец говорит она. Шумно вздыхаю, ясно давая понять, как я от всего этого устал.  — Ты вот даже еще не знаешь, что за работа, а уже против. Помнишь Ирму, с которой я в школе дружила? Я ее часто домой приводила. Ты хоть и маленький был, но должен помнить. Потом они с семьей в Польшу уехали, мы общаться перестали. А тут на днях увидела ее на улице. Оказывается, она вернулась, у нее теперь собственное рекламное агентство, и им позарез нужны художники. Я ей показала твои работы на телефоне, она была в полном восторге, и сказала, что… Ну вот, все следы передозировки на лицо. Работа, какая-то Ирма, Польша, рекламное агентство… Начинает тошнить, хватаю свой кофе, и ухожу из кухни, прочь от моей слишком настоящей и живой сестры. В комнате ставлю чашку на подоконник, где ночью сидел он, думая, что я сплю. Смотрел на мое отражение в окне, а я смотрел на него. Улыбаюсь ему, незримому. Чувствую улыбку в ответ. За спиной слышу голос Марты:  — Андерс, уже два года прошло… Меня начинает трясти от гнева, злости и бессилия. Каждый раз одно и то же.  — Я не сумасшедший, ясно тебе это?  — А я этого и не говорила, но я опять сегодня убрала две чашки.   — А я не просил, чтобы ты приходила и убирала их! Вообще не просил лезть в мою жизнь! На глазах Марты наворачиваются слезы. Все же, я дурак. А может быть, даже сумасшедший.   — Живи как знаешь, твое право. Марта хватает пальто с вешалки и убегает, забыв закрыть дверь. А я чувствую, как на мое плечо утешающе ложится теплая рука… *** Привет, мам. Да, хорошо дела. И у Маркуса тоже. Повышение на работе обещают. Юрис уже поправился, ходит в школу. Без желания, само собой. Да, была у Андерса. Ничего нового, все по-старому. Подожди, у меня суп кипит. Сидит у себя в квартире. Рисует. Его в основном. Ну что я поделаю, если это правда, не возмущайся. Мам… Я знаю, ты не любишь эту тему, но все же послушай. Не знаю, с кем кроме тебя поговорить об этом. Вот и я говорю, что сколько времени уже прошло, найди в себе силы это пережить. Только там ведь не просто страдания, мама. Мне Марис тоже никогда не нравился, можешь не рассказывать. Самый обычный на первый взгляд, его даже симпатичным можно было назвать с трудом. Особенно рядом с нашим Андерсом. Ой, а помнишь, когда он начал взрослеть, со мной куча девчонок хотела дружить, потому что я его сестра? Смешно… Я тоже чуть в обморок не упала, когда он его домой притащил, и объявил, что это любовь всей его жизни. Да, помню, как тебе скорую вызывали. Да, хорошо, что папа не дожил… Может быть и правда, бывает такая любовь? Неземная. Доступная не всем, а лишь немногим? Тем, кто «вращается в небесных сферах, и рисует свет, невидимый глазу». Помнишь, у него на картине было написано? Это ведь он про себя. Да, дурак, ничего не поделаешь… А этот пользовался, да. А может нет, я не знаю… Ну хорошо, хорошо, не нервничай. По нему сразу было понятно, что не в себе человек. Жизни боялся до одурения. Андерс ведь не был до него таким, это он его этим страхом заразил. А что мы могли поделать? Он уже взрослый был, сам выбирал, как и с кем ему жить. Нет, мам, его бы не вылечили. Нет, не надо было его дольше в больнице держать… Я ведь правда думала, что он что-нибудь сделает с собой после этого. А он чудить начал. Только ты не нервничай. Ведь вроде как Марис и не умер для него. Говорю же, не кричи. Нет, он понимает, что его нет в живых. Но стоит мне отвернуться или отойти, рядом с ним кто-то появляется. И он с этим кем-то разговаривает, поит чаем, и вообще вроде как счастлив. Самое отвратительное, что я тоже будто его чувствую. Не вижу, разве что… Нет, мама, я не хочу довести тебя до инфаркта, прости. Да, давай не будем об этом. На следующей неделе собираемся поехать смотреть дом. Конечно, я позвоню тебе, расскажу, как все прошло… *** Марис сидит в кресле, пьет чай, курит. Я рисую его пальцы, сжимающие сигарету. За окном уже давно стемнело, и сонный, пропитанный волшебством уют, заполнил комнату. Почему мы не можем остаться в этом миге навсегда? Я отчаянно рисую. Это единственный способ сохранения времени, доступный мне. Хотя бы его части. Марис улыбается. Он все понимает без слов. Курит неспеша, растягивая минуты. В эти моменты я люблю его больше всего.   — Я хочу к тебе. — Говорю я снова. Уже в который раз.   — Нельзя, хороший мой.   — Почему? Глаза Мариса наполняются грустью.   — Твое место здесь. Мое — там.   — Мое место рядом с тобой. Он встает, подходит ко мне, обнимает за плечи. Я прижимаюсь к нему лицом. Отчаянно хочется заплакать.  — Когда-нибудь ты займешь свое место рядом со мной. А пока еще слишком рано. Ну, не плачь. Все у тебя будет хорошо и даже замечательно. Уж я-то знаю. А сейчас мы будем пить чай и разговаривать, до самого утра, а до утра еще очень долго… *** Уже почти рассвет. Ты заснул, не дождавшись его. А мне пора уходить. Теперь уже навсегда. Прости, я принес тебе так много боли. Если бы я мог все вернуть назад, я бы, наверное, даже не подошел к тебе. Не стал бы вторгаться в твою жизнь, ломать и крушить ее. Не было бы наших долгих ночей, ссор и примирений, страха и непонимания, любви и смерти. Не было бы тех таблеток, которые я проглотил в приступе трусости. Неужели, для того чтобы что-то понять, мне нужно было умереть? Да, похоже на то. Теперь я уже почти уверен, что ты не станешь бросаться за мною в след. Это все, что мне было нужно. Ты теперь знаешь, что будет потом. А я, как ни странно, нет.