Полнолуние

Ной ворочался в постели не в силах уснуть. Иногда его рука тянулась к лежащей на тумбочке рядом с кроватью книге, которая, наверное, могла бы отвлечь его от тяжёлых мыслей. Однако как только пальцы касались шершавой обложки, Ной понимал, что в комнате слишком темно для чтения. Конечно, никто не мешал ему встать с постели и зажечь свет, но Ной знал: как только он поднимется, ноги понесут его вовсе не к лампе, а к окну, закрытому плотными шторами. Он сам задёрнул их ещё на закате, чтобы не видеть ни звёзд, ни луны, которая этой ночью была во всей красе и заливала ночной сад восхитительным синим светом. Полнолуние голубой луны. Ещё несколько месяцев назад Ной считал, что в мире нет ничего более потрясающего и великолепного, и мог провести целую ночь на крыльце поместья, чувствуя, как дыхание перехватывает от восторга. Но три месяца назад умер Луи. Учитель сказал, что он давно был болен… Поражён проклятьем, созданным вампиром, родившимся в ночь голубой луны. И теперь каждый раз, когда Ной задумывался о небесной красавице, он словно наяву слышал голос Луи, упрекавший: «Ты не смог помочь мне, Ной, а теперь любуешься причиной моей смерти». Умом Ной понимал, что луна не виновата в действиях людей и вампиров, а Учитель убеждал их с Доминик в том, что они никак не могли облегчить участь Луи… И всё же, могильно-холодный голос друга, возникавший в мыслях, всегда тянул за собой воспоминания о том, как ему отрывают голову. Наверное, картина падающего обезглавленного тела Луи навсегда останется в памяти Ноя. Как и ассоциация этой смерти с ночью голубой луны. Ной задёрнул шторы, чтобы не видеть синее сияние, чтобы не вспоминать, хоть ненадолго убежать от преследующего чувства вины. Но луна на самом деле была не причём: окно оставалось закрытым, а Ной всё равно не мог уснуть. Как и полностью отринуть душой голубую луну, которую несмотря ни на что продолжал считать прекрасной. Ной поднялся с постели и подошёл к окну. Воспоминания о смерти Луи заставляли вздрагивать каждый раз, когда возникали в голове Ноя. Но и сопротивляться желанию посмотреть на голубую луну становилось невыносимо. Ной понимал, что он не может вечно убегать и ночами теряться в своей боли и тревоге. И он раздвинул шторы.