Чистилище

Дин очень быстро узнал об истинной природе Чистилища. Или, вернее, он очень быстро стал её жертвой. Внезапное исчезновение Кастиэля вогнало его в такую панику, что Дин вынужден упасть на землю и обхватить себя руками, чтобы сдержать тошноту и озноб. Это отнюдь не первый приступ паники в его жизни, но впервые Дин не может с ним справиться, не может скрыть под напускной бравадой и яркой, местами потрескавшейся маской уверенности. Он не сразу догадывается, что это влияние Чистилища. Чистилище лишено неискренности. Здесь нет иллюзий. Нет скрытности. Нет обмана, лжи, коварства, уловок, притворства. Ничто тут не является чем-то иным, чем кажется на первый взгляд. Всё — именно то, чем кажется. Чистилище смывает с лиц маски и театральный грим. Быть может, потому оно и называется Чистилищем. Кастиэль исчезает ненадолго. Дин не успевает дёрнуться в своей жалкой, одинокой позиции и полдюжины раз, когда слышит шорох крыльев, и ангел становится перед ним. Держащий осанку, внимательно смотрящий на него, без этой маниакальной улыбки, от вида которой Дину хотелось забывать, без этих разбегающихся, болезненно блестящих глаз; с серьёзным лицом Воина Господнего, сосредоточенным на данном ему задании. Дин чувствует спазм в (сердце) горле и вынужден изо всех сил стиснуть зубы и напрячь мышцы, чтобы не вскочить с колен и не сдавить Кастиэля в медвежьем объятии. Чтобы не сказать вслух то, что держит в себе с момента, как Кас обожрался душами и стал смотреть так, как Дин смотрит на самого себя. Как на червя. Как на бесполезную вещь, которая не подходит даже для того, для чего была создана. Лишь тогда Дин осознал, как сильно привык к другому взгляду Кастиэля. Ему необходимо было выглядеть лучше, чем на самом деле, хотя бы в глазах ангела. Конечно, ему не удаётся полностью справиться с собой, и полные эмоций слова вырываются из сжатого горла. После фильтра винчестеровского мозга они появляются в сухой форме, но с глубоким содержанием. — Где тебя носило, сукин ты сын? Кастиэль ещё некоторое время оглядывается вокруг (Дин почти видит, как его уши с опаской подёргиваются, а ноздри расширяются, чтобы втянуть посторонние запахи), а после обращает внимание на охотника и склоняет голову в своей (утешающе знакомой) раздражающей манере. — Я исследовал окрестности. Мы должны отсюда уйти, Дин. Нам нельзя долго оставаться на одном месте. Облегчение, которое Дин ощутил от вида Кастиэля, рассеивается в прах, и вдруг его охватывает столь сильное чувство разочарования и безнадёжности, что он наклоняется, упираясь лбом в колени и обхватывает себя руками. Не может сдержать дрожи и подступающих к глазам слёз, потому что это уже слишком. Ему действительно надоело и хочется просто лечь на эту чёртову, твёрдую как скала, бесцветную землю и умереть. Насколько это вообще возможно в Чистилище. Но тогда что-то касается его плеча, неуверенно, с сомнением — это то же самое плечо, на котором всё ещё видно побледневший, но чёткий отпечаток ладони. Как возможно, что существо, когда-то безжалостно выжегшее на ней своё клеймо, сейчас аккуратно касается его пальцами, будто опасаясь, что более сильный контакт сотрёт его в прах? Как возможно, что два эти существа — один и тот же Кастиэль? На этот раз в него не проникают исцеляющие волны благодати, ни одной искорки силы, что однажды припала к его раненой, беспокойной душе (и как же это смешно: потребовалось двое могучих ангелов и бог знает сколько времени, чтобы осторожным, искалеченным зверьком загнать душу Сэма куда-то в метафорический угол; у Дина нет даже такого оправдания, его сорок лет не сравнятся с болью Сэма. Его «я» просто прогибается под грузом повседневной жизни и чувством ответственности. Будто ему действительно нужна причина себя презирать). Дин делает глубокий вдох и успокаивается, потому что Кастиэль здесь, рядом, живой и здоровый. Оба они здесь, и никто из них не должен в одиночку противостоять Чистилищу. На этот раз Дин не позволит, чтобы из-за его слабости с Кастиэлем случилось что-то плохое. Он вытащит отсюда Кастиэля, даже если вынужден будет отдать за это жизнь. Хотя Дин сомневается, что кто-то захочет отобрать у него нечто столь незначительное. — Ладно, — говорит он, стараясь не выдать, какое удовольствие доставляет ему лёгкая хватка горячих пальцев ангела. — Пойдём, надерём пару задниц. На мгновение пальцы сжимаются сильнее, после чего Кастиэль отнимает ладонь и засовывает её в карман плаща, а потом и вторую. Когда Дин поднимается на ноги, Кастиэль поднимает голову и как-то по-дружески морщит брови (чёрт, когда Дин стал таким опытным в понимании языка Кастиэля, что может отличить один его покерфэйс от другого?). — Но только тем, кто сам выйдет нам на дорогу, — говорит Кастиэль. — Только тем, от кого нам не удастся сбежать, — поправляет Дин. *** Чистилище лишено материальности. И населяют его бестелесные существа, души, покинувшие рискованные пределы физической оболочки. Дин болезненно убеждается в этом, когда их окружает липкий, тяжёлый туман, чьи щупальца пытаются слизывать текущую из его руки кровь, и Дин знает: это — то, что на Земле он назвал бы вампиром. Убеждается, когда между свёрнутыми, как змеи, корнями деревьев видит голодную, искажённую ярость, и он знает — это ругару. Чистилище выглядит именно так, как запланировала Мать Всего. Не нужно больше человеческого кормильца, мясного костюмчика, камуфляжа. Они — у себя, и не должны скрываться (Дин предпочитает не задумываться над тем, как выглядит Дик и остальные левиафаны в естественной среде обитания, потому что такие мысли заканчиваются только образом Кастиэля, разрываемого изнутри скользкими от чёрной слизи щупальцами, терзаемого рыбьими зубами и... вот именно. Дин предпочитает не задумываться). В этом мире он и Кастиэль нарушители. Кастиэль, ангел, скрывающий своё истинное лицо под лицом Джимми Новака, и Дин, человек, который всю жизнь построил на лжи. Чем дольше они пребывают в Чистилище, тем чаще Дину случается заглянуть под маску Кастиэля. Иногда охотник видит, как голубые глаза начинают сиять белым светом, иногда тот же самый свет льётся с открытых губ Кастиэля, иногда голос ангела срывается на резкий, пронзительный визг, будто бы Кас проходит через какую-то чёртову ангельскую мутацию, и Дин вынужден закрывать уши до тех пор, пока Кастиэль не замечает происходящее и не обрывает себя на полуслове. А иногда — и эти минуты Дин ожидает с большим нетерпением, хотя никогда бы не признался — за Кастиэлем ложатся две длинные тени, более тёмные, чем другие. Клочкообразные пятна чёрного дрожат в неподвижном воздухе, чаще всего нависая над Дином, как сдвижная крыша кабриолета. Случается, что Кастиэль тянется, разминая затёкшие мышцы, а потом две тени простираются на невероятное расстояние, даже выше верхушек деревьев, и Дин почти может увидеть перья, чешую, радужный «Скиттлз», или из чего там сделаны ангельские крылья, почти может увидеть нежные очертания костей, сухожилий и мышц, прозрачных на фоне сухих ветвей и беззвёздного неба. Несмотря на то, что хорошо знает, что на самом деле это не перья, кости и сухожилия. Кастиэль — не материальное существо, и об этом легко забыть... Он — что-то совершенно непостижимое, вечное, могучее, необъятное, ущемлённое неприметным человеческим телом. Дин понятия не имеет, каким чудом Кас — ведь ублюдок размером с Крайслер-билдинг, если только это не безумное хвастовство — сумел уместиться в худом теле Джимми. Глядя на него, Дин не может представить Каса, ютящегося где-то внутри, свернувшись в неудобный комок и пытающегося найти положение, в котором крылья не будут упираться в рёбра его носителя (Сэм когда-то назвал Джимми Новака «Castiel.rar», и Дин должен признать, что брат выбрал неплохое сравнение). Что забавно: снаружи, на лице Джимми, никогда не видно признаков дискомфорта, так что Касу, наверное, не так уж и плохо. Возможно, у бестелесных существ нет проблем с ужиманием своих эфемерных тел. Конечно, им не угрожают ни ранения, ни судороги, ни другие неудобства, в данный момент стопроцентно беспокоящие материального Дина. Возможно, Кас как та будка из британского сериала, который так любит Сэм. Маленький снаружи, но ничем не ограниченный внутри. К чёрту, законы физики и здравого смысла никогда не имели особого значения в мире Дина Винчестера. *** Оборотень с рыком вылезает из каменного круга, шерсть на его загривке топорщится, а с обнажённых дёсен стекает чёрная слюна. У Дина странное, тревожное чувство, что это Мэдисон, потому что есть что-то знакомое в этих тёмных, миндалевидных глазах. Но это не может быть Мэдисон, нет, это просто зверь, паразитический осколок, отломившийся от волчьего Альфы и странствующей по Земле в поисках очередной жертвы. Ни один из земных монстров не является независимым целым, каждый подчинён тому Первому, которого, в свою очередь, дёргает за поводок Мать Всего. Ужасная паутина зависимости, растянувшаяся по Чистилищу и проникающая через него в другие миры. Неважно, думает Дин, сжимая в руках небольшой нож — единственное оружие, что у него было на момент нападения. Неважно. Это не Мэдисон. Мэдисон была милой, невинной девушкой, которая имела несчастье встретить на своём пути столь же невинную сущность, которая овладела ей и теперь жадно улыбается Дину. Ту, в которой нет — и никогда не было — ни грамма человечности, несмотря на то, что миндалевидные глаза сияют не животным интеллектом. С близкого расстояния оно вовсе не кажется волком: морда более вытянутая, а губы простираются от уха до уха, словно змеиные челюсти, обнажая в улыбки желтоватые, кривые зубы. Стоит на задних лапах, опираясь на более длинные передние, но не так, словно нуждался в поддержке равновесия — больше похоже на жест человека, который не знает куда деть руки и прячет их в карманы. Плечи оборотня настолько длинные, что существо волочит ими по земле, но в какой-то момент, видимо, уже зная, что с ними делать, не сбиваясь с шага расправляет их. Когти с жутким звуком царапают землю, когда оборотень, пародируя ангельский жест, склоняет голову. Кастиэль выглядит хрупким и беззащитным в больничной пижаме, и, Дин инстинктивно выступает вперёд, заслоняя его собой, хоть и знает, что внешний вид ангела — его сосуда — не отражает его реальной силы. В плохом настроении Кастиэль должно быть мог бы одним взмахом крыла свалить половину этого проклятого леса, в котором они оказались. Кастиэль раздасованно фыркает, и Дин чувствует, как его раздражённый взгляд жгучим перцем жжёт спину, но времени на смену позиции нет — оборотень мощным прыжком отталкивается от земли. Внезапно всё поле зрения Дина занимают внушительные зубы и высунутый на сторону красный язык, а в следующим момент он купается в крови, мозгах, обломках костей и клочках мокрого меха. В замешательстве моргает, вытирая ладонью заливающую глаза кровь, присматриваясь к двум танцующим перед ним потрёпанным теням, что беззвучно расходятся в стороны, словно занавес в театре. Ползком отступают с боков Дина и исчезают за его спиной. Охотник поворачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как тени скручиваются вокруг Кастиэля, на мгновение странно размывая его силуэт и растворяясь в его теле. Кастиэль невинно улыбается. На этот раз Дин смеряет его раздражённым взглядом. — Серьёзно? Сдержаться не мог? — Я не позволю тебе рисковать ради меня, Дин, — говорит Кас, всё ещё улыбаясь. — И я не позволю тебе тут умереть. Только твоё присутствие удерживает меня в живых. Если бы не ты и то, что я должен тебя отсюда вывести, то, что я должен собственными глазами увидеть, что тебе ничто не угрожает, то я давно бы уже поддался. Если умрёшь ты, умру и я. Ты — моя гарантия, Дин. Помни об этом. «Чёрт тебя дери», — уныло думает Дин. Глупый ангел, который по части мученичества и ненависти к себе мог бы смело конкурировать с обоими братьями Винчестерами. Кас, должно быть, знает его намного лучше, чем думал Дин, раз ссылается на его «материнский» инстинкт. Потому что если Дин только так сможет спасти Кастиэля, то откинет в сторону свои самоубийственные деяния и сделает всё, чтобы выжить. И Кас хорошо об этом знает. — Если... — Кастиэль сглатывает, уже без улыбки. — Если, конечно, ты этого хочешь. Ага. Уже не так хорошо. — Не будь идиотом, Кас. И вообще, это работает в обе стороны, знаешь? Если увижу, что снова пытаешься отдать за меня жизнь, то надеру твою пернатую задницу так, что даже на облачко сесть не сможешь. По меньшей мере до следующего Рождества. — Стой, — отвечает Кастиэль.— Никакого вреда. Мы выберемся отсюда оба, либо же не выйдет никто. — Аминь. *** В один прекрасный день (а может, ночь; не известно, в Чистилище царит вечный полумрак) у них заканчиваются идеи. Ни один из известных Кастиэлю ритуалов не принёс результата, ни один из встреченных монстров не знает, как выбраться из Чистилища (несмотря на то, что Дин использует все приёмы, которым его научил Аластар), а в лесу угнетающий дефицит старинных шкафов, ведущих в другой мир. Дин всё ещё питает надежду, что Сэм найдёт какой-то способ, но с каждым проведённом в этом мрачном, враждебном месте часом надежда тлеет всё более слабым пламенем. Каждый день они проходят всё меньшее расстояние — какой смысл блуждать, если они понятия не имеют, куда следуют (могло бы быть иначе, имей они при себе Импалу, с тоской думает Дин). Бывают дни, когда они вообще не сдвигаются с места, сидя в одной из многочисленных пещер и вслушиваясь в голоса жителей Чистилища или однообразный шум дождя. *** — Ты знаешь, какая единственная вещь на самом деле была моей? — Что? — Кастиэль поднимает голову, прерывая зрительный поединок с танцующим пламенем костра. — Это. — Дин коснулся ладонью рукава своей кожаной куртки. — Что ты хочешь этим сказать? Дин пожимает плечами. — Не знаю. Только что до сих пор всегда, ну, ты знаешь, донашивал вещи отца. Или по очереди с Сэмом. У меня никогда не было собственных. Ну, кроме нижнего белья, конечно. Кастиэль раздумывает некоторое время. — У тебя был амулет от Сэма. — Да, но... — Дин качает головой. — Нет, изначально он предназначался для отца, не для меня. Не то чтобы мне это мешало, скорее наоборот, но... — он хватается за рукав куртки и молча смотрит на него. Кастиэль тоже не откликается, но не поворачивает головы, будто ждёт какого-то вывода. Которого, очевидно, не последует, потому что Дин хреново выражает свои мысли и чувства — он не знает, как описать то, что его радует тот факт, что куртка пахнет только кожей (и кровью, пылью Чистилища и немного потом), а не его отцом. Что не наполнена прошлым, воспоминаниями, не тяжела от ответственности, что возложил ему на плечи Джон Винчестер. — Просто это моя, только моя вещь, — наконец бормочет он, раздражённый самим собой. — Я купил её в день, когда Мэг позвонила и сказала, что мы можем тебя посетить. Перед этим пришил несколько новых карманов для ножей и пистолетов. И вышил своё настоящее имя на подкладке. Настоящее, понимаешь? Моё. Это... я не знаю. Чувствую себя чертовски хорошо, знаешь? Глупо. Это всего лишь куртка. — Ты купил её, когда узнал, что мне лучше? — спрашивает Кастиэль, и что-то вспыхивает в его глазах. Дин беспокойно ёрзает на месте, внезапно чувствуя себя словно голым, хоть и не очень понимает причину. — Угу, — бормочет он, опуская взгляд на свои пальцы. — Есть в этом нечто символичное, — замечает Кастиэль. Дин молчит в течение минуты, щипая рукав куртки и взвешивая его слова. Наконец пожимает плечами. — Чёрт, наверное, ты прав. Кастиэль улыбается, наклоняя голову, и это та же улыбка, которую Дин видел много веков назад, на детской площадке, когда ему и Сэму удалось остановить Самайна и кучку трупов. Лёгкий, типично кастиэлевский изгиб губ, полный скрытой симпатии. Будто бы Кастиэль не до конца понимает, почему улыбается, но не может сдержаться. Непроизвольная, но не вынужденная улыбка, предназначенная только Дину. Возможно, куртка — не единственное, что принадлежит только ему. Ангел вытягивает руки и смотрит на рукава своего плаща. Касается ремешка манжеты. Перемещает палец на пластмассовую пуговицу. Печально морщит лоб, и Дину нужно ждать, пока Кас заговорит, чтобы знать, что он скажет. — Этот плащ не мой. И даже если Дин догадывался, даже если слова Кастиэля звучат забавно — охотник чувствует этот чёртов спазм в горле, потому что есть что-то ужасно грустное во взгляде ангела, в том, как сутулятся его плечи, как узкие запястья — на одном всё ещё болтается пластиковый больничный браслет — выглядывают из широких рукавов, а длинные пальцы поглаживают песочную ткань. Лицо Кастиэля просветляется, он тянется в карман и вытаскивает из неё пакет с густой, жёлтой жидкостью. — Мёд, — говорит он, широко улыбаясь. — Я сам его собрал. Дин сглатывает, заставляя руку, что чешется утешающе погладить Кастиэля по спине, остаться на рукаве куртки. Брось, Винчестер. Он живёт уже миллионы лет. Не нужно его утешать только потому, что единственное его сокровище — собственноручно собранный мёд. Впрочем, Кастиэль снова впадает в безумное настроение, в котором его может развеселить танцующий на конце дрожащей нитки паук, облизывание обледеневшего фонарного столба или при помощи пальца вырубившееся на всём Западном Побережье электричество. Определённо, Дин предпочёл бы это, чем корчащегося в углу, бросающего на воображаемого Люцифера испуганные взгляды Кастиэля, но это не отменяет того факта, что этот Кастиэль его пугает. Не то чтобы он представлял какую-то опасность (несмотря на свою непредсказуемость). Наоборот, в этом состоянии Кастиэль не переносит насилия — и именно это страшно. Потому что не способный бороться Кас — беспомощный Кас, и Дин знает, что не переживёт следующего... следующего... просто не переживёт. Кастиэль открывает пакет и засовывает в него два пальца, некоторое время с восторгом смотря на лениво тянущуюся вязкую нить жидкого янтаря, всё более длинную и тонкую — прежде чем нить лопается, Кастиэль высовывает язык, захватывая мёд и облизывая пальцы. Дин снова сглатывает. Кастиэль замечает его взгляд и протягивает пакет. — Хочешь немного? Охотник молча качает головой, пытаясь не слишком напористо смотреть на блестящие от слюны пальцы Кастиэля и его язык, слизывающий с губ струйку мёда. — Попробуй, — глаза ангела принимают такое щенячье выражение, что Дин не может снова бессердечно отказаться, пусть и не испытывает никакого аппетита. Наверное, потому, что технически он мёртв. Набирает пальцем немного мёда и слизывает его под пристальным взглядом ангела. Кастиэль скалит зубы. — Хороший, правда? Когда мы выберемся, я буду собирать его каждый день. Может, мы организуем пасеку у Бобби? Конечно, он не будет против. Или фруктовый сад? Как думаешь, Дин? Мы могли бы посадить яблони, смородину, вишню, малину и груши со сливами, знаешь как хороша начинка для пирога из настоящих фруктов? И торт, подслащённый мёдом вместо сахара? Я могу печь разные пироги каждый день, а для Сэма сделать рабатку с овощами, как думаешь, Дин? Дин? — Кас, умоляю, заткнись. Кастиэль замолкает, нервно мнёт пальцами пакетик с мёдом, будто испугавшись резкого тона Дина. Дин чувствует себя последним сукиным сыном, но не может ничего поделать: его жутко пугает эта безумная болтовня, выходящая из уст того, кто привык в четырёх словах выражать свои мысли. Он закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов. — Извини, — наконец говорит он. — Хорошо. У тебя может быть свой сад. Рабатка. Пасека. Чёртово кукурузное поле. Или что ты там захочешь. Как только мы отсюда выберемся. Кастиэль выглядит счастливым. Его тенистые крылья поднимаются к потолку пещеры и, кажется, переливаются оттенками жёлтого и ярко-оранжевого. Как мёд в свете костра. *** Казалось, они без проблем справятся, но это вооружённое бесчисленными зубами, напоминающее огромную белую личинку существо сначала без особых усилий швырнуло Кастиэля о дерево, а потом поступило так же и с Дином, всё время трепеща сотнями маленьких ног и клокоча серповидными челюстями. Дин понятия не имеет, что это за хрень, но существо истекает кровью, по крайней мере, насколько можно истекать кровью в месте, где невозможно умереть (разве что если ты не втянутый сюда Диком неудачник) — следовательно, его можно победить или хотя бы отогнать. Дин сильнее сжимает пальцы на камне с острыми краями, который использует как оружие (нож уже давно потерян), и ждёт, пока чудовище откроется настолько, что его можно будет атаковать без угрозы обезглавливания мощными челюстями. Мысленно он проклинает свою халатность, потому что не проверил, живёт ли кто в пещере, где они остановились на ночь. Существо отклоняется, и Дин срывается вперёд, целясь в небольшой фрагмент дрожащего желеобразного тела, виднеющийся между хитиновыми пластинами. Уже в этот момент он понимает, что это была плохая идея. Потому что вдруг из ниоткуда появляется вторая пара челюстей и — это уже действительно перебор — изогнутый, сегментированный хвост с крючкообразным жалом на конце, с которого стекают капли шипящей жёлтой жидкости. Наверное, это та самая придуманная Матерью Всего кислота, потому как такое счастье могло выпасть только Дину. Что ж, было здорово, спасибо за внимание, представление окончено, занавес опускается. Только в эту же секунду перед Дином появляется Кастиэль, и вся сила направленного неизвестным существом удара попадает в него. Капли яда брызжут во все стороны, и Дин слышит, как что-то мерзко шипит. Видит, как в дрожащих тенистых крыльях Кастиэля появляются бесчисленные трещины — большие, маленькие, сочащиеся чёрным дымом, а Кастиэль кричит от боли, но не отступает. Его меч раз за разом погружается в тело существа, пока, наконец, он не одерживает победу. Личинка поспешно уползает, оставляя на земле след тёмной слизи. Некоторое время Кастиэль стоит неподвижно, тяжело дыша, а потом, словно потрясённый, делает несколько шагов назад, спотыкается и тяжело падает на землю. Или, точнее, упал бы — Дин в долю секунды оказывается рядом и хватает Кастиэля за плечи прежде, чем он успевает рухнуть. Ангел резко вдыхает и шипит от боли, потому что Дин изо всех сил впивается пальцами в его тело: пробует освободиться, но его глаза всё заволакивает дымка, а крылья то появляются, то исчезают. Чёрные тени усеяны дырами, словно проеденные молью занавески, и Кас всё ещё вздрагивает и дрожит, потому Дин сжимает пальцы сильнее, боясь, что ангел потеряет сознание или ещё хуже. Кровь начинает стекать по его виску и капать на плащ — много крови, но это всего лишь кровь, ни один лучик благодати не пробивается между склеенными красным прядями волос, так что всё будто хорошо. Кас не умрёт, ему нужно только немного отдохнуть. — Ты идиот, — с болью и облегчением шипит Дин. — Ты чёртов идиот. Никакого вреда, помнишь? Помнишь, ты, проклятый ублюдок, или мне нужно вбить тебе это в голову кулаком? Он так зол, что начинает трясти ангела до тех пор, пока его голова не начинает вяло покачиваться. — Дин, — стонет Кастиэль, стиснув веки и вслепую размахивая руками, пытаясь схватить Дина за плечи и отстранить, — Прекрати... — Когда наконец до тебя дойдёт, что я не хочу, чтобы ты отдавал за меня жизнь? А, ты, проклятый подлый сукин сын? Что каждый раз как ты это делаешь умирает часть меня? Когда наконец поймёшь, что я... что ты... Дин затыкается, когда Кастиэль открывает глаза, и в них полное непонимание и пустота. По крайней мере сначала, потому что Дин замечает в их глубине едва тлеющую искорку надежды, и тогда в нём что-то ломается: в нём ломается всё, все стены, что он возводил вокруг себя в течение тридцати лет — всё это падает в руины и обращается в прах, и Дин внезапно не может дышать, потому что Кастиэль смотрит на него потерянным, почти умоляющим взглядом. Будто всё ещё ищет прощения за то, что Дин давно уже простил его, чёртова суицидального идиота, думающего, что не достоин прощения. А потом Кастиэль моргает и начинает отворачиваться, и Дин ругается себе под нос, притягивая его к себе и проглатывая поражённый, сорвавшийся с уст ангела звук. Кастиэль напрягается, широко открыв глаза, замирает и задерживает дыхание. Дин чувствует, как все мышцы ангела напрягаются, словно он готовится к побегу, потому одной рукой обхватывает талию Каса, а второй вцепляется ему в волосы и, преодолевая слабое сопротивление, крепко прижимает к себе. Спустя очень краткий миг тот пытается вырваться, но будто без энтузиазма, словно проверяя, легко ли Дин его выпустит. А когда Дин, будто осьминог, крепко обхватывает его плечи, Кастиэль вздыхает, закрывает глаза и сдаётся. Нет, не сдаётся: мгновенно оживает, прижимается к Дину, заполняя собой всё свободное пространство между ними, раскрывая доселе сжатые, увлажнённые языком Дина губы, и просовывает собственный ему в рот, глубоко, словно хочет достичь самой его души и испить из неё. Сочащаяся из раны кровь придаёт поцелую привкус ржавчины — и это совершенно, потому что всё в жизни Дина имеет вкус и запах крови, следовательно, то должно быть — и будет — частью его жизни: Кас и его кровавые поцелуи, нечеловеческая сила, с которой он сжимает его бёдра, его не скованные стыдом, переплетённые с именем Дина стоны. Он впихивает их охотнику в горло, повторяет снова и снова, как только Дин на долю секунды вытягивает шею, чтобы вдохнуть своё имя вместе с воздухом. Он всё больше и больше чувствует себя собой, всё больше и больше Дином: не одним из братьев Винчестеров, не только брошенным ангельским сосудом, не только хранителем своего брата — собой, словно Кастиэль, шепча его имя, вновь восстанавливает его из ничего, будто заполняет жизнью, которую Дин никогда раньше не знал. Что-то утыкается Дину в спину, и он понимает, что Кастиэль толкнул его к стене пещеры. Острые камни царапают кожу, но Дину это не мешает — сильнее раздражает то, что Кастиэль пытается взять контроль над тем, о чём понятия не имеет, а все знают, чем обычно это заканчивается. И что за фигня со швырянием о стены — это какой-то фетиш или что? Дин гневно рычит, крепко хватает Кастиэля за руки и разворачивает их так, что теперь тот опирается о стену. Удар выталкивает воздух из лёгких ангела, позволяя Дину вдавить его в холодную скалу. Когда руки Дина вторгаются под тонкую больничную рубашку и добираются до голой кожи, Кастиэль вздыхает и сжимает пальцами его плечи, поворачивая голову и столь покорным жестом обнажая шею, что член Дина в один момент из слегка заинтересованного превращается в обуянного голодом зверя, твёрдого, как окружающие их скалы. — Дин, — говорит Кастиэль, и Дин чувствует, как его имя вибрирует в основании горла, дрожит на скользящих в трахее струнах голосовых связок. Языком следует по адамову яблоку, пока, наконец, не находит место под челюстью, мягкое и нежное, где кровь Кастиэля пульсирует в безумном, рваном ритме, так громко, что Дин отчётливо слышит её шум, как тогда, когда на короткое время стал вампиром, и чувствует почти то же голод. Кастиэль, кажется, душит жалкий стон, когда зубы Дина сжимаются на его горле, впивается в плечи и жмётся бёдрами так сильно, что его член до боли упирается Дину в пах. Потому что Кастиэль твёрд, так твёрд, что ему должно быть причиняет боль кипящая, обжигающая язык Дина кровь, кожа, натянутая до предела нервных окончаний, накалённых, словно сверхновая — должно быть, это мука для того, кто переживает это впервые, особенно после миллионов лет бестелесной жизни. Дин видит в широко раскрытых глазах Кастиэля зарождение паники, потому вытаскивает руки из-под его рубашки и заглядывает в лицо. — Эй, — шепчет он, не отрывая глаз от узких голубых радужек. — Спокойно, Кас. Ничего тебе не будет. — Дин, — сопит через некоторое время Кастиэль, и Дин думает, что на этом всё закончится, но он делает глубокий вдох. — Не останавливайся. Дин без слов целует его губы, уже не потрескавшиеся , а влажные от слюны и красные от крови — той, что наполняет сосуды, и той, что бежит из раны на голове. Его рука вновь скользит по телу Кастиэля, ниже, чем раньше, некоторое время неуверенно кружит по бёдрам, касается напряжённых мышц живота и без предупреждения погружается в штаны. Бёдра Кастиэля судорожно дёргаются, и он отклоняет голову назад, ударяясь о скалу затылком с силой, которая должна была разнести ему череп. Но вырвавшийся из его горла стон — не стон боли. Как дополнение, это самый извращённый, самый горячий, самый бесстыдный звук, который Дин когда-либо имел шанс услышать, потому ни за что на свете не смог бы сейчас остановиться, пусть даже Кастиэль раскроил бы себе череп. Но Кастиэль всё ещё издаёт эти звуки, его бёдра всё ещё дёргаются в нервном, бессознательном ритме, член истекает горячей, пачкающей пальцы Дина влагой. Дин утыкается лицом в шею ангела и с силой трётся о его бедро, не в силах сдержать стона и пробегающей по телу дрожи. Звуки дыхания Кастиэля становятся всё более быстрыми, краткими и всё более и более рваными, пока, наконец, не затихают, и Кастиэль не замирает с крепко сжатыми веками и открытыми в немом крике губами. Дин всё ещё достаточно в сознании, чтобы взглянуть вниз и увидеть собственные пальцы, забрызганные белёсым семенем, от вида которого во рту собирается слюна. После он тоже вынужден закрыть глаза, потому что оргазм прокатывается по телу с силой, отнимающей дыхание, чувства и способность мыслить. Судя по ощущениям, он на мгновение потерял сознание, потому что он секунду не может вспомнить, где находится, когда, наконец, он открывает глаза и вновь начинает дышать. Несколько раз моргает и мотает головой, пытаясь прояснить сознание, и только через некоторое время замечает взгляд Кастиэля. И, Боже Всемогущий, если раньше ему случалось видеть проблески истинной формы Кастиэля, то сейчас он, должно быть, видит её во всей красе. Кажется, что продолжающуюся вечность долю секунды лицо Кастиэля светится, сияет, лучится — вставьте любой синоним, и Дин действительно видит три лица, сотни голубых глаз, стройную колонну тела, и в эту долю секунды Кастиэль огромен, куда больше Крайслер-билдинга, мощнее и опаснее столба торнадо, круче, чем Большой Каньон (которого Дин, впрочем, никогда не видел собственными глазами), прекраснее, чем ночное небо. Дин не понимает, что на глазах выступают слёзы, до тех пор, пока Кастиэль не касается его щеки и не стирает их пальцем. — Дин, — тихо говорит Кастиэль голосом, от которого уши охотника должны были закровоточить, но нет. И каким-то чудом его имя звучит так, будто содержит в себе весь мир. Будто для Каса оно — весь мир. Дин сглатывает и закрывает глаза. Он знает, что должен что-то сказать, но ошеломлённый видом ангела мозг отказывается повиноваться, и единственное, что может выдавить из себя Дин — едва слышное: — Кастиэль, — ответ, достойный чёртового старушечьего фильма с Хью Грантом и Мэг Райан в главных ролях, но лицо Кастиэля просветляется ещё сильнее, так что, возможно, это не такой плохой ответ. Потом всё это послеоргазменное откровение уходит, и Кас снова выглядит как Кас (то есть как Джимми), только улыбчивый (даже, чёрт возьми, скалящийся) и ещё больше взъерошенный, чем в тот день, сотни лет назад, когда они впервые увиделись. И если говорить о первых разах — первый раз в жизни широкая улыбка Кастиэля не вызывает у Дина дрожи. Дин вытаскивает руку из штанов Каса (морщась, когда до него доходит, что в его собственных должно быть не только мокро, но и холодно и чертовски неприятно — как главная составляющая фантастического опыта) и вытирает её о них, не обращая внимания на слегка осуждающий взгляд. — Ты на вкус как медовый гамбургер, — говорит он, чтобы прервать тишину. — Это хорошо? — Это отвратительно, — говорит Дин, и Кастиэль улыбается ещё шире. — Я запрещаю тебе есть мёд. И ты не сделаешь пасеку у Бобби. Только через мой труп. Но над садом ещё подумаю. Ты правда умеешь печь пироги? — Я ангел, Дин. Я могу всё. И это глупо, потому что они находятся в центре Страны Монстров без надежды на спасение, в холодной, сырой пещере, с подстерегающей где-то снаружи огромной, полной яда личинкой, потому что они все в крови, воняют потом, горелыми перьями и сексом, но воображение Дина рисует картины домашних пирогов: яблочных, вишнёвых, малиновых, персиковых, со сливками, кремом, мороженым. Они расслабляют Дина настолько, что он говорит мечтательным тоном: — Кас, я люблю тебя, — следя взглядом за вращающимися в воображении разнообразной выпечкой. Это должна была быть ничем не обязывающая шутка — в конце концов, как не любить кого-то, кто может испечь настоящий фруктовый пирог. Вот только, повторимся, они находятся посреди Страны Монстров, где истина не даёт себя исказить, потому слова не звучат игриво: звучат искренне. Искренне, чёрт побери, и Дин морщится от ужаса и изо всех сил кусает язык. Но Кастиэль лишь улыбается и целует его. И, конечно, именно в это момент Сэму удаётся вернуть их в мир живых и до конца жизни обеспечить себе психическую травму.