Зимние сны

Над Эребором всходило солнце – тусклый диск, прячущийся в промозглый туман, не разгонявший ни холод, ни тени. Хотелось протереть глаза, словно так можно было развеять муть занимавшегося зимнего утра – Бильбо так и сделал, вздрагивая от прикосновений заледеневших пальцев к нежной коже век, поморгал и прищурился. Глазам было больно смотреть на свет, даже такой неверный и слабый. Отвык… Дни и ночи становятся неразличимы, если помногу недель не выходить из недр подземного города, где царит вечный полумрак, едва разбавленный светом факелов и свечей. Хотя для Бильбо и дни, и ночи больше не имеют никакого значения. Течение времени потеряло свой смысл уже давно. Голова болит немилосердно, Бильбо то и дело спотыкается, теряя равновесие, но упрямо идет вперед. Вокруг него шумят, кричат, смеются и плачут люди, эльфы и гномы, бушует бешеная круговерть только что свершившегося триумфа. Бильбо скользит глазами по лицам – одинаково грязным, одинаково безумно-счастливым – и не может распознать среди них ни одного знакомого. И когда замечает среди толпы фигуру в сером плаще, сердце на миг замирает от облегчения, а потом вновь колотится в ритме сразу же накатившей тревоги. Гэндальф озирается, замечает хоббита и торопливо пробирается к нему. Бильбо хватает его за рукав, вглядываясь в изрезанное морщинами лицо, и выпаливает на выдохе: - Как они?.. Кто-нибудь?.. Гэндальф отрицательно качает головой, и Бильбо переводит дыхание, но тревога почему-то не отпускает. Гэндальф смотрит без улыбки – так, словно мыслями он где-то не здесь, и царящее кругом буйное веселье не относится ни к нему, ни к Бильбо. - Гэндальф?.. Погоди, ведь что-то не так, верно? Случилось что-то плохое? Я прав? - Кили ранен – не беспокойся, с ним скоро все будет в порядке, - маг отворачивается, как будто ищет что-то глазами в толпе, и Бильбо вдруг делается жутко и холодно. - Торин… - он не спрашивает, он знает. - Торин жив. Не смотри на меня так, мистер Бэггинс! – вдруг раздраженно восклицает волшебник. – Он жив и даже не ранен! И очень тебя прошу, будь так любезен, перестань изображать из себя тролля, застигнутого солнцем, и марш за мной в лагерь. Живо! Бильбо покорно идет следом, стараясь не терять из виду серый плащ и остроконечную шляпу. Ему страшно – так страшно, как не было даже, когда он менял Аркенстон на жизнь и свободу своих товарищей. С трудом разогнувшись, Бильбо медленно поднялся, хватаясь за каменную кладку за спиной, чтобы не рухнуть обратно – ног он не чувствовал. Слишком долго просидел на камне, под ледяным ветром, под покровом плотного тумана, бездумно наблюдая, как на востоке медленно светлеет небо. Слова «и вот наступил новый день» больше ничего не говорили Бильбо. Он потерял счет времени. Ему казалось, что время само по себе утратило всякий смысл, и надежда на спасительное «завтра» не более чем насмешка. Что по-зимнему невысокое и неяркое солнце торопливо ползет в тумане и прячется за кромку черного леса, не отчитывая более дней, недель и месяцев, а бесконечно крутится как колесо на мельнице, и он, Бильбо, а вместе с ним и все, кому не посчастливилось оказаться в Эреборе в это ужасное время, вынуждены проживать один и тот же день вновь и вновь. «Завтра» не существовало точно так же, как и времени. Бильбо отмечал лишь, как с каждым днем ледник с вершины Одинокой горы ползет все ниже и ниже, как клубятся тяжкие снеговые тучи над равниной, как чернеет и выцветает далекая полоска видимого леса. Не так давно – вчера? на прошлой неделе? он не помнил – кто-то из гномов принес ему теплую куртку. Кажется, это была одежда кого-то из новых, пришедших с Даином. Бильбо не взял – смысла не видел. Он привык к холоду, привык к северным ветрам, хлеставшим Одинокую гору, привык к сквознякам, что гуляли по коридорам, прорубленным в скале. Привык не вздрагивать, когда заходил в комнату, где лежал Торин. - Ты же маг! Какой с тебя прок, если ты даже не знаешь, что с ним? Где твое хваленое волшебство? Или ты способен только детишек потешать и волков распугивать? Двалин наступает на Гэндальфа, сжимая кулаки и по-бычьи нагнув голову, и даже несмотря на разницу в росте это не кажется смешным и нелепым. Бильбо прячет трясущиеся руки подмышки, и невольно отступает на полшага назад. Рядом раздается смешок – Бильбо вскидывает голову и видит Трандуила. На лице эльфа отрешенно-скучающее выражение, но смеялся не он – а стоящий вблизи светловолосый эльф. Трандуил укоризненно косится на него, и эльф тут же замолкает, переводя взгляд с угрюмой кучки гномов на кричащего Двалина, а потом, украдкой, с любопытством – на хоббита, замершего в тени колонны. Бильбо не злится на него – даже если бы у него остались силы на злость – он знает, что эльф молод и ему многое в новинку. А тем более хоббит, невесть как затесавшийся на совет владык королевств Средиземья. Его, по правде сказать, не звали – но и не гнали, предпочитая не обращать внимания, и Бильбо был за это благодарен. Оглушенный, растерянный, он с надеждой смотрит то на эльфов, то на Гэндальфа, которого с самого их возвращения в лагерь старается не выпускать из виду. Словно пока волшебник рядом – не случится ничего плохого. А то, что уже случилось – магическим образом исчезнет. Гэндальф смотрит на Двалина с сожалениием и печалью, и молчит. - Уймись, - тихонько говорит кто-то из знакомых Бильбо гномов. Он не разобрал, кто. Перед глазами до сих пор серая пелена. Двалин вскидывается и почти с ненавистью смотрит на них. - Они врут, что не могут ничего сделать! Верно, сами все и подстроили. Это их рук дело! – теперь он обвиняющее тычет пальцем в эльфов. – Не зря вокруг Горы крутились, вынюхивали, вроде как помочь хотели! А потом решили – все уже, можно, и хитро, как это принято у эльфов, решили извести всех нас! С короля начали, чтобы потом сладить с нами поодиночке! - Вы, мистер гном, наверное, считаете, что помощь эльфов в спасении ваших жизней от армии орков недостаточно… - все так же отстраненно замечает Трандуил, но тут Двалин с рычанием кидается к нему. Трандуил не реагирует никак, а Двалина останавливает Фили, хватая за плечи и отталкивая в сторону. - Да они же отравили его, отравили Торина! Эльфийская проклятая магия, вот что это такое! – крик Двалина звенит отчаянием, он затравленно смотрит на Фили, но молодой гном отводит глаза. За последние дни Фили враз повзрослел и посерьезнел, придавленный нежданной ответственностью и ранением брата. Кто-то всхлипывает, не таясь, кто-то кладет Двалину руку на плечо, кто-то встает рядом. - Мы не будем судить поспешно, - сквозь зубы произносит Фили. Ни на эльфов, ни на Гэндальфа он не смотрит. – Там… где это случилось, поблизости не было эльфов. Одни орки. И никто – ни наши лекари, ни людские, ни эльфийские – не распознали яд. Даин хмурится – он в стороне, внимательно слушает, но не вмешивается. Бильбо становится совсем худо, потому что Гэндальф по-прежнему молчит, и в глазах его растерянность. Бильбо видит это из своего темного угла, и не может поверить, что надежды нет. Потом всякие слухи ходили среди гномов - говорили, что это все же был яд, доставшийся оркам откуда-то из глубин веков. Говорили – неизвестная магия, черное колдовство, с которым не сталкивались даже мудрые эльфы и маги. Шептались – неспроста такое ниспослано Торину, и проклятье лежит на последних наследниках древнего рода Дурина. Бильбо слышал эти шепотки, видел растерянность в глазах гномов – и проклинал себя за чуткий хоббичий слух и острое зрение. Он знал главное – помочь никто не может, а до всего остального дела ему уже не было. День за днем Бильбо кружил по древним коридорам Эребора, забираясь поглубже, туда, где еще не успели поработать гномы, растаскивая камни и отмывая гранитные плиты от черной въевшейся копоти – и не потому, что ему была интересна Гора, совсем нет. Просто сидеть и ждать – чего? чуда? – было невыносимо, а присоединиться к повседневным трудам гномов, пытавшихся изгнать из Эребора память о тяжком владычестве дракона, он не мог. Вот и теперь он шел, медленно переставляя ноги, по знакомым переходам и залам – казалось, он может ходить здесь с закрытыми глазами и ни разу не свернет не туда, ни разу не собьется с пути. Встречные незнакомые гномы провожали его странными взглядами и кланялись, знакомые – отводили глаза. Бильбо привык и к этому тоже. Как и к постоянному лязгу и гулу, многократно усиленному эхом. Гномы спешили восстановить свои владения, и стук молотов и кирок не утихал ни днем ни ночью. Только в одном месте во всем Эреборе царила глубокая тишина, и Бильбо никак не мог понять – в самом ли деле комната, куда поместили Торина, настолько удалена от гномьих раскопок, или это для него одного тяжелая каменная дверь напрочь отсекает все звуки внешнего мира. Бильбо мотает головой, пытаясь выхватить из рук удивленного Бофура кусок камня. Они все в пыли и грязи – растаскивают обломки некогда огромных колонн в галерее, ведущей к парадным воротам. Здесь много копоти и стены черны от жара, под ногами там и тут попадаются золотые слитки, оплавленные огнем. - Ты чего? – Бофур глядит непонимающе, плотнее прижимает к себе кусок гранита, словно хрупкую драгоценность. Бильбо с ответ смотрит почти с ужасом на Бофура и камень в его руках, на копошащихся в руинах гномов, и продолжает мотать головой и бормотать: - Нельзя, нельзя, не трогайте, не надо, так неправильно… Неподалеку с лязгом опускается кирка, Бильбо вздрагивает всем телом и болезненно морщится. Потом замечает мелькнувшую в полутьме светловолосую голову – и бросается к Фили. - Прекрати это, останови, нельзя… Перед глазами все еще стоит медленно оседающая пыль на дороге, по которой умчался на запад Гэндальф, и вот теперь уже все – теперь не успокоить себя, что все как-нибудь образуется, потому что нет беды, неподвластной магам… И почему-то очень-очень больно, до крика, от поднятого гномами шума, от солнечного света, впервые за много десятилетий проникшего к главные залы Эребора. Бильбо не знает, что с ним такое, просто хочет, чтобы это прекратилось. Чтобы все это наконец прекратилось. Фили кусает губы, он смотрит на Бильбо, и взгляд его тяжел. - Нужно как можно скорее восстановить хотя бы тронный зал и жилые ярусы. Потом… потом посмотрим, - он привычно оглядывается на брата. Кили еще прихрамывает, но уже почти совсем прежний. Только улыбаться стал редко. – Торин этого хотел бы… - Торин еще жив! Жив, понимаешь? - Бильбо кричит – от боли душевной и телесной, потому что звон и лязг под сводами множится, а еще потому что Гэндальф уехал, и надежды не осталось совсем. Фили хватает его за плечи и рывком пригибается к самому его лицу. - Да, жив! Конечно, жив, но и мы живы, Бильбо! Все мы, все гномы – мы хотим жить! Мы не можем превратить наш общий дом в склеп и ждать, когда Торин очнется! И добавил уже чуть тише: - Если он когда-нибудь очнется. Бильбо затихает, во все глаза глядя на Фили – и не узнает его. В груди холодно и очень-очень пусто. - Я слышал, Гэндальф предлагал взять тебя с собой, - раздается над ухом голос подошедшего Бофура. – И правда, уехал бы с ним. Что тебе здесь, в Эреборе, Бильбо? Бильбо чувствует, как пылают щеки. Хочется прижаться лицом к холодному камню и так замереть. - Я не могу… - говорит он Фили и Бофуру. – Просто не могу. Дорога знакома ему до последнего камешка под ногами, до малейшей трещинки в сырых стенах. Факелы, наспех прилаженные чуть выше его роста, чадили, как и всегда, света от них было совсем мало, но с некоторых пор Бильбо не нужен свет. Он мог бы идти здесь с закрытыми глазами и не пропустить ни единого поворота коридора. Бильбо медленно поднял руку и провел пальцами по холодной стене, отмечая свой путь, словно рисуя узор. Прикасаясь к камням, к опаленным жаром осколкам, в которых смутно угадывались древние колонны, барельефы или скульптуры, Бильбо как никогда остро ощущал мертвенное дыхание – не смерти, а седой вечности, тяжкого сна, забытья. Эребор так не пробудился, он спал мертвым сном, оберегая воспоминания о давно ушедшем, и все усилия гномов вернуть его к жизни разбивались о него и казались Бильбо почти кощунством. Бильбо наклонился, пяткой ощутив неровный твердый камешек, поднял, сжал в кулаке и вздрогнул – камень словно жег ему пальцы. За коридором ухаживали и вымели начисто еще давно – видимо, гномы-часовые обронили вчера… Обычный камешек. Бильбо разжал руку – и он упал к ногам с гулким звоном, пробуждая эхо, метнувшееся к сводам, словно призрак, отчаянно ищущий выход. Выхода не было. Эребор застыл столетие назад, лишившись тех, кто долго и упорно пробуждал его к жизни, кто заставил сиять его сердце – как спал долго и сладко умиротворенный сокровищами дракон, как спал сейчас высоко на верхних ярусах в тишине и темноте беспробудным сном и истинный король Эребора. Бильбо не часто приходил к нему – сил не доставало. Вот и теперь, еще за два поворота от массивной двери, которую стерегли попарно сменяемые часовые, его охватил тоскливый ужас. Бильбо знал, что еще больший ужас нахлынет, когда он окажется рядом с кроватью – простой, деревянной кроватью, - на которой вот уже много-много недель неподвижно лежал Торин. Бильбо где-то слышал, что гномы, умирая, превращаются в камень. И когда он смотрел в лицо Торина – по-прежнему узнаваемое, знакомое до последней черточки лицо, застывшее жуткой серой маской – он не мог не думать, сколько в Торине осталось от живого гнома, а сколько обернулось тем самым камнем. Иногда он не мог убедить себя, что лежащий перед ним подгорный король еще жив, и тогда осторожно прикасался к нему, вздрагивая и кусая губы, ощущая под ладонью каменно-напряженное ледяное тело. Как гранитная глыба. Как одна из скульптур, во множестве раскиданных по залам Эребора. Гномы-часовые искоса глянули на него, но не двинулись. Это были незнакомые гномы – из тех, кого Торин вел за собой в поход, в карауле не стоял никто, и Бильбо понимал их – и к визитам хоббита они привыкли. Бильбо потянул на себя тяжелую створку, проскальзывая внутрь, почти без трепета находя глазами неподвижную фигуру короля. Сегодня он так замерз, сидя в зимних предрассветных сумерках на внешней галерее, что воздух усыпальницы показался ему почти теплым. И он почти поверил, что слышит дыхание Торина. За что им это? Торину, Бильбо, Фили, который, оказывается так похож на своего дядю, несмотря на светлые волосы – походкой, манерой говорить и даже хмурить брови. Какая напасть заставила гордого подгорного короля уснуть тяжким сном, похожим на смерть, и теперь мучила Бильбо, посылая ему мысли, которых он страшился, и видения страшнее самых жутких полуночных кошмаров? Не с кем разделить их – гномы с некоторых пор его сторонятся. Не понимают – что он вообще делает в Эреборе, почему не возвращается домой. Война окончена, дракон мертв. А эта трагедия – внутреннее дело гномов, нет нужды вмешиваться полурослику, нет права оставаться возле Торина. Кольнуло в груди отчаянное – незачем думать о таком. Особенно здесь, особенно сейчас. Бильбо подошел ближе, привычно присел на стул рядом с кроватью, помедлил немного, и осторожно накрыл пальцы Торина своими, стремясь ощутить хоть толику тепла – напрасно. Торин был жив, несмотря ни на что – но глядя на него, неподвижно вытянувшегося на ложе, с рассыпанными по плечам волосами, и вспоминая, сколько жизни, силы и яростной жажды было в нем прежде, Бильбо с трудом мог дышать. В этой комнате ему всегда было тяжело – дышать, думать, даже просто сидеть рядом, сжимая ледяные пальцы короля. Словно все внутри у него застывало льдом и камнем – хотелось говорить, но язык не поворачивался, а горло сжималось. И Бильбо молчал. Смотрел на отблески пламени, причудливо освещавшие лицо Торина, которое в этой игре света представало то невыразимо прекрасным (куда там эльфам), то почти пугающим – и все пытался высказать, выплеснуть из себя ставшие неповоротливыми мысли, свинцовыми шарами колотившиеся в виски. Объяснить, почему он не может здесь – и не может уйти. Сказать, что не понимает – но не смирится никогда. Но хватало его всегда только на одно, тихим шепотом произнесенное: - Торин… Вот и сейчас – единственное слово, и губы прыгали, как пламя трещавших и коптивших свечей. Ничего, кроме имени, потому что невыносимая тяжесть ворочается в душе и в голове, и хочется то ли свернуться калачиком рядом с недвижимым Торином, то ли бежать от Одинокой горы прочь без оглядки. Не потому ли он сегодня выбрался на галерею? Бильбо застонал тихонько, прижимаясь лбом к холодному плечу короля – время застыло для них обоих. Бесконечная череда коридоров и залов подземного города, как лабиринт, в центре которого Торин, и нет выхода. *** Ветер с запада дышал влажной землей и теплом, а туманы, наползавшие на Одинокую гору, больше не пронизывали насквозь холодом. Бильбо с удивлением присматривался к непривычно синему небу, которое все чаще проблескивало в разрывах косматых туч, к солнцу, топившему ледники, к скворцам, спешившим вернуться на обжитое место откуда-то с теплого юга. Он забыл, что в мире, оказывается, бывает весна, и что эта весна почему-то не обошла стороной застывший Эребор. Забыл, что можно ощущать нечто иное, кроме вымораживающего холода подземелий, радоваться робким солнечным лучам, дышать полной грудью. Впрочем, внутри Горы все оставалось по-прежнему, и Бильбо выкидывал из головы все мысли о весне, царившей за каменными стенами, едва удалялся по мало-мальски значительное расстояние от внешней галереи. Тем более, что пробуждение природы, которое раньше так радовало его хоббичье сердце, казалось ему лишенным смысла - скорее досадным недоразумением, чем всколыхнувшей зимний сон надеждой. Гномы, однако, так не считали. Бильбо видел их воодушевленные лица – Эребор потихоньку обретал свой прежний облик, избавлялся от запустения и заброшенности. И по-прежнему пребывал в глубоком сне. Бильбо очень редко спускался к нижним ярусам, где кипела основная работа, не заходил он в залы для приемов, в королевские покои, в жилые кварталы, где расселились гномы. Ему было тошно – словно мертвеца обрядили в нарядные одежды, усадили за пиршественный стол и поднимают в его честь полные кубки. А с некоторых пор появилась еще одна причина попадаться гномам на глаза как можно реже. - Бильбо, - окликает его знакомый голос, в котором уже отчетливо звучат властные нотки. Фили, конечно, не король, он правит от имени и во имя Торина. Бильбо считает, что это ужасно звучит, и каждый раз морщится, слыша полный титул наследного принца. Он оборачивается, глядя как вспыхивает на солнце золотой венец правителя Эребора, и щурится – на внешней галерее ветрено, и идея выйти подышать воздухом с каждой минутой кажется ему все более неудачной. - Я хотел поговорить с тобой, - говорит Фили и подходит ближе. Контраст его богато изукрашенных одежд и поношенного кафтана Бильбо, наверное, бросается в глаза всем, кто видит их рядом. В прошлом Бильбо бы смутился – теперь ему все равно. Он равнодушно думает, о чем с ним хотят поговорить, и досадует на себя. Если бы он как обычно отсиживался на верхней галерее, Фили вряд ли поднялся бы к нему для разговора – он крайне редко ходит в ту сторону, где за тройным поворотом коридора мертвым сном спит его дядя. - Ты многое сделал для нас, Бильбо, - начинает Фили, и Бильбо еле сдерживает тяжкий вздох. Наследный принц изрядно поднаторел в искусстве хитросплетения слов, но и Бильбо не вчера на свет родился. … - мы ни в коем случае не умаляем твои заслуги, и память о твоих подвигах навсегда останется в сердце каждого гнома, живущего в Эреборе… Бильбо смотрит на стоящего чуть позади Кили – тот отводит глаза и неловко переступает с ноги на ногу. Лицо Фили не выражает ничего. - Ты меня гонишь, правитель? – спрашивает Бильбо, и Фили осекается, но тут же отрицательно мотает головой, и глаза у него делаются испуганные. Теперь он похож на себя прежнего и сердце Бильбо ноет, как старая рана на сырую погоду. - Нет, ты не понял, - поспешно говорит Фили уже совсем не как правитель, и его тут же поддерживает брат. - Мы просто… ты же измучился совсем, - Кили подходит чуть ближе смотрит почти умоляюще. – Посмотри на себя, ты ведь… Мы все тоже, но мы семья, одной крови и одной судьбы… это тяжко, но почему ты… Ведь ничего не меняется, ничего! Фили бросает на брата предупреждающий взгляд, Кили порывисто отворачивается и сжимает кулаки. - Гномы разное говорят, - тихо продолжает Фили. – Ну да и к Морготу все бы, но… Они спрашивают, Бильбо, а у меня нет ответов. Тебе же плохо, я вижу, от тебя хорошо если половина прежнего осталась, а Торин… Он запинается и замолкает. Бильбо слышит, как тяжко и неровно дышит Кили. - Ты скажи только – что тебя держит подле него? - голос Фили падает до шепота, а Кили резко поворачивается, и глаза у него подозрительно блестят, но смотрят с вызовом. – Ты знаешь что-то… о чем нам не сказал Гэндальф? Если так, то… Но Бильбо качает головой. Если бы он знал… - Тогда почему? – кричит Кили, забыв про всякий этикет, оттесняет брата в сторону и в два прыжка оказывается рядом с Бильбо. – Почему? Бильбо молчит. У него нет ответов, но он ощущает, как маховик времени сдвинулся с мертвой точки и раскручивается вновь – и этого времени осталось немного. Кили в сердцах бьет кулаком по каменному парапету, и тут же бросается прочь. Бильбо кажется, что камень, потревоженный несдержанным принцем, жалобно гудит. Бильбо видел сны – иногда яркие, пронзительно-ясные, иногда смутные и пугающие. Он выделял их из череды путанных сновидений, которые обычно тревожили его ночами, хотя чем именно они отличались от массы прочих, не мог бы внятно объяснить. Во снах был огонь, раскаленный жар, вырывавшийся из-под земли, острые зубья черных скал и багрово-красное небо. Или же темные пещеры, ходы и коридоры, выточенные в камне водой, тишина и мрак в своей первозданной сущности и спящие в толще породы самоцветы. Вековая усталость пригибала Бильбо к земле – не вздохнуть, ни двинуться, и не покидало ощущение, что смотрит он чужими глазами и чувствует чужое – неподъемное, неохватное… После этих сновидений голова была тяжелая все утро и со странной силой тянуло бродить по путанным коридорам Эребора – Бильбо сначала казалось, что без цели и смысла, а потом, когда во второй раз он обнаружил себя возле памятного поворота перед усыпальницей Торина, понял, что что-то происходит. Начинает происходить. И не знал – пугаться ему или радоваться такому. А еще Бильбо казалось, что он упускает что-то важное. Тревога снедала его, вырвав из зимнего оцепенения, побуждала к действию не хуже взглядов, бросаемых исподлобья гномами. Он часто теперь выбирался на внешнюю галерею, словно знакомый по последнего куста пейзаж мог дать ему подсказку или унять беспокойное томление. Ему то и дело казалось, что его кто-то окликает… или просто смотрит в спину. Бильбо оборачивался, кожей ощущая на себе чужой взгляд, но не видел никого, кто мог бы так смотреть – не со злостью, подозрением и настороженностью, а словно оценивающе, спокойно и ровно. Во снах это ощущение усиливалось в разы, и Бильбо часто ловил себя на том, что еще чуть-чуть, совсем немного – и он поймет, что происходит, увидит этого незримого наблюдателя. Обычно как раз на этом месте он и просыпался, в шаге от разгадки, а наяву, как ни пытался, не мог припомнить всех деталей сна, и видение каждый раз ускользало. И это лишь усиливало его беспокойство, заставляя вновь и вновь подниматься на верхнюю галерею, проводя возле Торина порой целые дни. Так не легче – но ему нужно держаться за что-то, чтобы окончательно не потеряться в водовороте безумия этой весны. Бильбо привычно опускается на стул подле кровати и так же привычно опускает ладонь на ледяную неподвижную кисть. Ему все еще тяжко находиться здесь, но уже по крайней мере не хочется зажмуриться в ужасе, глядя на заострившиеся черты лица Торина, и выть в голос от чудовищной несправедливости случившегося. Бильбо проводит рукой по груди Торина, и замирает, ощущая, как уверенно и спокойно бьется под пальцами сердце короля. Иногда жизненно необходимо подтверждение, что Торин по-прежнему жив, и Бильбо позволяет себе такую вольность. - Весна пришла, Торин… - говорит он дрожащим шепотом. Пламя свечей – ровно горящие перевернутые капли – дергается и трещит. Бильбо не вздрагивает, глядя как пляшут изменчивые тени на лице Торина, он привык. Горло по-прежнему сводит, и в голове пусто, но молчать он больше не может, просто захлебнется невысказанным. Пусть они с Торином редко находили общий язык в прошлом, пусть гордый король, ослепленный светом Аркенстона, вышвырнул Бильбо из Эребора – это давно уже стало неважно. Может быть, он все же слышит, и даже понимает, что происходит вокруг – в который раз думает Бильбо. Где бы он сейчас не находился. - Твой старший племянник рано или поздно выгонит меня, - говорит Бильбо, не отнимая руки от груди Торина. – Или нет, скорее, вежливо попросит героя вернуться на родину, еще и сопровождение обеспечит для верности, чтобы я наверняка домой добрался… Он хороший правитель, - добавляет он после паузы. – Отстраивает Эребор… ты бы одобрил, Торин. Свечи трещат и коптят. Бильбо тяжко вздыхает и зябко поводит плечами. - Там, снаружи, солнце. Теплое. Только я все равно все время мерзну. И ты тоже, хоть и гном. Руки ледяные… А если Фили отошлет меня обратно в Шир, я с ума сойду. Уже схожу, если честно. Я устал очень, Торин. Бильбо щекой прижимается к атласной простыне, поудобнее пристраивает голову, ощущая макушкой прикосновение обнаженного предплечья короля. Почему-то так, не видя Торина, ему легче. В углах комнаты вечные черные тени – Бильбо закрывает глаза, чтобы не видеть их, и давящий страх понемногу отступает. - Хочется заснуть – и чтобы все это оказалось дурным сном, - шепчет Бильбо свое самое сокровенное желание, сонно ворочая языком, но не понимая до конца, что с ним происходит. Свинцовой тяжестью наливаются веки, и он проваливается в сон, сам того не заметив. В этот раз не было ни подземелий, ни скал. Перед Бильбо простиралась огромная пустая равнина, утоптанная до каменной твердости земля. Ни травинки, ни былинки, а над головой - бесцветное небо, и горизонт терялся в дымке, словно небо сливалось с равниной, перетекало в нее. Бильбо не взялся бы сказать, велика ли эта пустошь. Сон ли это был, и если да – то чей? Бильбо огляделся и смутно припомнил, как вроде бы заснул в усыпальнице, хотя и не планировал ничего подобного. Нехорошо это… Только вот не было ощущения, что он спит, впрочем, своим чувствам он не доверял уже давно, но на всякий случай проверил - руки-ноги на месте и одежда та самая, в которой он был утром. Раздумывая, что делать дальше, Бильбо прошелся, сделал круг, оглядывая по-прежнему безжизненный пейзаж, нерешительно прокашлялся – звук не рождал эха. Страха не было, но с каждой минутой Бильбо чувствовал себя все неуютнее. Попробовал идти к горизонту – просто чтобы не стоять на месте – но очень скоро потерял направление. Горизонт не приближался, насколько Бильбо мог оценить расстояние. - Хм… что же это за место? – пробормотал Бильбо, до боли в глазах вглядываясь вдаль, и едва не умер от ужаса, когда из-за спины его послышался ироничный смешок: -Я тоже задаюсь этим вопросом. Сердце заколотилось в груди как безумное, и только судорожно сжавшееся горло не позволило Бильбо заорать в голос. Он медленно втянул воздух через нос и резко выдохнул, прежде чем рывком обернуться. Торин сидел на земле в паре-тройке шагов позади, с тревожным любопытством меряя его взглядом. Бильбо мог поклясться, что еще мгновение назад никого на этом месте не было. Впрочем, это было неважно. - Ты… - выговорил он внезапно севшим голосом, делая шаг к королю, который, кажется, не собирался подниматься на ноги. Фигура Торина вдруг на миг потеряла четкость. Бильбо запаниковал, рванулся вперед – и только, когда осознал, что пролетел, не чуя ног, куда больше, чем пару шагов, растерянно остановился. Торин находился от него на прежнем расстоянии. Он не двигался, не менял позы, в свою очередь озадаченно глядя на Бильбо, который в смятении ловил ртом воздух и все не мог успокоить дыхание. - Значит, это не чертоги Махала, - задумчиво произнес Торин. – Раз ты теперь тоже здесь. - Здесь… Где – здесь? – Бильбо рухнул на колени – просто ноги подкосились, - боясь хоть на миг отвести глаза от Торина, боясь чем-то прогневить силу, которая подарила ему возможность встречи, но не давала приблизиться и убедиться в его реальности. Торин пожал плечами. - В посмертии. Последнее, что я помню, перед тем, как очнуться здесь – сражение, обступивших меня орков, крики и звон мечей. Что ж, не самая плохая смерть... Бильбо похолодел – желание прикоснуться к Торину, почувствовать под руками теплое, живое тело стало почти нестерпимым, и он неосознанно потянулся к нему. И тут же поплатился за дерзость, когда очертания Торина вновь на миг размылись и соткались уже чуть поодаль, а сам Бильбо не сдержал полный ужаса и отчаяния вскрик. Торин тряхнул головой, отводя от лица упавшую прядь волос до боли знакомым жестом, и посмотрел на него в упор серьезным печальным взглядом. - Где ты встретил свою гибель? Бильбо вцепился пальцами в собственные колени, чтобы не повторить недавней ошибки и не испытывать судьбу, и покачал головой. - Я не мертв, Торин. И ты тоже. Хотя твой сон не многим отличается от смерти… И Бильбо говорил, торопливо и сбивчиво, глотая слова, говорил, глядя в ясные синие – живые – глаза то, чего не мог поведать Торину, лежащему в усыпальнице как в гробу, говорил то, что копилось на сердце долгую зиму. Говорил об уснувшем Эреборе и мучительном холоде, об отчаянии и утраченной надежде, о чадивших свечах и карауле гномов, о Фили и отстроенных каменных залах, о тройном проклятом повороте на пути к усыпальнице и застывшем времени. Говорил, жадно впитывая глазами выражение лица Торина, знакомое до последней морщинки, стремясь запечатлеть в памяти каждое – озадаченность, недоверие, боль, растерянность – только бы вытеснить оттуда намертво впечатанную в сознание безжизненную серую маску. Он не знал, сколько времени ему отпущено, и боялся только одного – не успеть. Поэтому, когда слова закончились, и повисла неловкая неуютная тишина, Бильбо впервые отвел взгляд от лица подгорного короля, не зная, как быть дальше и страшась услышать в ответ – «А что тебе в Эреборе, полурослик?», как когда-то давно, от Бофура. - Вот значит как, - наконец произнес Торин. – Так ты говоришь, спит Эребор? И я сплю? - Нет средства, чтобы разбудить, - тихо отозвался Бильбо. - А ты? – вдруг спросил подгорный король, и Бильбо окатило горячей волной. Он вскинул глаза на Торина, не в силах поверить в услышанное, но наткнулся лишь на недоуменный прищур синих глаз и нахмуренные брови. – Ты как здесь оказался? Тоже спишь? Волна схлынула, оставив по себе едва неуловимую горечь. - Не знаю. Но если для того, чтобы остаться с тобой в этом неприветливом месте, нужно заснуть мертвым сном – я согласен на это. Согласен не просыпаться никогда. Торин - Бильбо ясно видел - хотел что-то ответить, но сдержался в последний миг. Опустил голову и произнес будто через силу, будто хотел сказать иное: - Ты передал людям Аркенстон… - Да. И сделал бы это еще раз, если хочешь знать. Иначе нас всех… - Я знаю, - Торин угрюмо взглянул на него. – У меня было достаточно времени, чтобы... И здесь, - он обвел рукой окружающую пустошь, - у золота нет власти. И ценности тоже нет. Бильбо неловко кивнул. - И если я когда-нибудь займу положенное мне место на троне Эребора, то знай – никто не посмеет указывать, оставаться ли тебе в Одинокой горе или вернуться в родные края. Бильбо вдруг понял, что улыбается – впервые с тех пор, как оказался в гномьем королевстве. Не смел он надеяться на такое, даже еще когда способен был на это, - что Торин поймет его безрассудный поступок, примет и простит, что не придется Бильбо всю оставшуюся жизнь гнать от себя горечь воспоминаний о нанесенной смертельной обиде тому, кого меньше всего на свете он хотел оскорбить и ранить. Словно во мраке забрезжил тоненький робкий лучик света, и груз, камнем лежащий на сердце, стал чуть легче. - Благодарю, мой король. Торин глянул настороженно, словно ожидая насмешки, но, видимо, не увидел в лице Бильбо того, чего опасался – и подозрительность постепенно ушла из глаз, а морщинки на лбу разгладились. Он сам улыбнулся краем губ и чуть заметно кивнул, принимая благодарность Бильбо. А ведь почти изгладилось из памяти, каково это – видеть искреннюю улыбку Торина… Бильбо боялся даже моргать, чтобы не упустить ни мгновения этого зрелища, и Торин тоже не отводил взгляда, согретого теплом улыбки, и это безмолвное разделенное на двоих понимание связало их крепче, чем объятия после долгой-долгой разлуки… Бильбо пропустил момент, когда взгляд подгорного короля неуловимо изменился, и прежде чем он понял, в чем дело, Торин неожиданно спросил: - Прости, если вопрос тебя смутит – но, насколько я помню, у хоббитов заостренные уши, как у эльфов? Бильбо кивнул, не понимая, куда клонит подгорный король. Взгляд Торина потемнел. - Здесь я… не вижу тебя в подробностях, а когда пытаюсь вспомнить – не могу. - Ч-что значит – не вижу? То есть… - Бильбо враз вспомнил, где они находились, и в панике схватился обеими руками за уши. Уши были на месте, где им и полагалось быть. - Лицо вижу четко, а все остальное… размыто, как в тумане, - пояснил Торин. - Как в тумане, - эхом повторил за ним Бильбо, буквально впиваясь глазами в сидевшего напротив подгорного короля, судорожно ища что-нибудь, похожее по описанию Торина на туманную размытую дымку. Но нет – Бильбо видел Торина всего, до последнего волоска в туго заплетенных косах, до малейшей складки на рубахе. - Нет, - он зажмурился до пятен под веками и покачал головой. – Нет, прости, Торин, я не понимаю. Я вижу тебя четко, даже шрам на руке, хотя он совсем тонкий, почти неразличимый, так что… - Ты не можешь видеть мой шрам, - перебил его Торин. Что-то в его голосе заставило Бильбо открыть глаза и с испугом уставиться на злополучное предплечье с четко видимой светлой полосой. - Но я… - На мне сейчас две рубашки, кольчуга, наручи и куртка, - тем же тоном произнес Торин. – Ты не можешь видеть этот шрам, ты вообще… Почему ты здесь? Почему - ты? Почему Аркенстон явил себя именно тебе? Ты ведь даже не… Он резко замолчал, стиснув зубы. Бильбо застыл в ужасе. Верить в происходящее он отказывался, но догадка, при всем своем пугающем неправдоподобии, скорее всего была верной. - Там, в усыпальнице… ты в такой же рубашке, как сейчас. Я вижу не тебя… а память о тебе, такого, каким ты представляешься мне. И ты тоже… видишь то, что можешь вспомнить о внешности Бильбо Бэггинса, а чего не помнишь – то как в тумане. Немногое же сохранила твоя память, Торин. Сказал, стремясь ударить побольнее – и пожалел тут же, потому что Торин сверкнул на него мрачным гневным взглядом, а в следующий миг Бильбо ощутил, что его словно резко дернули за ноги, верх и низ вдруг поменялись местами, а зрение затуманилось. Бильбо вскрикнул, испуганно дернулся назад, попытавшись извернуться в отчаянной попытке дотянуться до Торина, но не смог. Он падал куда-то вниз, в темноту, и последнее, что он видел – бросившийся к нему Торин, застывший словно в капле янтаря, его протянутая рука и раскрытый в беззвучном крике рот. Бильбо хватают за плечи и отчаянно трясут. Не понимая толком, где он и что с ним, он пытается отбиваться, но руки затекли и не слушаются, ужасно кружится голова и все не отпускает ощущение падения в бездну. Его рывком поднимают на ноги, и Бильбо чуть не падает. В глаза бьет неожиданно яркий свет – в факельном пламени Бильбо узнает Фили с перекошенным от ярости лицом, краем глаза отмечает столпившихся у дверей гномов, а потом осознание накрывает его с головой, вышибая воздух из груди. Потому что на кровати, по-прежнему недвижимый, все так же лежит Торин. Бильбо кидается к нему, но Фили шипит что-то на кхуздуле и вновь вцепляется мертвой хваткой в воротник хоббичьего кафтана. Ветхая ткань трещит, Фили тащит Бильбо к дверям, не обращая внимания на полузадушенные протесты и попытки вырваться. В коридоре куда холоднее, чем в усыпальнице, несмотря на небывалое скопление гномов. Они молча смотрят, как Фили за шкирку утаскивает Бильбо за поворот – перед глазами хоббита мелькают цветные пятна и тени. Лица гномов сливаются в пеструю ленту, и очень хочется вздохнуть полной грудью влажный весенний воздух, но горло перехвачено – и не только тяжелая рука Фили тому виной. Правитель Эребора отпускает многострадальный кафтан, едва они скрываются с глаз прочих гномов. Не отшвыривает от себя, не толкает – просто разжимает пальцы, но Бильбо все равно едва не летит кубарем. Фили тяжело дышит и в тусклом отраженном свете блестит его венец и пряжка ремня. - Довольно, мистер Бэггинс, - голос правителя звучит глухо. – Теперь точно – довольно. Бильбо непонимающе оборачивается, все еще держась за саднящее горло. Его раздирает на части дикое смешение боли, страха, безумной надежды и полузабытая жажда немедленных действий. Впервые за последние месяцы он чувствует себя настолько живым и не понимает, почему на мрачном лице Фили нет ни кровинки. - Нет… Ты не понимаешь, Фили. Я видел его, видел Торина! – против воли голос срывается, и Бильбо смеется – искренне и неудержимо. Фили плотно сжимает губы и почему-то пятится назад, закрывая собой коридор, но Бильбо все равно. – Я видел его, говорил с ним, он жив! Он прежний! Надо лишь вытащить его обратно, я правда пока не знаю – как, но уверен, мы что-нибудь придумаем. Главное – он здесь, он рядом, нужно лишь… - Остановись, - тихо говорит Фили, но Бильбо не слушает. Он наступает на принца, жестикулирует и улыбается. -…заснуть рядом. Я не знаю, что там было за место, не знаю, почему так случилось, но туда нужно вернуться и… - Замолчи! – кричит Фили, и Бильбо, наконец-то, по-настоящему смотрит на него, и видит пламя ярости в темных глазах. Фили еле сдерживается, скулы побелели от напряжения – видно даже в полутемном коридоре, и он весь дрожит как натянутая тетива лука. Бильбо осекается и замолкает. Сзади к Фили подходит брат и кладет руку ему на плечо. Фили не обращает внимания – он сверлит взглядом Бильбо и в этом взгляде пополам гнева и скорби. А еще – горькая неприкрытая жалость. - Бильбо, послушай, - негромко говорит Балин, неслышно появляясь из-за спины правителя. – Не нужно… Махал свидетель, мы не хотели доводить до этого… - Доводить? Что доводить? – Бильбо сбит с толку, а еще в нем поднимается раздражение. Они теряют время, а ведь Торин там сейчас – один… - Вы не понимаете, не слышите меня? Я же вам говорю, что Торин… - А ты сам-то себя слышишь? – резко обрывает его Кили. – Сам понимаешь, что за бред говоришь? И кому ты это говоришь? - Кили! – голос Фили негромок, но его брат замолкает тут же. Бильбо отшатывается назад, переводит взгляд с одного на другого гнома, на пляшущие тени на стенах – словно не гномы стоят за поворотом, а неведомые чудовища древнего мира…. Балин сочувствующе качает головой. - Эта война ни для кого не прошла бесследно, но для неискушенного разума оказалась губительна вдвойне. Мы позволили этому зайти слишком далеко. И вот тут Бильбо пугается так, как не пугался еще никогда. - Я не потерял рассудок, Балин. Я не сумасшедший, - выговаривает он пересохшими губами. – Фили… Кили… Я на самом деле был… видел… Поверьте, это важно! Для Торина. Для всех нас! Он умоляюще смотрит на гномов, но они молчат, застыв посреди коридора живым щитом. За плечами Фили угадываются смутные фигуры – и Бильбо чувствует, что с каждым мигом расстояние между ним и Торином увеличивается, словно между ними – не несколько шагов и поворот коридора, а многие-многие лиги… - Прошу… Один только раз, клянусь, один-единственный! Мне нужно к нему, и я докажу, что это все на самом деле! Позвольте… Бильбо делает шаг навстречу, Фили обжигает его взглядом и молчит, Балин предостерегающе вскидывает руку, но Кили все же не выдерживает: - Позволить тебе – что? И дальше давать пищу слухам и сплетням? Марать доброе имя Торина и всего Эребора, нашей победы? Медленно сходить с ума наедине с тем, кто тебя не услышит? Мучить его и всех нас? Тебе мало – всего это? Мало? - Нет! Нет! – Бильбо не знает, как возразить, знает лишь, что Кили говорит нечто ужасное, и делает единственное, что подсказывает ему оглушенный разум – бросается вперед, туда, где всем сердцем ощущает свою нужность, необходимость. К Торину. Его перехватывают за пояс, крепко прижимают руки к бокам, чтобы не вырывался. Кажется, Балин кричит, чтобы Кили был поосторожнее – Бильбо молотит по воздуху ногами, стараясь попасть хоть в кого-то, но все впустую. Кусаться тоже бесполезно, под щекой – кожаная куртка и металлические нашивки. - Пусти! – кричит он в отчаянии, давясь злыми слезами, и слышит негромкий голос Фили. - На сборы – полдня. Ехать – быстро, без нужды не останавливаться. Если потребуется, связывайте его на ночь и охраняйте, как дракон сокровищницу, но упаси вас Махал причинить ему хоть малейший вред. Чтобы целым и невредимым добрался наш взломщик до Шира – за это отвечаете головой. И бормотание Балина: - Возможно, на родине ты придешь в себя… Для твоего же блага, Бильбо. Утихомирился Бильбо быстро – все равно от отчаянного сопротивления не было толку. С гномами ему не сладить, а с отрядом гномов – пусть даже небольшим – и подавно. Из Эребора его все-таки вывели, точнее вынесли, усадили на какие-то мешки, которые торопливо таскали прочие гномы. Бильбо поднял глаза на Кили, который застыл рядом - то ли охранять вздумал, то ли следить, чтобы взбалмошный хоббит еще чего не натворил. Говорить было не о чем – вместо былой жажды действия вдруг навалилась апатия. Не сладить, не одолеть, не помочь… Вечерело. Солнце скрылось за черной тучей, затянувшей западный край неба, гномы сновали вокруг, суетились и кричали, где-то ржали пони и стучали топоры. - Я с тобой поеду, - глухо выговорил Кили. – До самого Шира довезу, об орках и прочей нечисти не беспокойся, никто не посмеет тебя тронуть. Бильбо криво улыбнулся. - Я не о том беспокоюсь. Кили нахмурился, отвел глаза, принявшись с преувеличенным вниманием следить за торопливыми сборами в неблизкий путь. Бильбо молчал. Он мог бы сказать Кили, что они зря стараются и суетятся – он никуда не поедет. Даже если его свяжут и мешком забросят на пони – не поедет, немыслимо это, неправильно, не позволено ему уезжать и оставлять позади коридор с тройным поворотом перед массивной дверью, холодные камни смотровой галереи, знакомые до последней трещинки, и саму Одинокую гору. Бильбо поднял голову, выворачивая шею, чтобы увидеть далекую вершину, освещенную последним лучом заходящего солнца. Неохватная, огромная, ослепительная на фоне темно-синего неба… темница, зияющий провал черных сновидений, поймавшая Торина как паук в паутину, а самого Бильбо спеленавшая по рукам и ногам... Бильбо вздрогнул, отгоняя непрошенные воспоминания, и опустил голову. Вдали зарокотал гром, полыхнула зарница. - Дурной знак, - пробормотал какой-то гном, приостановившийся рядом, чтобы взглянуть на надвигающуюся грозу. – Не годится начинать поход в ненастье. Не к добру. - Помолчи лучше, - тут же одернули его. К удивлению Бильбо это был не Кили, а Нори. Он подошел ближе и опустился рядом. - Пришел пожелать тебе доброго пути, мистер хоббит, - сказал он, и Бильбо чуть не рассмеялся вновь – ну почему они все так уверены, что он уедет? Это нелепо… Нори не смутился ни отсутствующего взгляда Бильбо, ни мрачного лица Кили, а принялся аккуратно разворачивать принесенный с собой сверток. - Это Оин передал, специально для нашего взломщика, - Нори извлек на свет небольшую флягу, в которых гномы обычно держали в походах воду или чего погорячее. – Успокаивающая настойка. Хлебнешь на сон грядущий – и будешь спать, как младенец. Сознание Бильбо зацепилось за слово «сон», и что-то смутное заворочалось в груди, всколыхнулось. Кили с подозрением осмотрел флягу, откупорил, понюхал и скривился. Зарница полыхнула еще раз – уже гораздо ближе. Нори вздохнул, покосился на небо и нерешительно потрепал Бильбо по плечу. - Пойду я, пожалуй. Удачи тебе и… не поминай лихом. Все образуется, вот увидишь. Нори улыбнулся и поднялся на ноги. Кажется, Кили еще о чем-то негромко говорил с ним, кажется, Нори выражал недовольство – Бильбо смотрел только на флягу, которую Кили небрежно бросил сверху на мешки. Спать, как младенец… Внезапный удар грома, казалось, расколол небо надвое. Дождь хлынул стремительно – стеной, и тут же упала непроглядная тьма. Тело Бильбо решило само – прежде, чем он успел сообразить, что именно делает, он уже бежал со всех ног к Горе, прочь от гномов и главных врат Эребора, карабкаясь вверх и оскальзываясь на мокрых камнях, а в руке сжимал флягу с настойкой. Ему повезло несказанно – его не перехватили сразу же, а потом… потом был ураган, хлещущие по щекам потоки воды, и бьющие ослепительные молнии. Бильбо забирался все выше, безошибочно выбирая дорогу, и ни разу ни один камень не вывернулся из-под ноги, ни разу острый край выступающих скал не оцарапал беззащитную кожу. Словно вело его не наитие, а чья-то посторонняя воля. Не упал он ни в одну из опасных трещин, что в изобилии были раскиданы по склонам Горы, не заплутал между невидимыми в темноте каменными глыбами, просто бежал со всех ног, а потом, когда закончились силы, - шел, шатаясь под порывами ветра. Наверху стихия бушевала сильнее, и в ее вое чудилась Бильбо то ли протяжная песня, то ли тихий шепот, то ли неясный стон. Оклик... Вопрос. Кто ты? Зачем ты? Почему - ты? Как наяву Бильбо увидел перед собой лицо Торина. Стоило лишь закрыть глаза – и оно оживало, сменяли друг друга выражения и эмоции, отражавшиеся на нем, и Бильбо только диву давался, как давно еще, в начале путешествия, мог искренне считать гномов телом и лицом схожими с каменными глыбами, среди которых они жили. Спокойствие, решимость, насмешка, ярость… теплота, радость, надежда – тысячи оттенков чувств Торина, и все их Бильбо сохранил в памяти. Только бы не вспоминать одно единственное безжизненное выражение, что навеки застыло на лице подгорного короля – то, которое он видел день за днем этой долгой зимой. - Мне нужно вернуться, - пробормотал Бильбо. Ветер заглушил его слова, хлестнул по лицу ледяными струями дождя. Плотно привинченная крышка фляги никак не поддавалась, мокрые замерзшие пальцы все время соскальзывали, и Бильбо охватило отчаяние. Молнии, казалось, не переставая били в вершину Горы, а от грома можно было оглохнуть. Бильбо прислонился к скале, чувствуя, как с каждым громовым раскатом вздрагивает сама плоть Горы, обмотал руку полой кафтана – тоже мокрого насквозь – и упрямая крышка, наконец, поддалась. Бильбо запрокинул голову, торопливо глотая терпкую, пахнущую травами настойку. Едва не давясь, допил до дна, гадая про себя, сколько придется ждать снотворного эффекта, и еще успел удивиться, когда обнаружил вдруг, что уже не стоит, а сидит на камнях. Ног он больше не чувствовал – ни напряжения, ни холода, впрочем, страха тоже не было. Стало ощутимо теплее, на грудь словно опустили сложенное в несколько раз шерстяное влажное одеяло, а сверху для надежности придавили толстой книгой. По щекам барабанил дождь, Бильбо щурился и чувствовал, как капли неподъемным грузом повисают на ресницах. А потом молния ударила в Гору чуть выше того места, где он сидел, и еще одна – прямо в него, потому что кругом стало очень тихо и очень светло, как будто он очутился в самом центре сияющей звезды. Над ним раскинулось небо, ослепительные радуги переливаются цветами, которым он не знает названия. Реки расплавленного огня текут сквозь него, и тяжко содрогается земля. Он видит, как поднимаются каменные скалы, вырываясь из недр в фонтанах пепла и пламени, как застывают они под новорожденным небом, и как ветер, играя, обтачивает их, причудливо меняя форму. Видит, как камни ползут, срастаются и крепнут, а вечный мороз укрывает их плотным панцирем льда. И уже высится над долиной вершина на головокружительной высоте – не каждая птица поднимется, - и Бильбо смотрит вниз, на неохватную даль, на робкую поросль деревьев у кромки степных трав, на поблескивающую ленту бурного потока. Он знает, что потом, через много-много столетий, этот молодой лес нарекут Лихолесьем, а гору – Одинокой, но знание это существует словно само по себе. Бильбо не рассуждает и даже не мыслит – он просто впитывает в себя сменяющиеся картинки чужого прошлого, растворяется в странных, никогда не испытанных ощущениях. Ему покойно и радостно. Он чувствует глубинные токи земли, ощущает подземные течения воды и огня, слышит, как зарождаются внутри каменистой породы дети четырех стихий, дети Горы – которые позже назовут самоцветами и драгоценностями. Он не помнит Бильбо Бэггинса из Шира. Столетия проходят или целые эпохи? Он не знает. Видит гномов, вгрызающихся все глубже, обнажающих драгоценные жилы, вынимающих породу. Видит необъятный город, который похож и не похож на Эребор, который Бильбо знает и помнит. Видит огонь и дракона, угнездившегося под каменными сводами – но и это не трогает его, это не важно и не страшно. Гора живет. Канет в небытие подгорное королевство, уползет чешуйчатый змей, сменятся поколения – а Гора будет жить до тех пор, пока не подойдут к концу эпохи и пучина времени не поглотит Средиземье. Бильбо смеется и вместе с ним смеется Гора. Ощущение неправильности и чуждости приходит постепенно. В веренице мелькающих образов он чувствует фальшь. Наваливаются усталость и тяжесть, бьется в сердце тревога. Бильбо больше не парит бездумно в разлитом спокойствии веков, он больше не чувствует единения с Горой. Он там, где ему не надлежит быть – он чужой, отдельный. У него есть цель… какая? Он не помнит, но знает, что это важно. Смутный образ никак не ухватить, прошлого нет – одна мутная пелена и тоска по утерянной безмятежности. Ему нужно вернуться. Куда? К кому? Бильбо осознает себя медленно – так медленно, что проходит, наверное, еще не одна эпоха, прежде чем сменяющие друг друга сны Эребора перестают быть для него всем миром. У него есть иное – есть отголоски памяти об уютных палисадниках, засеянных полях и круглых зеленых холмах. И смутно видящаяся высокая фигура, облаченная в железо, несущая с собой веяния далеких сражений – чуждая для того мира так же, как сам Бильбо чужд Эребору, но странным образом родная и знакомая. Нужно вернуться… Он открывает глаза – и наконец-то на самом деле смотрит своими глазами, видит коридор - вырубленный в камне, полутемный и мрачный. Бильбо идет вперед, потому что знает – ему нужно торопиться, его ждут. Поворот, еще и еще один, но коридор не заканчивается, он змеей вьется куда-то в темноту, и Бильбо охватывает страх. Он знает, что так быть не должно, но его словно толкают в спину, и он бежит вперед. Бесконечные повороты, коридор уходит вниз, потом опять поднимается – Бильбо бежит быстрее и не чувствует усталости. Он лишь боится не успеть - только не знает, куда и к кому, и ему некогда задумываться. Эребор поймал его в ловушку. Или не только его? В какой-то момент Бильбо понимает, что окончательно заплутал в недрах Горы, и что время, отпущенное ему, вышло. И чье-то еле уловимое присутствие становится явственнее, Бильбо слышит его, чувствует, стоит лишь прикоснуться к камням. Кто-то, кого он никак не может найти. Кто-то, кому нельзя быть здесь – так же, как и самому Бильбо. Эребору все равно, он спит, видит сны о своей юности, и не хочет просыпаться. Проснись. Бильбо вздрагивает. Он уже говорил это раньше. Руки, прижатые к стене, обжигает как огнем. Эребор тяжко вздыхает во сне, стены коридора ходят ходуном, обсыпают Бильбо каменной крошкой. Ему не страшно – он ведь спит, а это просто сон. Сон, который не причинит вреда, в отличие от сновидений Одинокой горы, поймавшей его как паук в паутину… Острой иглой впивается память – не в сердце даже, а во все тело, прошивая насквозь от макушки до пяток, и Бильбо вздрагивает, то ли от вновь обретенного знания, то ли просто от ужаса, и шепчет: - Торин… И землетрясение тут же стихает, а Бильбо проваливается глубже – кружение картинок, беспорядочные сновидения, чехарда чужих грез перед глазами, но теперь он знает, что искать. Среди нагромождения образов он выхватывает один-единственный, сосредотачивается, вызывая в памяти знакомое родное лицо, и слышит пульсирующий негромкий гул. Совсем как тогда, в отчаянии и смятении холодной усыпальницы, когда прикладывал ладонь к груди спящего Торина, чтобы убедить себя, что тот – жив. Что сердце бьется. Мельтешение перед глазами сменяется темнотой, Бильбо закрывает глаза, кожей ощущая присутствие, и уже знает, где оказался. Пустая равнина – странное, безрадостное сновидение Эребора, - и Торин смотрит на него, такой же как и прежде, но явно не видит или не узнает. Бильбо замечает, как глаза подгорного короля расширяются от ужаса, и не знает, что сейчас возникло перед ним. У Эребора есть сердце, это известно каждому гному. Есть ли у него душа? Бильбо не успевает сказать ни слова, сделать ни шага навстречу, как его обжигает боль и вновь затягивает куда-то, в водоворот, в темноту, он бьется и пытается вернуться обратно – но это похоже на неуклюжее барахтанье в шторм. Проснись! Бильбо кричит без голоса. Он беспомощен, Эребор распознает чужака и гневается. Бильбо – чужой, он не гном, не подгорный король, он тот, кого не может быть в сновидениях Одинокой горы, он путает стройные безмятежные грезы. Перед глазами Бильбо проносятся картинки прошлого и настоящего, перемешанные, смазанные, беспорядочные, Эребор давит и сжимает вокруг него кольцо тьмы, чернее той, из которой он был рожден. Бильбо словно разрывает на тысячу кусочков, он все еще помнит, что это всего лишь сон, но боль реальна. Эребор стремится вытолкнуть его из своего уютного сновидческого мира, и не может. Проснись! Бильбо откуда-то знает, что может вернуться к первоначальному легкому беспамятному скольжению по видениям, не проваливаясь глубоко, но тогда и он, и Торин сгинут окончательно, растворятся в призрачных грезах, а это хуже всего, хуже самой смерти. Поэтому он из последних сил цепляется за уверенный глухой стук сердца Торина, слышимый им несмотря ни на что, и повторяет словно молитву: Проснись, проснись, проснись! И уже на грани слышит тяжкий надрывный гул, словно кто-то огромный беспокойно поворачивается и жалобно стонет. - Проснись! Ну же, давай, просыпайся! Не спи, Бильбо! Не смей! Сначала не было ничего, кроме этого голоса, который Бильбо узнал мгновенно. Потом вернулась чувствительность – но как-то странно, частями. Ныли скулы, сводило зубы и огнем горели уши - их жестко и безжалостно растирали, не жалея сил, едва не отрывая в процессе. Бильбо попытался возмутиться подобным обращением – но, во-первых, язык ему не повиновался, а во-вторых, это в самом деле помогало развеять сонную одурь. Спать по-прежнему хотелось страшно, но куда страшнее было поддаться сну после всего, что случилось. Собравшись с силами, он попытался открыть глаза. Получилось плохо, но все же получилось, потому что едва немного рассеялись яркие пятна, мельтешащие перед глазами, он увидел прямо перед собой знакомое лицо и встревоженный взгляд. Торин – серый в предрассветных сумерках, осунувшийся, растрепанный и такой невозможно живой – замер, напряженно вглядываясь ему в лицо, по счастью перестав терзать несчастные хоббичьи уши, лишь поглаживал пальцами самые их кончики – и вряд ли осознанно. Бильбо вспомнил их разговор во сне и улыбнулся. Вернее, попытался улыбнуться, и, вероятно, получилось у него плохо, потому что Торин изменился в лице и резко притянул его к себе, обхватив за плечи. - Не закрывай глаза, - с угрозой предупредил он. – Не смей вновь заснуть! И легко, словно не было этих бесконечных зимних месяцев неподвижности и смертного покоя, поднял Бильбо на руки. Вот тут Бильбо ощутил ко всему, что вымок до нитки и страшно замерз. - К-как ты?.. – умудрился выговорить он, стуча зубами от холода и борясь с головокружением. Склон Горы оказался сплошь усеян мокрыми шаткими валунами, по которым приходилось чуть ли не прыгать – и как бы ни был ловок Торин, трясло Бильбо изрядно. Торин на мгновение опустил на него взгляд и пренебрежительно дернул краем рта. - Если ты о моем самочувствии, мистер Бэггинс, то – прекрасно. Выспался на годы вперед. Если о том, как нашел тебя среди этих скал… Не смей, я сказал! Бильбо судорожно распахнул глаза. На миг почудилась опять затягивающая черная бездна - и ведь он был уверен, что глаз не закрывал. Торин сильно встряхнул его, крепче прижимая к груди. - Все после, - отрывисто проговорил он, ускоряя шаг. – Тебе придется потерпеть. Бильбо из последних сил цеплялся за виденное – синюю рубашку, окантовку по краю, видневшуюся в вырезе широкую кость ключицы Торина, мерно ходившие при каждом движении мышцы сильного тела, которое не сломило несчастье. У Бильбо вышло, чем бы не закончилось его безрассудное погружение в сновидения Эребора. Торин очнулся. Счастье – чистое, незамутненное - поднималось из глубин сердца, отступил страх и неуверенность, и все прошедшее казалось таким мелким и неважным, словно глупый странный сон, приснившийся под утро. Тепло волнами накатывало на него – то ли от близкого тела Торина, то ли от горячей радости, омывшей его целиком, - и Бильбо парил в нем¸ взмывая все выше и выше… Губу обожгло острой болью, Бильбо забился, выныривая из дремоты, ощутил тепло чужих губ на своих, и тут же замер в изумлении, не зная, что ему делать. Торин вновь прихватил его нижнюю губу, почти укусил – сильно, удостоверяясь, что Бильбо проснулся. Борода щекотала щеку, царапала губы и подбородок, губы Торина буквально впивались в нежную кожу – у Бильбо язык не повернулся бы назвать этот яростный натиск поцелуем, если бы перед тем, как отстраниться, Торин не помедлил самую малость, не коснулся напоследок припухших губ легко и невесомо. - Не смей! – хрипло прошептал Торин. – Слышишь, Бильбо? Не смей! - Я не сплю, - ответил Бильбо. – Не сплю… Веки тяжелели с каждым мигом – он знал, что долго не выдержит, но слабо улыбнулся все равно, чувствуя, как отпускает напряжение, в котором он существовал последние несколько месяцев. Осознание победы кружило голову, запоздалое и отсроченное. Так, наверное, ощущали себя воины после последней битвы за Эребор, когда на поле боя рухнул последний побежденный орк. Солнце выкатилось из-за снежного пика Горы, полоснуло по глазам – Бильбо зажмурился, под веками заплясали красные пятна, и он скорее почувствовал, чем услышал неясный шум, чьи-то голоса и топот. Гномы. Торин все еще что-то говорил, крепко и судорожно сжимая его в руках, и, кажется, в голосе его Бильбо все явственнее чувствовалось отчаяние и что-то еще, странное, не слышимое ранее, но понять или ответить на это он уже не мог. Даже с закрытыми глазами он видел розовеющую в рассветных лучах Гору, гордый сверкающий пик, тени иззубренных скал. Эребор встряхивался, вспыхивал на солнце, играл всеми гранями кристаллов, и Бильбо впервые чувствовал себя удивительно спокойно и радостно – как давным-давно, на полях родного Шира. У него получилось. Теперь все будет, как должно быть. Он уснул с улыбкой на губах, прижимаясь к груди Торина, и ему не снилось ничего.