Eine Nacht in Monte Carlo

Мужик, то есть офицер, сказал, офицер верен данному слову. После ряда затруднений майор достал-таки злополучную песенку и с пластинкой под мышкой явился к Дитриху. Отозвавшийся на вежливый стук капитан, успевший забыть об обещанном возмещении сентиментального ущерба, уставился на коллегу со смесью недоумения и подозрения. Аксель тоже смутился: за окном клубился сгустившийся вечерний мрак, и Дитрих, видно, уже готовился ложиться спать. Лишённая привычной обёртки идеально пригнанного мундира худосочная фигура в халате с фривольным, по мнению аскетичного вояки, азиатским узором поверх шёлковой пижамы выглядела странно. И в некоторой степени трогательно. В роскошном этом облачении уже немного взлохмаченный Оскар больше был похож на спесивого отпрыска влиятельного богатея юнкера. — Что-то случилось, Штейнглиц? — совершенно обоснованно предположил худшее капитан. — Я тут… — Аксель и сам себя спрашивал, отчего нельзя было передать пластинку на следующее утро или днём, или вообще послать с Вайсом. Наблюдая его неловкие попытки объясниться, Дитрих, внезапно весело ухмыльнувшись, томно привалился плечом к косяку. — Ты пришёл пожелать мне спокойной ночи? В сказанном звучала очевидная издёвка, но снизившийся до интимности голос капитана непристойно обволакивал встрепенувшегося майора. — Нет! — резко обрубил он. — Я принёс тебе вот это. Выставив перед собой пластинку подобно щиту, Аксель сделал крошечный шаг назад, будто действительно рисковал подвергнуться коварному нападению. Подчёркнуто скучающе Оскар слегка наклонился присмотреться к надписи на новеньком конверте плотной бумаги. — О Боже! — немедленно просиял он, выхватывая нежданный презент. — Ты достал её! — А то ж, — подбоченившись хмыкнул Штейнглиц, но хвастал он пустому дверному проёму. Взметнув полами халата, Оскар с добычей умчался в комнату раскапывать в куче бумаг на столе переносной патефон. Не будучи приглашённым официально, Аксель, испытывая неловкость, вошёл, для порядка прикрыв за собой дверь. — Не поздновато ли для концерта, фон? — вертя в руках фуражку, предостерёг он. Пренебрежительно отмахнувшись, Оскар открыл крышку проигрывателя. Любовно осмотрев глянцевый без единой царапинки диск, он с благоговением опустил на него иглу. Скрипки истерично взвизгнули, вынуждая Акселя лимонно поморщиться. В сопливо-страдательном танго* он не находил ни единой привлекательной ноты. Мелодия была резкая, чересчур надрывная, слыхивали и душевнее. А вот Оскару нравилось до заметной дрожи и многозначительных вздохов. Прикрыв глаза, он замер, отдавшись музыке и, видимо, каким-то связанным с ней тёплым воспоминаниям. Как пить дать романтическим. Сурово кашлянув, Аксель уставился в противоположенный угол, его ничуть не интересовало с кем там, в воображении своём, обжимался Дитрих «под пальмами»**. Кто бы там ни был, ему было противно о том думать. — Выпьешь со мной? — вежливо поинтересовался действительно благодарный Оскар, ведомый внезапным ностальгическим порывом. — Ну… — усомнился майор. Одно дело находиться с Дитрихом в штабе, и совсем иное — на ночь глядя заседать в его комнате со стаканом спиртного. Уже один факт дружеского визита в неурочный час, стань о нём кому известно, породил бы лавину неприятных слухов и разговорчиков. Репутация капитана не только опережала его, но ещё и тянулась следом километровым шлейфом. — Я не кусаюсь, Аксель, — любезно сообщил Оскар, выуживая из ящика стола початую бутылку коньяка. Даже издали по этикетке Штейнглиц распознал, что гостеприимно предлагаемый напиток благороден не менее самого капитана. Если не благороднее. Смирено отложив головной убор, он принял приглашение в виде полной рюмки. В конце концов, у него тоже имелась репутация, запятнать кою грязными домыслами и пустыми слухами не так-то легко. Коньяк был превосходен. — Жаль, ты не захватил конфет, — театрально подосадовал Оскар. — Со сластями и цветами к бабам ходят, — проворчал майор в ответ на колкость. — Ты к ним с деньгами ходишь. — Один чёрт, как тратиться, — дёрнул плечом не склонный к продолжительному флирту Штейнглиц. Да и что вообще мог смыслить в упомянутой области его собеседник. — Шофёришко твой где? — спросил Аксель, разомлев после скорого повторного вливания. — Напросился в увольнительную, — пожал плечом Дитрих. — Тут я тебе не помощник, — сразу обозначил майор, решительно одёргивая на себе форму. Смежив ресницы, Оскар хитро глянул на по-крестьянски развалившегося на стуле мужчину. В его восприятии Штейнглиц весь состоял из квадратной грубости стремящегося к изяществу гиппопотама. Деревенские увальни остаются таковыми до гроба, даже военная выправка и погоны не способны перекроить человека. Добиться успеха и подняться в обществе можно, можно заработать денег, снискать боевую славу, удачно жениться или, на худой конец, пробиться по партийной линии. Но как бы он ни корчился, из-под орденов и нарядов на поверхность все равно проступал добрый пахарь. Настоящий аристократизм впитывался с материнским молоком, иначе ему неоткуда взяться. И не удивительно, что майор так упорно «ходил за ним», очарованный сиянием недоступной ему утончённости истинной родовитости. Поначалу преувеличенная дружелюбность и подобострастие раздражали Дитриха, привыкшего к более интеллектуальным собеседникам, способным поддерживать красивые дискуссии на отвлечённые темы. Общаться с Акселем и не напарываться на скабрезные шуточки и сальные анекдотики, в том числе и про педерастов, было совершенно невозможно. Постепенно он привык, решив, что Штейнглиц по-своему мил и чрезвычайно забавен. Потом ему немного льстило такое внимание, подкреплявшее веру Дитриха в собственную неотразимость. Оскар милостиво разрешал Акселю считать себя другом и ошиваться рядом подобно серому пустынному небесному телу вокруг Светила. Подозрения в том, что майор ищет личную выгоду, приходили Дитриху в голову. Но он был не против симбиотического сосуществования до тех пор, пока оно ничуть его не обременяло и ничем не грозило в перспективе. — Не льсти себе, Аксель, — сладко пропел Оскар, желая указать возгордившемуся своей неприступностью Штейнглицу место. — Кто угодно, пусть хоть рота иванов, нежели ты. Отчего-то Штейнглиц почти смертельно обиделся. Естественно, без какой бы то ни было задней, прости Господи, мысли он искренне недоумевал, чем его кандидатура настолько не приглянулась этому тощему голубочку. — Не поминал бы ты русских на ночь глядя, а то ещё приснятся, — мстительно процедил он сквозь зубы, потянувшись к коньяку. Нежно обхватив горлышко, Оскар отодвинул бутылку от жадного поползновения. Недовольно хмыкнув, майор сложил руки на груди и, вскинувшись, с вызовом уставился на Дитриха. — И что же тебя отталкивает? — сам не понимая за коим чёртом, полез он с расспросами. — Никто не жаловался, кстати. — Мы же выяснили, что ты им платишь, — поставив локти на стол и подперев ладонями подбородок, вежливо напомнил Оскар. — Пошёл к чёрту! — рыкнул уязвлённый Аксель, начиная свирепеть и терять осторожность. — Что не так?! Упиваясь выражением физиономии майора, Дитрих нарочито сочувственно вздохнул, констатируя полную безнадёжность ситуации. Хотя он лукавил, нет, даже откровенно врал. За время их знакомства он уже несколько раз обдумывал план «захвата и порабощения» «этого осла Штейнглица». Краткосрочные связи с шофёрами были удобны, но капитану быстро становилось отчаянно скучно. Ни о каких сердечных привязанностях не могло быть и речи. А в остальном каждый из них был как ещё одна вещь в дорожном несессере — как расчёска, запасная сорочка или, точнее, как патефон. Он мог позволить себе излишества. Причём без труда и особенных усилий, потому как безопасное местечко в тылу за баранкой офицерского авто всегда оставалось вожделенным, делая таковым и того, кто мог помочь на него усесться. И никакие уголовные параграфы не способны были пошатнуть решимость претендентов, особенно, когда выяснялось, что «нагибаться» самому не придётся. Водители согревали капитана холодными ночами, но душевного тепла не давали. Не было и элемента игры, интриги, риска — ничего, кроме физиологии не было. Другое дело Штейнглиц! Твердолобый, словно врытый до пояса в землю каменный истукан как объект совращения выглядел более привлекательно. Своеобразный вызов для Оскара и его обаяния. И мужчиной Аксель был в принципе видным, не без своеобразия, но капитан никогда не закрывался от нового опыта. Единственное «но» заключалось в совершенно реальном риске нарваться на неприятности. Дитрих, наловчившийся выживать в сложной и запутанной абверовской кухне, прекрасно понимал, что худой мир лучше любой конфронтации с коллегами. Никогда не знаешь, кто и куда тебя укусит, так что добровольно поворачиваться к акуле задом было не разумно. Однако это не означало, что Оскару не хотелось повернуться. — Ты мужлан, Аксель. Пошлый мужлан, которому чужда романтика. При взгляде на тебя мне на ум приходит ассоциация с кабаком, шлюхами и животным соитием, не имеющим ничего общего с чувственным удовольствием. Ты вообще не представляешь, что значит обхаживать женщину, уверен, ты и танцуешь, как хромой медведь. Штейнглиц, который перед этим стремительно наливался лавой, постепенно багровея от гнева, вскочил на ноги. Напуганный Оскар отшатнулся, по инерции схватившись за отсутствующее оружие. В рукопашной против майора у него не было ни малейшего шанса. Звать кого-нибудь на помощь чересчур унизительно. Но вместо драки Аксель внезапно расстегнул ремень с кобурой и грохнул ей по столу. — Вставай! — скомандовал он не терпящим возражений тоном. — Штейнглиц, ты уже пьян? — возмутился Оскар не шелохнувшись. — Я сказал, поднимайся, — настаивал майор. — И заводи свою шарманку по новой. Я тебе покажу танцы. Под воздействием столь очевидной угрозы Дитрих оживился и бросился перезапускать патефон. Едва он выполнил властный приказ, его развернули за плечо. Сильные бесцеремонные руки поставили его в нужную позицию и уверенно держали, пока комната наполнялась предвкушающим шипением. — И не смей наступать мне на ноги! — ощущая себя абсолютно беспомощным, ядовито потребовал Оскар. Майор ничего не ответил, лишь сверкнул глазами и сделал первый шаг, полностью перехватывая инициативу. Единственное, что оставалось Дитриху, — следовать за партнёром, подчиняясь его движениям. В пространстве небольшой, в сущности, комнаты особенно негде было развернуться, поэтому танго выходило скромное, но, видимо, по той же причине очень тесное. Оглушённый музыкой, опытностью и особенно — неожиданной близостью, капитан ни видел ничего, кроме сосредоточенного сурового лица партнёра перед собой. Язвительные комментарии рвались с языка, но он молчал, стараясь не оплошать. И тут они скорее боролись, чем танцевали, но, в конце концов, Оскар добровольно сдался, позволив майору вертеть собой как угодно. Удовлетворённый победой над строптивцем, тот немного экспрессивно, но эффектно уронил его на руку. — Аксель, ты… — пробормотал Дитрих, восторженно всматриваясь в нависающего над ним партнёра. — Идиот? — Нет. — Болван? Осёл? Босяк? Грубиян? — Нет же! Ты полон сюрпризов. — То-то же, — кивнул Штейнглиц, рывком ставя его на ноги. Доказывая свою пригодность к танцам как этапу обольщения, Аксель даже толком не запыхался, только вспотел. Давно ему не приходилось устраивать такие вот тренировки. В чём взбалмошный мальчишка был прав, так это в том, что сейчас на приятные прелюдии вроде прогулок и увеселительных свиданий с оркестром не хватало времени. Завтра ты можешь погибнуть, и время — драгоценность, которую неохота тратить на ломающихся дамочек. Возможно, он совсем заматерел на службе и войне. Возможно, ему стоит об этом задуматься. — Пожалуй, мне следует взять свои слова назад, — признал Дитрих, приглаживая волосы. — Да, будь любезен. Тёплая ладонь легла ему на шею, от удивления Штейнглиц не успел среагировать. Прижавшись к нему теснее, чем в танце, Оскар поцеловал его совершенно не по-товарищески. Долю секунды Штейнглиц осознавал происходящее, приходя к заключению, что, в общем-то, в интимном соприкосновении с мужчиной нет ничего мерзкого. Нового уж точно. Оно такое же горячее и влажное, как взаимодействие с женщиной. Наверное, особенным поцелуй Дитриха делала сама табуированность такого действия. И, следуя правилам и уставам, майор оттолкнул от себя распалившегося капитана. — Я же сказал, это не про меня, фон! — разгневано заявил Штейнглиц. Отвергнутый Дитрих окончательно растерялся. Вот если бы Аксель съездил ему по зубам, теперь или даже в самом начале, он бы понял. Вместо этого они оказались перед свершившимся фактом его разоблачения. И не важно, как воспринял поцелуй майор, как оскорбление или как комплимент. Едва успев испытать нечто похожее на влюблённость, Оскар готов был люто его возненавидеть. — В таком случае Вам лучше покинуть мою комнату, господин Штейнглиц, — потребовал он, отворачиваясь. Сочтя предложение своевременным, Аксель с достоинством подобрал фуражку и кобуру и направился прочь. Взявшись за ручку двери, он остановился. Обиженный капитан демонстративно стоял к нему спиной, с преувеличенным интересом рассматривая переплетения узора на рукаве халата. Словно малое дитя, лишившееся конфетки. При всем желании Штейнглиц не мог сейчас быть к нему жестоким. — Спокойной ночи, Оскар, — дружелюбно пожелал Аксель. — Уверен, сегодня вместо роты большевиков-евреев тебе приснится что-нибудь приятное. — Хам, — улыбнувшись против воли, огрызнулся капитан. — Спасибо за танго, — имея в виду пластинку, запоздало поблагодарил Оскар, когда майор одной ногой уже ступил за порог. — Не за что, — отмахнулся тот. — Всё равно «Донна Клара»*** лучше. — У тебя нет вкуса, Аксель, — фыркнул Дитрих, но дверь уже закрылась.