Blood Honey

      Всего пару сотен лет назад мир активно прогрессировал. Люди развивались. Люди, более того, хотели развиваться. Наука, образование, политика и экономика. Всё эволюционировало вместе с обществом. Даже страна, в которой мне не повезло родиться, худо бедно да развивалась. Тогда никто не мог и предполагать, что спустя такое ничтожное количество времени мы все превратимся в зомби. В рабов этой сраной системы. В людей с навязанной идеологией.       «Ты знаешь, дорогая, одни умные люди часто переходят дорогу другим, не менее умным, людям. Так, наверное, и произошло в этот раз. А знаешь, как этого избежать? Не дать людям развиваться, вот как. Ты сейчас, наверное, рассмеёшься мне в лицо. Скажешь, что я всё воображаю. И я не буду винить тебя. Это, разумеется, не твоя вина. Только вот это правда. Печальная правда. Мы вернулись к средним векам. Самое печальное, что виной этого стал не геноцид, не война даже. А пропаганда. Я тоже раньше не понимала всю силу этого явления. Теперь поняла.       Но знаешь, я не хочу портить тебе бодрый настрой своими депрессивными мемуарами. Просто… Мне кажется, ты должна знать. Даже не смотря на то, что потом, вероятно, не пожелаешь меня видеть и слышать. Может, ты даже покажешь это письмо священнику в ближайшей церкви. Но мне-то уже будет всё равно. Я в любом случае уже сегодня буду висеть расстрелянная на Площади. Просто дочитай до конца. А потом поступай, как считаешь нужным.       Я хочу раскрыть перед тобой все карты. Рассказать всё, что так давно копилось. Здесь нельзя быть искренней, понимаю. Просто с тобой по-другому. Я не могу даже сказать, что именно. Просто по-другому. Трактуй это, как хочешь.       Давай начнём с того, что в каждом человеке, с момента его рождения, заложена тяга к познанию. И если этой тяге дать возможность развиваться, то будет развиваться и человек. А вместе с ним — мир. Но если проявление интереса наказывается, то тяга эта со временем сходит на нет. И тогда человек и общество не могут эволюционировать. Всё просто, на самом деле.       Есть ещё одно. Для общества выгодней первый вариант. Для правителей — второй. Стадо контролировать легче. Оно много даёт, безукоризненно выполняет всё, что говорят, да, ко всему прочему, практически ничего не требует взамен.       Но в каждом стаде находятся пара представителей первой категории. Пропаганда, как я уже говорила, — страшная вещь. Но даже она не работает стопроцентно.       Ты ведь знаешь о учёных, правда? Тех самых «богохульниках», о которых пишут в газетах, и чья кровь уже десятки лет омывает Площадь. Так вот. Они и пренадлежат к той пресловутой категории. Мои родители одни из них. Были одними из них, точнее. Их расстреляли, когда мне было тринадцать. На Площади, вместе с одной их подругой. Она была медиком, насколько я помню. Занималась акушерством и делала аборты. За это её и расстреляли.       Понимаешь, почему я не говорю о своих родных? Не хочу оказаться на их месте. Но окажусь. Непременно окажусь. Уже оказалась. Меня ищут. И найдут непременно. Кстати, именно поэтому я не собиралась заводить детей. Не хотела, чтобы они пережили всё это. Познание того, какой вокруг пиздец происходит. Мою смерть. Преследования и вечную потребность скрываться от людей за маской «правильного человека». Это не единственная причина, но одна из основных.       Я знаю, что тебе уже надоело читать эти лирические отступления и истории из моей жизни, так что перейду к главному. Точнее, скажу его прямо и сразу. Я люблю тебя, Маш. Я знаю, что мне осталось жить не больше часов пяти. Мне, как никак, уже двадцать шесть. А ты знаешь, что делают у нас с незамужними девушками такого возраста. А ещё я прекрасно понимаю, что это не взаимно. Ведь такая любовь не должна существовать. Но она есть, и я совершенно ничего не могу сделать с этим, прости. Просто я не могу больше молчать. Просто хочу, чтобы ты знала.       Я скажу тебе ещё кое-что интересное, милая.       Чужая кровь всегда сладкая.       Для них — особенно. Кровь таких как я — особенно вдвойне.       Это, наверное, всё.

Думаю, мне не стоит подписываться. Ты и без этого всё прекрасно поймёшь.

      Все дома в городе были одно- или двухэтажными. И все без исключения — пастельно зелёные. В одном из этих домов и жил человек, которому предназначалось письмо. Ей ещё всего двадцать четыре. А это значит, что ещё два года она может спокойно искать себе подходящего мужчину. И я не хочу мешать ей своими сраными чувствами. Здесь мы точно не будем счастливы вместе. И я уже точно счастлива не буду. Зато она — вполне.       Сначала не хотела писать всего этого. А зачем? Только расстрою. Но умирать, когда никто не знает о тебе почти ничего — больней в два раза.       Я подошла к небольшому домику и бросила свёрнутый листочек с её именем в почтовый ящик.       Теперь всё точно кончится.       Около дома стояли пятеро полицейских и священник.       Я побежала в другую сторону, но меня уже заметили.       Чужая кровь всегда сладка.       Своя, порой, бывает тоже.