И гаснет боль, и давят нервы

Эмоции — дурной товарищ для разведчика. Они мешают мыслить трезво, вносят сумбур в стройные логические выкладки и заставляют ошибаться. Именно поэтому Максим всегда называл себя дилетантом, слишком хорошо зная за собой склонность к эмоциональной вовлечённости в процесс. Именно поэтому Володя Зуев всегда восхищал его своим профессионализмом — уверенный, хладнокровный, рациональный, так легко отделяющий личное от рабочего. Нет, Максим не завидовал ему, понимал, что каждому своё: одному — подбор людей, тонкое понимание их мотивов и психологии, другому — оперирование фактами, холодный расчёт и безупречная реакция в любых, даже самых непредсказуемых ситуациях. Они идеально работали в одиночку, ещё лучше — в паре, компенсируя один — излишнюю мягкость другого, второй — нехватку эмпатии первого, и совсем не умели работать с кем-то ещё. Поверить в предательство Зуева, даже просто допустить такую мысль, — невозможно. Это не в его характере, это слишком нелогично для того, кто всегда был так предсказуем именно за счёт своей рациональности. Его никогда не интересовали деньги, не волновала политика, не трогали события внутри или за пределами страны. Для профессионалов имеет значения только то, насколько хорошо они могут выполнить порученную им работу, а не подобные глупости. Всё это кажется Максу убедительными аргументами, но он забывает об одном: холодность — лучшая маска из всех возможных, потому что кто сможет угадать, скрывается ли под ней хладнокровие профессионала или безразличие предателя? Отсутствие оголтелого патриотизма или отсутствие верности своей стране? Макс, со своей преданностью делу, любовью к людям, способностью к участию и сопереживанию, просто не способен понять, как можно — наоборот. Как можно — убивать своих, подставлять тех, кого ты знаешь столько лет, кого видишь каждый день, чьим рукам доверял собственную жизнь, с кем столько раз вместе выпивал, шутил, с кем... Первый раз это выходит по-дурацки. Успешное завершение операции, тёплая летняя ночь, слишком много забористого домашнего коньяка, обратный рейс только завтра днём, так что можно в кои-то веки не думать о том, что с утра на работу. Пьяный Зуев, непривычно расслабленный и открытый, излучающий какое-то удивительное тепло и так откровенно кайфующий, что невольно хочется улыбаться ему в ответ, поддерживать каждый тост и наслаждаться жизнью вместе с ним. Он бурно жестикулирует, рассказывая какую-то байку, теряет равновесие, слишком сильно взмахнув рукой, заваливается на Макса, сам же хохочет — долго, заливисто, утирая слёзы и утыкаясь лбом Максу в плечо. А потом вдруг лезет целоваться, размашисто, по-брежневски, и это всё ещё смешно, и Макс смеётся, не пытаясь даже оттолкнуть, пока не понимает, что это уже перестало быть шуткой. Зуев дышит тяжело, смотрит блестящими, шальными глазами и неожиданно улыбается — широко и с неподдельным весельем: «Брось, да чего терять?» — и Макс падает с головой в это безумие, потому что, оказывается, вечно холодный и профессиональный Зуев может быть совершенно бешеным и обжигающе горячим, и этому невозможно противиться. Наутро он, бодрый, свежий и полный сил, хлопает разбитого, мучающегося стыдом и больной головой Макса по плечу, подмигивает и как-то до обидного легко заверяет, что не случилось ничего особенного. И Макс почему-то сразу успокаивается. Всё нормально. Они друзья, напарники, они доверяют друг другу, как себе, и у них нет никого ближе. Не педики же, в конце концов — оба женаты, у Володи вон, Макс знает, полно левых баб. И прошлая ночь была действительно отличной. Всё нормально. И каждый раз, когда они оказываются в постели снова, Макс напоминает себе, что это несерьёзно. Просто адреналин требует разрядки. Просто хочется отметить очередную операцию с тем единственным человеком, которому известна правда. Просто нужно побыть рядом с тем, кто не станет задавать вопросов, потому что и так прекрасно всё понимает. Думал ли Зуев уже тогда, что однажды использует Макса как ширму, чтобы прикрыть собственное предательство? Привязывал ли его к себе, следуя многоступечатому плану, или просто брал всё, что плохо лежало, жил на полную катушку, ни в чём себе не отказывая? Трахался он всегда с упоением, совершенно теряя тормоза; вбивался в задницу Макса по самые яйца, когда был сверху, насаживался так, что доставало, наверное, аж до гланд, когда был снизу, кончал шумно, не стесняясь и не сдерживаясь, и Максу всегда казалось, что в эти моменты он видит настоящего Володю Зуева. Таким, каким (хотелось верить) его не видел больше никто. Максу оставалось лишь радоваться, что они ни разу не спали вместе с того момента, как Зуев снова объявился в его жизни — может, тот не видел смысла, а может, держал дистанцию, чтобы проще было потом привести в исполнение свой план, но, в любом случае, иначе было бы ещё больнее. Эмоции — дурной товарищ для разведчика, но Макс не может не вспоминать, не может не думать о том, что Зуев, расчётливый и до приторности точный Зуев выстрелил ему в плечо — не в голову, не в грудь, не в живот; что с такого расстояния не смог бы промахнуться даже сам Макс, всегда стрелявший хуже. Мог убить — но не стал, как только смерть Макса перестала быть ему нужна. А ведь казалось бы — должен был злиться, что тот помешал, разрушил столь старательно выстроенные планы, влез, куда не следовало, вместо того чтобы слепо вдеть голову в петлю. А Зуев всё равно — не убил. Потому что на самом деле не предатель? Потому что всё это — часть другой, куда более сложной игры, в которой Максу отведена столь любимая им роль дилетанта? Или потому что всё, что было между ними, было по-настоящему, всерьёз, как бы ни отмахивались они оба? Нет, последнее — вряд ли, уж кто-кто, а Зуев определённо не позволил бы эмоциям смешать ему карты. Яд в ампуле настоящий — и он бы точно заставил Макса его принять. Но всё остальное... всё остальное определённо требует более внимательного рассмотрения. И не потому что Макс не готов поверить в предательство Зуева — а потому что тот слишком профессионален, чтобы вести себя так глупо. И от веры в его профессионализм отказаться куда сложнее, чем от веры в него самого.