Ночь не поет песен

      В ранних сумерках, окутавших столицу покрывалом зыбких теней, явственно ощущалось морозное дыхание осени: иней сковывал оставшиеся после дождей лужи тонкой корочкой льда — предвестник снежных бурь, что скоро спустятся в долину с горных вершин. Давно лишившиеся летней зелени листья деревьев, украшающих входы дворцовых павильонов, хрустко шелестели на ветру, убаюкивая засыпающий Дайдайри, но к Саю, с самого часа обезьяны в задумчивости сидевшему перед гобаном, сон приходить не спешил, и даже разбор последних сыгранных партий для подготовки к предстоящей игре с Акитадой-доно не даровал привычного успокоения. Смирившись с неизбежностью, Сай аккуратно ссыпал камни в лакированные деревянные чаши и отошел к столику, где хранил шелковый платок, которым ежедневно тщательно протирал поверхность доски от малейших следов пыли: негоже оставлять произведение искусства без надлежащего ухода.       В ящике наряду с набором для письма лежал сложенный вдвое плотный лист бумаги, и Сай, наткнувшись на него взглядом, не устоял перед искушением его развернуть. Внутри спрятался сухой цветок вишни, теперь еще более хрупкий, чем раньше, когда его нежные лепестки под падающим снегом на ощупь казались вырезанными из невесомой розовой ткани. Сай не жалел, что Сэймэй сорвал его тогда: одинокий бутон в белизне поздней метели, распустившийся по его воле. Сорвал — и вложил ему в ладонь, будто говоря, что и посреди зимы мечтам о весне найдется время и место. А еще Сэймэй наверняка заметил, что он спрятал цветок в складках каригину, как замечал все происходящее вокруг и то, что другим не дано увидеть, но по своему обыкновению промолчал — лишь улыбка мастерским росчерком кисти застыла на губах.       Шелк скользил по золотистой древесине, а в голове все звучало эхо слов предостережения, произнесенных сегодня Сэймэем под сводами крытой галереи Кёсёдэн, и слов сожаления, оставшихся невысказанными. Обязанности при императорском дворе редко позволяли Саю отлучаться из Хэйан-кё так надолго, чтобы Сэймэю не приходилось беспокоиться о сроках возвращения в столицу: гораздо реже, чем ему бы хотелось. Митинага-доно эти поездки не одобрял, равно как и излишнее, по его мнению, общение с оммёдзи в целом, но заслуги Сэймэя и его положение в Оммё-рё даже левому министру не давали возможности открыто выражать недовольство; непрямые же отцовские намеки Сай еще несколько лет назад научился мастерски пропускать мимо ушей.       Комната осветилась пламенем свечи, что, дрожа, танцевало на коротком фитильке; Сай коснулся пальцами его опаляющего края, отдернув руку, едва не обжегшись, вспоминая, как огонь всегда слушался Сэймэя.         — Я таким родился, — пояснил он однажды — вскоре после того, как познакомил Сая со своей матерью. Вовек не забыть овладевший им благоговейный трепет, когда на его глазах из глубин лесной чащи вышла тэнко, и хвост ее, касающийся толстых древесных стволов, высекал из их коры летучие золотистые искры. В тот день многое, что Сэймэй говорил в прошлом, обрело новый смысл, и Сай устыдился своей невольной поверхностности: еще бы не сомневаться в утверждениях Сэймэя, что он способен видеть лучше остальных! Воистину, знание подобно восхождению на гору, и чем она выше, тем дальше простирается неведомое — вплоть до самого горизонта, край которого богиня Аматэрасу осеняет рукавом своих сияющих одежд. Сай до сих пор не мог угадать, сколько же Сэймэю лет, но порою даже слишком мудрые черные глаза ханъё будто говорили: много. Гораздо больше, чем кажется. На вопрос, который Сай, извинившись за неучтивость, все же осмелился задать, Сэймэй ответил вопросом:         — Сколько лет вы сами мне дадите? Сай растерялся — совсем как в далеком детстве, сидя перед гобаном в мучительной попытке решить, куда сделать следующий ход.         — Я не знаю… тридцать?         — Ну, раз так, пусть будет тридцать, — согласился Сэймэй с лукавой улыбкой. И потрепал коня по холке, заставив того немного ускорить шаг.       Поздней весной Сэймэя попросили помочь жителям горной деревни к северо-востоку от Хэйан-кё, страдающим от поселившегося на единственной ведущей к селению дороге микоси-нюдо, и Сай, превозмогая страх перед сильными демонами, все же решил составить ему компанию. На обратном пути, когда солнце уже склонилось к закату, их застала гроза, вынудившая как можно скорее заняться поиском убежища. Сай возблагодарил всех богов за то, что их не смыло разгневанным потоком воды, в одномоментье обрушившимся с небес, и за чудом обнаруженную небольшую нишу в склоне, способную хоть частично защитить от разбушевавшейся стихии. Лошади недовольно фыркали, когда порыв ветра швырял в них хлесткие дождевые струи, а поджечь мокрые ветки деревьев не удалось и с помощью магии: Сэймэй тогда тонко подметил, что лишь в подобной ситуации понимаешь, насколько ограниченными могут оказаться собственные возможности. Влажная одежда липла к телу, вызывая дрожь от проникающего внутрь холода, вещи в седельных сумках безнадежно промокли; Сай мысленно порадовался, что никогда не брал в путешествие дорогой комплект для игры — в противном случае чаши из редкой древесины кайи пришлось бы выбросить, ибо вода привела бы их в полную негодность — а Сэймэй, как и он, пытающийся согреться, расстелил на земле чудом оставшийся сухим холщовый мешок. Они не впервые ночевали вот так: устраиваясь на ночлег не в чьем-то гостеприимном жилище, а под открытым небом, засыпая под негромкое ржание лошадей да треск затухающего костра, от чего одежда и волосы еще несколько дней пахли дымом. Даром что разжечь огонь сейчас они не могли.       Сай проснулся посреди ночи от того, что шум загнавшего их в укрытие ливня стих, превратившись в легкий перестук водяных капель; его окутывало мягкое согревающее тепло, как если бы поблизости был костер, в котором еще тлеют горячие угли, но шло оно вовсе не от них. Из груди едва не вырвался громкий крик испуга, недостойный мужчины его воспитания, когда он увидел, что рядом с ним лежал огромный белоснежный лис, чья шуба серебрилась в холодном лунном свете.         — Сэймэй? — хриплым спросонья шепотом произнес Сай в надежде, что голос не выдаст его волнения. Лис, положив голову на лапы, прикрыл нос пушистым хвостом, поблескивая знакомыми хитрыми глазами, в которых зажигались и гасли загадочные огоньки. Сай, не удержавшись от искушения, протянул руку и зарылся пальцами в густой мех, мысленно наслав на себя сотню проклятий за врожденное любопытство, вновь будучи не в силах ему противостоять; бьякко шумно выдохнул, не выказывая, впрочем, недовольства, и он невесомо провел ладонью по его спине, покрытой мягкой шерстью. Непозволительно быстро позабыв о приличиях, Сай завороженно гладил его теплый бок, что медленно вздымался и опадал в такт спокойному дыханию, любовался лунными бликами на длинных шерстинках, переливающихся в темноте подобно драгоценным камням, и думал о том, что истинной магии нельзя научиться. Что для Сэймэя учение оммёдо, звездные карты да буддийские сутры — лишь способ жить среди обычных людей, не вызывая у них подозрений. Он не просил хранить его тайну — знал без слов, что Сай не проронит и звука. Разве что посмеется, в очередной раз услышав, как придворные в павильонах Дайдайри за глаза тайком называют Сэймэя белым лисом, и не представляя, насколько близки к истине разносимые перешептываниями слухи. Кончик хвоста щекотно коснулся щеки, и Сай, с сожалением убрав руку, закрыл глаза. Даже если все это окажется сном, он будет знать, что сон был хорошим.       Тем утром Сая разбудил едкий запах дыма — в костер невесть как попали свежие зеленые листья — и голос седлающего своего коня Сэймэя, что-то негромко приговаривающего себе под нос. Возвращаться в Хэйан-кё Сай не желал еще сильнее, чем обычно, да и Сэймэй не спешил подгонять лошадей; вместо этого они пустили их размеренным шагом, наслаждаясь видом высоких холмов, покрытых лесом и цветущими горными лугами. Сейчас, сидя на татами в своих дворцовых покоях, Сай вспомнил те дни в разгар весеннего сезона дождей и невольно покосился на катасиро в ящике стола. За пределами столицы было волшебство и свобода. В Дайдайри волшебство пряталось под замок.       Сквозь свист ветра Сай едва уловил звук пяти ударов барабана; с занесенной над бумагой кисти сорвалась капля туши, расплывшаяся неровной кляксой, да и нужные слова никак не приходили на ум. «Боюсь, именно сейчас это невозможно», — впервые за несколько лет ответил Сэймэй на его предложение присоединиться, и в его голосе сквозила горькая обреченность, звучащая в его речах каждый раз, стоило завести разговор о грядущем. Сэймэю не нужно было быть тэнко, чтобы видеть вперед на тысячу ри, а душу Сая приводило в смятение странное предчувствие, что с ним прощаются перед путешествием намного более долгим. Оставив тушницу на столе, он поспешно раздвинул сёдзи и, пока не успел передумать, быстрым шагом покинул отведенную ему комнату, так и не ставшую ему домом, направляясь к восточным воротам Дайдайри.       Доски моста Ичидзё-модори-баши заскрипели под ногами, и Саю послышался легкий звон, как если бы летний ветерок качнул висящий над энгавой стеклянный колокольчик: прячущийся под аркой моста Судзумуши, которому Сай мысленно пожелал доброго вечера, никогда не терял бдительности и однажды даже обыграл его в го на двух камнях, что само по себе говорило о многом. Путь к усадьбе Абэ Сай нашел бы и с завязанными глазами, а потому вскоре обнаружил себя у ворот с белыми пятиконечными звездами на деревянных створках, распахнувшихся, стоило к ним подойти: этому трюку он еще четыре года назад перестал удивляться.       Сэймэй стоял в проеме раскрытых сёдзи, одной рукой придерживая фонарь, опасно раскачивающийся на ветру, а другой — полы домашних одежд; распущенные волосы струились по спине, и весь вид его говорил о том, что он не ждал гостей в столь поздний час, и Сай чуть было не развернулся обратно, поддавшись угрызениям совести.         — Я рад вас видеть, — поприветствовал его Сэймэй.         — Прошу простить за неурочный визит, я не подумал…         — Проходите скорее в дом, — он посторонился, пропуская его внутрь, и поспешно задвинул за ним сёдзи, добавив: — Не лучшее время, чтобы наслаждаться погодой за его пределами. Словно в подтверждение его словам по крыше внезапно застучали капли, вскоре превратившиеся в холодный ливень, и в голове проскользнула невольная мысль, что не придется изобретать повод остаться. Сай, устало сняв канмури, уселся на татами перед очагом и протянул к ирори озябшие руки; он не ощущал присутствия ни одного из знакомых шикигами, но Сэймэй мог отослать их с поручением, да и мало ли у духов, даже служащих оммёдзи, собственных занятий? По жилам заструилось тепло, накатывающее от горящего огня мягкими волнами, и Сай с улыбкой пошевелил пальцами — незримая магия Сэймэя дарила покой и защиту. Взгляд его упал на гобан, сиротливо приютившийся в углу, но, вопреки обыкновению, игра сейчас едва ли могла привлечь его усталые мысли, по порочному кругу возвращавшиеся к услышанному в галерее архивного дворца Дайдайри, и сошедшиеся единым потоком непонимание и обида оседали на душе серой тяжелой пылью.       Сэймэй вернулся неслышно, как и всегда; бесшумно ступая по татами, он поставил рядом с ирори поднос, где, вопреки обыкновению, стоял не кувшин нагретого сакэ, а тяжелый на вид чайник, из носика которого поднимался пар. Сай обнял ладонями предложенную чашку, но делать глоток не спешил — прикрыл глаза, наслаждаясь терпким ароматом чая. В этом доме он никогда не ощущал себя гостем. И никогда не ощущал себя чужим.         — Сэймэй, почему я не могу поехать с вами? Если дела задержат вас непозволительно долго, мне не составит труда вернуться в Хэйан-кё в одиночку.         — Я взял бы вас с собой, если бы только мог, — с несвойственной ему горячностью заверил Сэймэй. — И я сожалею, что этому не суждено случиться. Его красноречивый взгляд говорил больше тысячи слов; Сай хотел было возразить, но голос будто замер на полпути, не давая произнести и звука. Чай, уже успевший остыть, едва заметно горчил на губах, а Саю казалось, что он видит крошечную фигуру путника на убегающей вдаль извилистой дорожке в отражении, по которому то и дело проходила легкая рябь. Язычки пламени, за которыми не отрываясь наблюдал Сэймэй, танцевали в очаге, принимая причудливые формы, яркими всполохами отсвечивали в черных глазах, подчиняясь его воле. «Воображение помогает постичь чувства, уму неподвластные», — как-то раз обтекаемо сказал Сэймэй, вновь уйдя от конкретного ответа на очередной вопрос, и одарил его странно пронизывающим взглядом.         — Где бы я ни был, мои мысли будут с вами, Сэймэй-доно, — произнес Сай, вспомнив его давние слова. Он молчал; на его переменчивом лице застыло выражение тихой печали, и Сай странным образом не мог отвести от него глаз. Сейчас Сэймэй казался старше: между хмурящихся бровей залегли глубокие складки, а хитрая улыбка, при мысли о Сэймэе первой приходящая на ум, спряталась в уголках рта. Сай не раз видел, как сильно по своему желанию он способен играть со своим обликом, и от мысли, что этой ночью он решил выглядеть именно так, сердце переполняла безысходная грусть, отражавшаяся во взгляде Сэймэя подобно узорной тени кленового листа на беспокойном зеркале воды. Коснуться бы его, как касалась ладонь лунно-серебристого лисьего меха, разгладить пальцами паутинку морщин, прогнать тоску из глаз — та прорвалась бы звериным воем, если бы лисы могли вторить завыванию бури под холодными осенними небесами. Сай приложил к губам сложенные пальцы, зашептав одно из заклятий оммёдо, что оказались ему подвластны, и взору вновь предстал образ странника, уходящего за горизонт: или же это он сам отступал, не замечая, как движется назад, а странник ждал, стоя на месте, пока призрачный силуэт его не скрылся за краем небес?         — Что вы видите, Сай? Сэймэй вернул пустую чашку на поднос, но не спешил наполнять ее вновь; в его голосе сквозили знакомые нотки любопытства, и Сай позволил себе обрадоваться им.         — Дорогу, — он последовал примеру Сэймэя и поставил свою чашку рядом с его. — И человека, уходящего по ней за горизонт, но ками-сама не показывает его лица. Боги не дают точных ответов — только намеки да знаки, что каждый вправе толковать по собственному разумению. Сай ощущал себя песчинкой на пути безжалостного бурного потока, зовущегося жизнью, песчинкой, которую вот-вот подхватит течением и унесет неведомо куда. Течением мог быть Сэймэй.         — Вы можете попытаться его представить. Человеческий ум, даже столь искристый и яркий, как ваш, обладает дурной способностью создавать преграды нужным мыслям.         — Предсказания, что вы делаете, тоже основаны на воображении?         — И да, и нет. Мудрость богов не постичь ни потомкам ёкаев, ни простым смертным, так не потому ли нам открывают лишь будущее, которое нельзя изменить? Сэймэй ненадолго замолк, наблюдая за призрачным танцем теней, отбрасываемых на тонкие стены, но вскоре заговорил вновь, будто чувствуя нетерпение Сая услышать продолжение его слов.         — Знаете, что самое страшное в даре предвидения? Видеть конец, видеть этот окончательный штрих, последние кандзи на длинном свитке, и не понимать, как именно ложилась на бумагу выписавшая его кисть. Ни шики-бан, ни гороскопы, ни звездные карты не покажут путь — лишь место и время, когда ему будет суждено завершиться. В голове крутилась добрая тысяча вопросов, которые Сай так и не решился задать: все его существо вдруг охватило смущение и робость, как в тот вечер в императорском дворце, когда жизнь в Дайдайри перестала быть черно-белой подобно камням, разложенным на гобане.         — Порой это трудно принять, но все происходящее под небесами случается к лучшему, друг мой, — Сэймэй, устало вздохнув, грациозно поднялся на ноги. — Если вы чего-то не видите, это тоже к лучшему.         — Не вы ли утверждали, что незнание разочаровывает?         — Незнание чего-то, известного многим — определенно. Что не отрицает существования вещей, которых лучше не знать. Огонь в ирори потух, и горящие угли, дотлевающие в очаге, казались светом одинокой звезды в кромешной тьме безлунной ночи.         — Я был бы счастлив продолжить нашу беседу, но, боюсь, наше время на исходе, — сказал Сэймэй, и наступившую после сказанного им тишину нарушил лишь негромкий звенящий звук, с которым коснулся чайника край полупустой чаши. Сёдзи с шорохом закрылись за его спиной.       Оставаясь на ночь в усадьбе Абэ с завидным — вопиющее нарушение всяческих приличий — постоянством, Сай привык к тому, что работа по дому отводилась шикигами, и стоило им с Сэймэем завершить очередную увлекательную партию или не менее увлекательный спор, как их уже ожидал ужин и приготовленная постель. Мысль о том, что Сэймэй отослал духов прочь, чтобы побыть в одиночестве, заставила его залиться краской стыда: отказать ему в ночлеге Сэймэю не позволила бы вежливость. О которой сам Сай давно успел позабыть. Подавив порыв тотчас же покинуть усадьбу, он разложил футоны на татами и, развязав оби, снял верхнюю часть костюма; тяжелая ткань все еще была чуть влажной после дождя. От ирори поднималась струйка светло-серого дыма, и Сай, оставшийся в одной тонкой рубашке, с наслаждением вдохнул его запах — запах костров под открытым небом, у которых приходилось ночевать, если их с Сэймэем путь был неблизок и пролегал вдалеке от населенных мест. Он сидел на одном из расстеленных футонов, наблюдая, как от ветра за окном со скрипом раскачиваются ветви старого клена, но был уверен, что не сомкнет глаз до самого утра, терзаясь смутным беспокойством. Погрузившись в невеселые размышления, Сай не заметил, как вернулся Сэймэй, и вздрогнул от неожиданности, когда тихий голос за спиной позвал его по имени.         — Вы позволите? — внезапно спросил Сэймэй, и Сай кивнул, даже не поинтересовавшись, что именно ему хотелось сделать; тот дотронулся до им же подаренного кумихимо в волосах и потянул за его кончик, пока развязавшийся плетеный шнур змейкой не свернулся на ладони. Сэймэй поднес его ко рту и начал читать заклинание, в котором Сай, прислушавшись, узнал защитную мантру; повторив ее трижды, Сэймэй наклонился ближе, подняв руку к его волосам, волной разметавшимся по спине, погладил длинную черную прядь. Загадочный блеск в глазах напомнил Саю о дождливой ночи на горе Даймондзи и густой серебристой шерсти бьякко под ладонью — а мог ли Сэймэй в его облике, как тэнко, высекать хвостом огненные искры? На лице Сэймэя все еще блуждала рассеянная печальная улыбка, пока он перебирал его волосы, упавшие на плечо, едва заметно касаясь чуткими пальцами — как сам Сай несколько лун назад гладил белоснежный лисий мех, не сводя с него восхищенного взгляда, чудное видение на грани яви и сна. Поддаться воображению, да?..       Он уловил короткий прерывистый вздох, когда украдкой перехватил руку Сэймэя за запястье, чуть наклонил голову, прильнув щекой к его ладони, и прошептал как по волшебству пришедшие на ум строчки.

Досель не ведал я, Как горек миг прощанья. Осенний дождь с небес, Потоком слез пролившись, Лицо твое омоет.

Сэймэй не произнес ни звука; отвел глаза, словно избегая ответного взгляда, и пальцы его, непривычно холодные, едва заметно дрожали — будь проклята его несдержанность! Сай подался вперед, готовясь извиниться, но рука Сэймэя легла ему на шею, а губы обожгло жаром. Его целовали с отчаянной, порывистой нежностью, столь искренней, что от нее наворачивались слезы — что он там говорил об осенних дождях? Пальцы, ласкающие его затылок и мягко тянущие за волосы, горячий язык, разомкнувший ему уста, сбившееся, неровное дыхание, собственный полустон-полувскрик, когда Сэймэй вдруг опрокинул его спиной на футон и вновь, не дав вздохнуть, припал к его губам, как страдающий от тяжкой болезни с надеждой припадает к чаше с целебным отваром, — все смешалось единым водоворотом, в чьих горьких водах не жаль было бы утонуть, да и что та горечь?         — Даже если прощаться… прощаться больно, я хочу, чтобы вы улыбались, — хриплым шепотом произнес Сай. И, не дожидаясь ответа, сам потянулся к нему.       Лицо спящего Сэймэя было безмятежным и спокойным, как озерная гладь в отсутствие ветра; Сай, боявшийся разбудить его неосторожным прикосновением, думал, как вскоре проникнут в дом лучи забрезжившего рассвета, а сухие горящие губы болели, храня драгоценные воспоминания о том, чему, верно, уже не дано повториться.         — Доброй дороги, Сэймэй. Я всегда буду вас ждать, — пообещал Сай перед тем, как выскользнуть на предательски заскрипевшие доски энгавы. Холодная ночь с готовностью приняла его в свои объятия; на востоке ярко заалело небо, освещая раскинувшуюся под ногами дорогу, убегающую к далекому горизонту затухающих звезд. ПРИМЕЧАНИЯ Дайдайри – императорский дворец в Хэйан-кё (современный Киото). Час обезьяны – четыре часа дня, время от трех часов дня до пяти часов вечера. Каригину – «охотничье платье», повседневная одежда знатных чиновников, в том числе, могла носиться во дворце, но сшитая из богатых тканей. Кёсёдэн – архивный дворец. Оммёдзи – мастер оммёдо, традиционного японского оккультного учения, пришедшего в Японию из Китая в начале VI века как система совершения гаданий. Оммёдо является смесью даосизма, синтоизма, буддизма, китайской философии и естественных наук. Оммё-рё – ведомство инь и ян. Левый министр (садайдзин) – один из председателей палаты большого государственного совета; Фудзивара-но Митинага получил эту должность в 996 году. Тэнко – небесная кицунэ, достигшая возраста тысячи лет и отрастившая девять хвостов; считается, что она может видеть вперед на тысячу ри. Аматэра́су Омиками (яп. «великое божество, озаряющее небеса») — богиня-солнце, одно из главенствующих божеств всеяпонского пантеона синто, согласно синтоистским верованиям, прародительница японского императорского рода. Ханъё – наполовину человек, наполовину ёкай. Микоси-нюдо – ужасный ёкай в облике странствующего монаха с длинной шеей, нападающий на путников. Бьякко – здесь: «белая лиса», белая кицунэ, встреча с которой приносит удачу. Катасиро – вид японских бумажных кукол, используемых в синто и оммёдо, например, для перевода на них порчи и проклятия или заключения в них шикигами. Пять ударов барабана после заката возвещали о наступлении часа собаки: восьми часов вечера, или времени от семи до девяти часов. Канмури – высокая шапка, обязательный атрибут костюма придворного эпохи Хэйан. Ирори – японский очаг. Шикигами – духи, которых призывает к себе на службу практикующий оммёдо. Шики-бан – двухуровневая гадательная доска с символами, с помощью которой определяли год смерти. Оби – тип японского пояса, носимый поверх кимоно. Кумихимо — японская традиция плетения шнуров. При переплетении ниток получаются тесёмки и шнуры, которые имеют широкий спектр применения — от повязывания пояса на кимоно до самурайских доспехов. Даймондзи – гора, находящаяся к северо-востоку от современного Киото.