Имена собственные

Дурацкое имя — Ларри. Как собачья кличка. Да и самому мне, в общем-то, всегда не хватало ощущения, что я хоть что-то в этом мире значу. Что от меня хоть что-то зависит. Ещё в школе началось: — Ларри? Ха-ха-ха!... И — как нет меня. Я ещё и левша. Может, поэтому?.. В университет не поступал — знал, что провалюсь. Изобретения не шли — кому нужно то, что я придумываю? Теперь вот оказался в музее. Ночным сторожем. И когда все начали там оживать... Это мне одному предстоит за всеми уследить, всех примирить и успокоить? Да я ни в жисть не справлюсь. Надо уходить. Совсем было ушёл. Но... — Я Акменра, четвёртый фараон четвёртой династии, правитель страны моих предков! Ну, мать твою, охренеть. И что мне теперь с этим делать? Упасть в ноги и поцеловать сандалии? Тем более что он всё равно босой, только в этих своих бинтах. Взлохмаченный, моргает — видимо, от света отвык. Тут в зале полутемно, однако — не саркофаг же. Лет двадцать ему, не больше. А туда же: фараон! — Помоги мне, — говорит. — Мне сейчас без тебя не справиться. А куда деваться: я сторож, я виноват, что скрижаль у него украли. Как я потом с балкончика командовал всеми — самому удивительно было. Даже как верхом ездить, вспомнил: учился когда-то, выгнали. Сказали — не сумею ничего. Но вот же, сумел. Главное сумел: мы вернули эту чёртову скрижаль. А потом стояли и пересчитывали вдвоём вернувшиеся экспонаты. Теперь он мне помогал. Я так его имя в этой суматохе и не смог, кажется, верно произнести. И потом называл его коротко: Ак. Он спросил: — Ты завтра тоже меня выпустишь? — Конечно, — удивился я. — Что тебе в саркофаге-то делать ночами? Я надеялся, что меня не уволят. А ещё уходить хотел! — А тебя как-нибудь короче можно называть? — улыбнулся он. — Можно Ларри, — смутился я. — Как собачья кличка. — Почему кличка? — он пожал плечами. — Очень красивое имя. *** — Лар-ри... Ло-у-ренс Дэй-ли, сын Мил-то-на... Хра-ни-тель Брук-ли-на... Он повторяет мои имена и прозвища, словно перекатывая их на языке, и улыбается: — Нет. Все-таки недостаточно длинно. Нужно придумать что-то ещё. — Зачем?.. — Для безопасности. Вот у фараона было много имён и титулов: в том числе затем, чтобы никто не знал и не называл вслух его личное имя. По нашим поверьям тот, кто знает личное имя человека, а особенно уменьшительное, может получить над ним полную власть. — Так твоё личное имя знает весь музей, — улыбаюсь я. — В том числе уменьшительное. — Но никто не имеет надо мной полной власти... пожалуй, кроме одного человека, ммм? — Я тоже не имею. И не хочу иметь. — Ладно, ладно! Скажем иначе: когда я тебя вижу, то становлюсь сам не свой. Это считается? — Я тоже становлюсь сам не свой, когда тебя вижу. Так что — тут у нас паритет. Кстати... — Что? — О длинных именах. У ваших богов почему-то короткие имена: Сет, Гор, Тот... — Ра, — кивает он. — Ак, — подхватываю я.— У тебя в итоге имя, как у бога. Он опять смеётся: — Ты имеешь власть над древнеегипетским богом! Ну, как минимум, над потомком богов! Разве это не круто? — Господи, — говорю я, — и откуда ты такой взялся. — Как это — откуда? Ты же меня сам выпустил!.. — Да помню я, помню. Иди сюда. *** — Ак... — Ммм?.. У него хорошее имя. Удобно выдыхать его прямо ему в губы, между поцелуями. Звать его, когда он рядом, совсем близко, звать для того, чтобы чувствовать, понимать: он тут, он живой, откликается, смеётся. И я действительно сам не свой, и он тоже, и такое чувство, словно от нас сейчас зависит всё на свете. Но всё равно страшно, всё равно горько, что утекает время, что кончается ночь, а впереди — день, отнимающий ещё кусок жизни, которая и так коротка по сравнению с его бессмертием. — Ак? — Ммм... Он откинулся на подушку, волосы прилипли ко лбу, губы приоткрыты. Я смотрю — и смеюсь про себя: вспоминаю, как у меня катилось сердце в пятки со страху, когда мы впервые увиделись. Как я думал — падать в ноги или уж не надо? Глажу его по голове и понимаю: неизвестно, как там с моей над ним властью — ох, не люблю эту тему, да и смешно говорить об этом, — но он меня держит крепко. Очень. И мне теперь не деться никуда: я пробовал. Несколько раз. У меня не получилось, и я сейчас чертовски этому рад. — Ак. — Ммм!.. Он тянется за поцелуем, я чувствую его дыхание, и даже не знаю, как это всё назвать. Это какой-то морок, чёрт знает что, колдовство, магия — но вот он, реальный, со своим смеющимся взглядом, со своими губами, в которые я опять выдыхаю его короткое имя. А он в ответ утыкается мне в шею, шепча туда что-то неразборчивое: то ли снова «Хранитель Бруклина» — вот нравится ему, то ли что-то вообще на своём языке. Я уже немножко понимаю на слух, но не сейчас же. Сейчас я своего-то родного языка могу не понять. И больше мне для себя в жизни не надо ничего; только подольше, подольше сохранить это, даже если я снова буду пытаться вырваться. Но я не буду. У меня уже нет ни сил, ни желания.