Простые смертные

— Вы, парни, куда-то едете или просто едете? — мы не поняли вопроса, а это был чертовски хороший вопрос. (Джек Керуак — «В дороге»)

* * * — Лиднер, — зовет Ниа тихо. Когда Хал оборачивается, то видит, что он перестал гонять игрушечные паровозики по железным рельсам. — Займешься подбором кадров. — Я думала, директор Мэнсон захочет лично отобрать кандидатов для СПК, — спокойно отвечает Хал. Она смотрит на то, как Ниа накручивает светлую прядь на указательный палец и снова раскручивает, пропускает тонкий локон по полумесяцу ногтя. Хал отстраненно думает о том, что делала так в детстве. Ниа поднимает голову, и его взгляд лишь на секунду задевает Хал, прежде чем обратиться к мониторам и столам, пузатым папкам, набитым документами и отчетами. Все это требует пристального внимания и рассмотрения. Организация СПК находится на той зародышевой стадии, когда состоит лишь из чужих наработок, передовых технических средств, Лиднер, директора Мэнсона и странного мальчика в пижаме. — Да, — отвечает Ниа после затянувшейся паузы. — Пусть директор выберет людей, которые ему нравятся. А ты выберешь из них тех, которые нам лучше подходят. Если Линдер и удивлена, то она не подает вида. Так диктует ее стаж в ФБР. Так говорит ей опыт работы с Ниа, странным мальчиком в пижаме. — Хорошо, — кивает Хал и идет к двери. Ниа возвращается к игрушечным паровозам. * * * Лиднер отбирает людей, и офис СПК постепенно оживает, как грузный еще не опробованный механизм, приведенный в действие ключевыми шестеренками. Документы разбредаются по столам, мерно гудят включенные мониторы, бормочут сразу с нескольких экранов федеральные каналы Штатов и Японии, шумит кофе-машина в подсобке. В офисе семь новых лиц. Лиднер понимает, что один из них — с вероятностью в девяносто шесть и пять десятых процентов пешка Мэлло, достаточно искусный, чтобы проскользнуть сквозь двойной отсев. Когда она делится своими подозрениями с Ниа, тот лишь пожимает плечами. Он мог бы вычислить шпиона, приложив к тому определенные усилия, но предпочитает этого не делать. А значит, он осознанно позволяет Мэлло иметь свои глаза и уши у СПК. Еще пятеро для Линдер лишь энтузиасты с неплохим послужным списком, а вот шестой оказывается весьма удачным кадром. Энтони Рестер — крепкий мужчина под сорок. Он не слишком умен, не слишком талантлив, серединка на половинку во всем, что считает своими сферами приложения. Но Рестер не лишен физической силы, а еще он мастерски находит подход к Ниа. Лиднер замечает это, когда заходит в конференц-зал со старыми данными по «Йотсубе» и застает Ниа, играющего в лего на полу подле собравшихся вокруг стола членов СПК. — Он же не показывается из своей комнаты, — замечает Хал Рестеру, который выносит со стороны лифтов три доверху набитые лего-деталями коробки. — Как ты заставил его выйти? Рестер ставит коробки на пол, разгибается и слегка ухмыляется. — Ему не нужен покой, только пространство, — поясняет Энтони, пожимая плечами. — Я предложил ему весь пол в конференц-зале, и Ниа согласился. Остальные не были против, — Энтони чуть наклоняется в ее сторону и понижает голос: — Между нами говоря, когда босс находится в центре обсуждения, у членов команды растет мотивация и не возникает сомнений в его заинтересованности общим делом. — Ясно. Хал мысленно добавляет рядом с Рестером галочку лидерских качеств и продолжает работать. Через неделю Ниа делает Рестера своим первым заместителем. * * * Стефан Джованни присоединяется к СПК последним. Лиднер и Рестер рассматривают его кандидатуру вдвоем и долго спорят, стоит ли подключать к команде игрока с индивидуальным подходом. Судя по резюме Джованни, бывшего медвежатника, хорошего шпиона и человека, славно разбирающегося в подделках, собственной обособленностью от командной работы с ним может поспорить разве что Ниа. — Сомневаюсь в нем, — Хал прислоняется поясницей к кухонной панели и кривит губы, рассматривая фотокарточку Джованни — темноволосый, с чертинкой в голубых глазах. В нем чувствуется еще отголосок непокорной молодости, хотя ему около двадцати семи — на три года младше самой Хал. — ФБР в последнее время щедро дарит пути к исправлению типам вроде него. — Мне он кажется подходящим человеком, — спокойно возражает Рестер, заливая чайный пакетик крутым кипятком. — Судя по данным, он талантлив, многозадачен и любит соперничать, — Энтони добродушно и с ноткой насмешки глядит на Хал. — Ты же знаешь, что соперничество зачастую ускоряет дело. Лиднер хмыкает. Конечно же, она знает. Она знает Мэлло и Ниа. — Вы все еще не определились? — в обеденную зону заглядывает Иль Ратт, поигрывая сигаретой, зажатой между пухлых улыбчивых губ. — Ниа говорит, что к понедельнику мы уже должны войти в контакт с японской штаб-квартирой. Я не давлю, но… Хал едва слышно вздыхает. — Возьми его пока на проверку радио и телевещания, — советует она Рестеру, отстраняясь от панели, и идет к выходу. Хал напоследок смеривает Ратта холодным взглядом. — Кто знает, быть может, этот Джованни покажет себя так хорошо, что мы заменим им кого-нибудь надоедливого? Хал не оборачивается, когда закрывает за собой дверь, но знает, что Ратт показывает ее спине оттопыренный средний палец. * * * — Вы трое хорошо сработались, верно? — вопрос Ниа застает Хал на полпути к офисному креслу. Она опускает взгляд на пластиковые рельсы, окружившие две ножки общего стола и нечаянно нырнувшие петлей в темноту под столом Шмидта. Ниа лежит на животе, пальцем лениво приподнимая и опуская игрушечный шлагбаум. Хал ловит себя на мысли, что ей никогда не было по-настоящему интересно, что дают Ниа его игры. Быть может, помогают сосредоточиться. Быть может, игры — это всего лишь игры, призванные развлекать и служащие маленьким островком спокойствия для мальчика, на чьи умственные способности поставили директор ФБР, президент США и гражданские, не одобряющие действия Киры. Хал принимает странности Ниа как данность. — Рестер, Джованни и ты? Хал едва заметно кривится. Рестер для нее — плечо, на которое можно опереться. Простой, но надежный. Джованни — заноза в заднице. Он очень хорошо выполняет свои обязанности, за ним ничего не приходится переделывать, но он не упускает случая поворчать. — Рестер неплох. Джованни ставит все под сомнение, — говорит Хал, легонько толкая каблуком туфли деталь лего-конструктора. — Даже тебя. Ниа улыбается. Легонько, будто внешне признает за собой право на ошибку, но держит при этом в уме собственную непреложность. — Сомнение двигает нас вперед, — отвечает Ниа спокойно. — Сомнение, — чуть скептически замечает Хал, — может сбить с верного пути. Ниа продолжает улыбаться. Ему нравится этот разговор, как нравится строить башни из игральных костей, как нравится быть вершителем пластмассовых и железных локаций своих игр, как нравятся сложные задачи и нравится дело, которому он посвящает всего себя. — Взгляни на это по-другому, Лиднер, — Ниа вновь опускает шлагбаум, позволяя идущему на полном ходу паровозу врезаться и сойти с глухим звуком с рельсов. — Сомнение без исходных точек приводит человеческое сознание к хаосу. Но, если принять за исходную точку неправомерность действий Киры, обозначить их абсолютным злом, то мы получим систему, — Ниа поднимает шлагбаум, пропуская следующий паровоз. — Кира не сомневается, совершая преступления. Не сомневается в собственной чудовищной идеологии. Значит, если Кира — несомненное зло, то сомнение во всем — несомненное благо. Хал хмыкает. — Сама суть такого явления как сомнение вносит в твое высказывание логическую ошибку, — произносит она, сощуриваясь. — Парадокс. Если мы сомневаемся во всем, то мы можем усомниться в истинности высказывания «Кира — абсолютное зло». Разве нет? Ниа улыбается чуть шире, глядя на нее снизу-вверх. Его серые глаза поблескивают в полутьме помещения. — Ты возразила мне, — говорит Ниа, сворачивая третий паровоз с рельсов вслед за первым. — Отнеслась к моим словам критически. Хал возмущенно выдыхает. Она понимает, к чему клонит Ниа, к чему была грубо скроенная логическая связка. — Ты подловил меня, — возражает она горячо. — Специально использовал парадокс. — А Джованни, — перебивает Ниа невозмутимо, пристраивая развилку для железнодорожных путей, тщательно соединяя пазы, — быть может, видит парадоксы в моих словах чаще, чем ты или даже я сам, — Ниа поднимает на Лиднер серьезный взгляд. — Если отбросить уловки, Лиднер. Я не бог, — он ставит сардоническое ударение на этом слове, недвусмысленно намекая на Киру. — Но я больше других нуждаюсь в том, чтобы во мне сомневались. Ваше сомнение не дает мне расслабиться, оно позволяет мне двигаться вперед. У Хал чуть чаще обычного бьется сердце, но она не успевает ответить. Заходит Рестер с новой коробкой лего-конструктора в руках. Ниа тянется к игрушкам и задает Энтони тот же вопрос, что и Хал: — Вы трое хорошо сработались, верно? Ты, Лиднер и Джованни? — в глазах Ниа — лукавство, любопытство и игра на грани с серьезностью. — Да, — без колебаний отвечает Рестер. * * * Хал все сложнее сравнивать СПК с начиненной шестеренками механической машиной. Теперь организация больше напоминает полнокровный организм, базовые функции которого не знают сна и отдыха. Свободного от работы времени практически не остается, и даже перекуры для них наполнены духом напряженной деятельности — не непрестанным поиском и обработкой информации, так размышлением над ней. — Знаешь, почему Ниа выделил нас? — спрашивает Джованни в без двадцати два ночи, стряхивая пепел с сигареты в пустую консервную банку. Он устало ухмыляется, а Хал лишь дергает плечом, молча поощряя его продолжить мысль. — Мы здесь частенько ночуем. В штабе. Рядом с ним. — Он выделил нас не из-за личностной близости, — сухо возражает Хал. — Джованни не это имеет в виду, — Рестер выходит из комнаты Ниа, тихо притворяя за собой дверь, захватывает кружку с чаем из подсобки и садится на диван рядом с Хал, вытягивая уставшие ноги перед собой. — Так ведь, Стеф? Джованни кивает: — Я про то, что нам некуда идти, — говорит он без сожаления или горечи. Просто констатируя факт. — У нас нет семьи, у нас нет бытовых дел, которые бы тянули домой. Для нас это… — Джованни обводит рукой, в которой держит сигарету, пустующее, озаренное лишь электрическим светом экранов помещение штаба, — не работа. Это наша жизнь и единственное, что для нас важно. Хал медленно понимающе кивает. Ведь ею движет месть за убитого Кирой брата, который не заслужил безвестной смерти. Она не простит себе даже краткой остановки, не простит себе статичной повседневности с мыслями о том, что убийца все еще на свободе. Рестер не вынесет жизни за пределами штаба, пока не поймает Киру и не убедится, что больше ни один человек не погибнет от его безжалостных рук. И он слишком привязался к Ниа, чтобы оставить его одного. А Джованни, наверное, в основном движут азарт и его амбиции, и отчасти — истовое желание справедливости. — Странно, что ты никогда не замечала, как мы похожи на Ниа в этом, — говорит Джованни, глядя на нее без насмешки или желания поддеть. Стефан слишком устал за день, чтобы поддерживать обоюдную игру в колкости. — Все остальные члены СПК возвращаются после рабочего дня домой, встречают жен, слушают байки про школьные будни детей, наслаждаются холодным лагером и стейками по выходным, а мы… Мы отреклись от наших настоящих имен. Хал слабо хмыкает, наблюдая за тем, как плывет под потолок дым с сигареты Джованни. Она действительно не может вспомнить и дня за последнее время, когда бы мысли ее не были целиком направлены в русло их общего дела. — Верно, — говорит Хал, откидываясь на спинку дивана. — Чертовски верно. Засыпая в неудобном положении сидя, в брючном костюме и натирающих ноги туфлях, она думает лишь о том, что, когда все кончится, она сможет вспомнить, как ее на самом деле зовут. * * * Джованни оказывается отчасти неправ. У нее есть семья. Камерный мир СПК, эти люди, которые входят через двери штаба, которые улыбаются и жмут друг другу руки, которые садятся в кресла перед мониторами и вносят свою лепту в общее дело. Хал они неравнодушны. Даже Шмидт и Ратт, директор Мэнсон и нервный Такер. Но больше всех Хал неравнодушны они. Рестер, никогда не забывающий принести ей чашку чая или накрыть пледом, когда она засыпает на диване в зоне отдыха. Джованни, язвящий и подкалывающий, раздражающе бодрый, деятельный. Ниа, двигающий игрушечными фигурками по полю с энтузиазмом малого дитя, который в нужные моменты вливается в процесс, отдает приказы, выдвигает теории, так что становится ясно — он ни на секунду не выходит из потока мыслей, ни на секунду не позволяет себя отвлечься. Неравнодушие. Оно неминуемо влечет за собой боль потерь. Когда тетрадь смерти попадает в руки Мэлло, неравнодушие Хал оборачивается против нее. Как карты из хрупких домиков, что любит выстраивать Ниа, разлетаются жизни членов ее семьи. Четыре тридцать дня, секундная стрелка заходит на новый круг, а их уже нет. Они умирают один за другим, выстреливают себе в висок из пистолета, замирают в агонии сердечного приступа, корчатся от боли и беспомощно раскидывают руки, падая, подчиненные тяжести непослушных тел. Кровь окропляет бумаги и мониторы компьютеров. Осколок кости из челюсти Ратта, выбитый пулей, застревает в светлых волосах Ниа. — Лиднер! Она слышит оклик Джованни, когда делает шаг к центру комнаты. Директор Мэнсон хватается за горло, таращит на нее полые мольбы и беспомощности глаза. От уголков его дрожащих губ к краю подбородка змеится темная кровь. Лиднер повидала много смертей на своем веку. Ее не приводит в состояние аффекта вид оголившихся черепных костей и пулевых отверстий. Но у нее не хватает дыхания от боли и растерянности. При ужасающе простой мысли о том, что если погибнут и те трое, ради которых она готова броситься в самое пекло, ей будет плевать, что Мэлло — последняя надежда в поимке Киры. Она найдет его и вцепится в его глотку зубами. — Лиднер! — это уже кричит Энтони. Хал оборачивается. Они с Рестером и Джованни встают вокруг Ниа, будто в немой, глупой и инстинктивной попытке его защитить. Четыре тридцать пять дня, и секундная стрелка лениво заходит на новый круг. Среди опавших тел и свежей крови, среди костей и ошметков плоти они стоят, еще дышащие и живые. Хал думает, что так воля бога довлеет на простых смертных. В объявшей штаб тишине, прерываемой лишь мерным гулом электроприборов, Ниа поднимает руку и вытирает кровь Такера со лба. * * * Дверь в комнату Ниа приотворена, и потому Хал и Джованни, сидящие на диване в зоне отдыха, слышат каждое слово. Резко пахнет хлоркой и освежителем воздуха — три часа хватило штатным уборщикам с головой, чтобы отмыть кровь с панелей, убрать все пятна и следы недавних смертей. — …Иль Ратт был двойным агентом, — голос Ниа по обыкновению бесстрастен, но Хал чувствует — не по тону или паузам между словами, но все же чувствует — что в нем все еще не утихла боль. Одинокая боль, о которой Ниа никогда не говорит. — И Мэлло убил даже его. Он всегда идет на поводу эмоций, упуская из вида главное, — на мгновение по ту сторону двери становится тихо. — Я рад, что вас Мэлло оставил в живых. — Я тоже, — отвечает Рестер. Хал не видит, но знает, что Энтони сидит на стуле подле кровати Ниа. Верный сторож его неспокойных снов. — Много хороших людей погибло сегодня, Рестер, — почти шепчет Ниа. Джованни вздрагивает всем телом, и пепел осыпается с его сигареты на кожаную обивку дивана. Его губы кривятся, уголки неловко тянутся в нечто, напоминающее оскал дикого зверя. Джованни находится на противоположном от Ниа полюсе боли — там, где тихая скорбь переходит в бурлящую агрессивную силу. — Пусть Лиднер не винит себя, — добавляет Ниа, понимая, что Хал слышит его слова. Быть может, это еще одна игра мальчика, не умеющего общаться с людьми. Игра в эхо. — Я позволял ей сообщать некоторую информацию Мэлло. Но эта кровь не на ее руках. Хал слабо и горько усмехается. Она не испытывает чувства вины и в глубине души ненавидит себя за это. Она находит в себе дерзновение и силы радоваться тому, что живы самые важные люди. Костяк и актив СПК. Ее боевые товарищи. А директор Мэнсон, Такер, Шмидт и остальные — Хал мирится с их смертью быстро и легко, будто они лишь случайные имена, фигуры на игровом поле или необходимая жертва. Хал страшно это признавать, но ее сердца не хватает на всех. Рестер выходит из комнаты Ниа, притворяя за собой дверь. Он сначала встречается с полным немого ожидания взглядом Джованни, а затем смотрит на Хал. И она в ту же секунду понимает: Энтони тоже рад и тоже себя за это ненавидит. — Мы свяжемся с японским штабом, — говорит Рестер сухо, как и всегда, когда озвучивает приказы Ниа, — и сообщим им, что нас осталось четверо. * * * Хал готовится к отлету в Японию, сортирует документы по кейсам и папкам. Джованни уже там, через океан от штаба, а Рестер останется рядом с Ниа. Их разбрасывает по разным точкам на карте, и они не знают наверняка, увидятся ли вновь. Что будет иметь значение, если все они упадут, как лего-человечки Ниа, но уже не с игрушечного макета, а с небоскреба в Осаке или Нью-Йорке, подчиненные воле бога? Хал не знает. Ей казалось, что она потеряла слишком многое в жизни, чтобы отзываться на такие простые эмоции, как тоска по людям, но теперь она понимает, что боль с годами никуда не уходит. Быть может, блекнет или забывается на время, но не исчезает бесследно. — Лиднер. Она вздрагивает, когда видит Ниа в дверях комнаты. В пижаме, волокущего за собой пухлую подушку. Он застывает, наткнувшись на пристальный взгляд Хал, и смотрит на нее проникновенными серыми глазами, которые кажутся темнее в скудном освещении штаба. — Мне снился кошмар, — говорит Ниа негромко и пропускает светлый локон по полумесяцу ногтя. Его взгляд устремляется куда-то в сторону, к мониторам. — Как падают с макета все человечки, кроме Киры. Он ничего не поясняет, но Хал — та, что была со странным мальчиком в пижаме на заре СПК — сама все прекрасно понимает. Кто еще видел Ниа таким? Опустошенным и уязвимым. Он, наверное, единственный человек, не считая Мэлло, кто действительно может оспорить власть нового бога, но он во многом остается ребенком. Беззащитным и одиноким. — Где Рестер? — спрашивает Хал, проклиная себя за то, что вторит бесстрастным интонациям Ниа. Ей бы сейчас забыть про то, что он босс, что он неординарный и эксцентричный, что он умнее ее, Джованни и Рестера вместе взятых. Ей бы сейчас думать лишь о том, что Ниа пугает собственное бездействие или бессилие, что его пугает возможный проигрыш точно так же, как мотивирует возможная победа. А она берет и говорит с ним, как подчиненный, раздраженный затянувшимся рабочим днем. — Он куда-то ушел? — Он спит, — говорит Ниа. Конечно же. Бодрствующий Энтони непременно был бы где-то поблизости. — И ты выспись перед перелетом, Лиднер. Ниа делает неосознанный шажок назад, заводя за спину руку с подушкой, словно в неловкой попытке избавиться от свидетельств своего страшного одиночества. Хал видит это и думает о том, что будет иметь значение, если все человечки упадут? Если упадет хоть один? Она вспоминает о брате, на которого у нее никогда не было достаточно времени. И прежде, чем Ниа разворачивается, чтобы уйти, Хал быстро говорит: — Я сделаю какао. Ниа оглядывается на нее, и Хал вспоминает больше. Вспоминает, каково это — беспокоиться о ком-то, считать своей ответственностью. — Тебе и мне, — добавляет Хал увереннее. Так она говорила, делая брату завтрак перед школой. Тоном, не терпящим возражений. Тоном, который вселял в брата уверенность: о нем обязательно позаботятся. Он не один. — Нам определенно нужны крекеры с кунжутом и какао. Едва заметно. Но Ниа улыбается ей в ответ. * * * В самом начале пути Мэлло, этот сукин сын, будто знавший все наперед, сказал ей: «Подумай, что останется у тебя после того, как Киры не станет. Подумай, что останется у тебя, когда исчезнет цель, Лиднер». Мэлло умер, а вопрос все еще с ней. Как пулевое отверстие в черепной коробке — такой же фатальный, непоправимый, предельно простой и прошедший насквозь. Хал живет с этим вопросом так долго, что уже забывается, стирается из памяти необходимость найти решение. Она может сказать, не задумываясь, что у нее останутся Джованни, Рестер и Ниа, но ведь суть не в том. Вопрос сводится к тому, что Хал выиграет. Джованни выиграет бой со страхом, бой с неполноценностью. Джованни удовлетворит свои амбиции и сможет доказать свою ценность. Рестер выиграет свое место в этом мире. Выиграет и докажет, что не обязательно быть выдающимся человеком, чтобы творить выдающиеся дела. Ниа выиграет и будет выигрывать дальше, насколько хватит умственных и физических ресурсов, просто потому, что его сознание — это бесконечное движение. Если Ниа остановится, он перестанет быть собой. «А что выиграю я? — спрашивает Хал у своего отражения. Водит щеткой по длинным светлым волосам, будто в немой медитации. — Что у меня останется?» * * * Пустой офис и странный мальчик в пижаме. Это было давно, словно в прошлой жизни. Когда Ягами Лайт бросается прочь со склада, когда работники японской штаб-квартиры бросаются на поиски умирающего самопровозглашенного бога, Хал вспоминает про вопрос. — Все кончено? — Джованни оглядывается, будто видя впервые залитые закатным багрянцем стены склада и тени от лопастей вентилятора, мерно ползущие по полу. Он опускает пистолет, едва сдерживая пьянящую дрожь, охватившую вмиг все тело. — Все кончено, Лиднер? Хал встречается взглядом с Ниа, и ей на мгновение кажется, что он знает ответ. Что приглашает принять его, вложить в пулевое отверстие, найти исцеление после долгого пути. «Что у меня останется?» «У меня останусь я». Живая, из плоти и крови, простая смертная, способная любить, ненавидеть, сопереживать и оставаться равнодушной. Способная на отчаянную храбрость и внезапную трусость. Проницательная или недальновидная. Плохая или хорошая, ценная или не стоящая и ломаного гроша. — Меня зовут Хал, — говорит она. — Хал Буллок. Настоящая. Лишенная страха быть собой.