Древнеегипетская поэзия и другие чудеса древности

— У меня кое-что есть для тебя, — сказал Ларри однажды ночью во время затишья среди обычного музейного хаоса. И достал подарочную коробку, упакованную по всем правилам. — Подарок? — Акменра взял коробку. — А сегодня что, какой-то современный праздник? Ну, вроде того восхитительного языческого празднества с украшенными деревьями и летающими антилопами?.. — Ты хочешь сказать — с оленями? — Хотя нет... когда они начинают летать, обычно идёт снег. — Я никогда не могу понять, ты серьёзно или издеваешься, — Ларри покачал головой и против воли улыбнулся. — И Рождество будет только в конце декабря. А сейчас... ну... сейчас — просто так. — Просто так, — повторил Акменра, играя золотой подарочной лентой. — Но мне-то нечего тебе подарить. — Ты и не должен, — ответил Ларри. И вдруг смутился, глядя, как фараон разворачивает подарок. — А это в ваши дни обычное дело — когда только один партнёр что-то дарит другому? — Акменра осторожно снял ленты и обёрточную бумагу и наконец открыл крышку. — Конечно, нет, и я не то чтобы дарю, я... — если честно, Ларри всё ещё чувствовал себя не в своей тарелке, когда Акменра называл его, например, партнёром, или возлюбленным, и фараон понимающе усмехнулся, чтобы показать, что он это заметил. Внутри коробки лежал флакон черных чернил, большая деревянная ручка-держатель и несколько металлических пёрышек. — Что это? — Это... ммм... набор для каллиграфии. Я думал, тебе будет проще писать эти... иероглифы с помощью специальных инструментов, а не дрянных шариковых ручек. А если я соберусь этому научиться — я смогу посмотреть, как это делается по-настоящему. Как-то так... Просто я не знал, где можно найти настоящие древнеегипетские письменные принадлежности. Только в конце этой тирады Ларри вспомнил, что надо бы перевести дух, но выражение лица Акменра снова заставило его задохнуться. — Спасибо, Ларри, — произнёс фараон мягко, и его лёгкая улыбка стала заметнее. — Это так прекрасно! А когда мы можем начать? Ларри огляделся: частично для того, чтобы убедиться, что в музее пока что все спокойно, а частично затем, чтобы прийти в себя. Очевидная радость Акменра от получения такого подарка не могла оставить Ларри равнодушным. — Ну что ж... Как говорится — не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Так как насчёт того, чтобы начать прямо сейчас?.. *** Однако выяснилось, что каллиграфия — это несколько сложнее, чем Ларри мог предполагать. Или ещё вариант — у самого Ларри в этом деле было куда меньше способностей, чем он надеялся. Они с Акменра упражнялись с помощью набора каждую ночь, и у фараона это получалось уже весьма неплохо, в отличие от Ларри: правда, тот был вынужден постоянно прерывать занятия. В первую ночь возникли проблемы в зале миниатюр: Декстер утащил вождя племени майя и тем самым вынудил остальных майя объявить войну — небольшую противную войну — всему музею. Во вторую ночь неандертальцы решили добыть огонь, и сработала сигнализация на задымление. В третью ночь... возможно, они оба просто отвлеклись и провели больше времени, трогая друг друга, нежели занимаясь каллиграфией. Ларри если и сопротивлялся этому, то слегка: ясное дело, когда фараон выглядит так, словно сейчас кончит, и просит тебя кончить тоже, то ты... ну... — У меня это никогда не получится, — заявил Ларри через неделю, глядя на свой лист — исписанный как курица лапой — и на лист Акменра: одно сплошное совершенство и изящество. — Помнится мне, ты говорил то же самое про работу ночного сторожа в музее, — сказал Акменра, уставившись в свой лист. — Причём несколько раз. Ты перо держишь под правильным углом? — Это совершенно разные вещи, и да, я держу перо под правильным... Акменра дотянулся до руки Ларри и поправил перо в его пальцах. Чернила начали поступать ровно, не оставляя пятен. — Мне скорее кажется, что эти вещи всё-таки похожи.То и другое требует терпения и готовности учиться на своих ошибках. Ларри бросил свирепый взгляд на перо, которое, он мог поклясться, работало только потому, что Акменра смотрел. — Такое впечатление, что ты иносказательно хочешь назвать меня упрямым бараном. — Ты можешь быть очень упрямым, когда захочешь, — с этими словами Акменра поцеловал Ларри в шею. — Например, сейчас: ты думаешь, что раз ты всю жизнь пользовался обычным графитовым карандашом, то никогда не научишься писать другим способом. Но кисть — или перо, смотря чем ты пользуешься, — не выносит упрямства. Ими нужно двигать плавно, как течёт вода. Ларри вздохнул и наклонился ближе к Акменра, который теперь потерся носом об его шею над воротником. — Как говорил мистер Мияги — «гнев пришел, гнев ушел»? — сказал Ларри. И снова вздохнул в ответ на недоуменное молчание фараона: — Господи, что ты, что Ник! Это фильм «Малыш-каратист», 1984 год. Классика, внеси её в свой список того, что тебе необходимо посмотреть из поп-культуры. — Я никогда тебя не пойму, — рассмеялся Акменра. — Просто ты никогда не видел «Малыша-каратиста» и потому необразованный тупица. В итоге в следующую смену Ларри провёл в музее киномарафон 80-х годов. И сам, наверное, был больше всех счастлив этим (разве что не считая Джедидайи с Октавиусом, с упоением споривших, кто круче — Феррис Бьюллер или Дэнни ЛаРуссо): а ещё с ними был Ник, и ещё, смотря фильм, можно было держать своего бойфренда — мёртвого фараона — за руку; чего ещё желать от жизни? *** На какое-то время он забыл про иероглифы и упражнялся в каллиграфии на английских буквах. И хотя он по-прежнему был убеждён, что выходит у него хреново, но признавал, что итог все равно выглядит куда круче, чем при использовании обычной ручки. Он закончил писать имя, фамилию и дату рождения Ника, подул на бумагу, чтобы просохли чернила, и показал написанное самому Нику и Акменра. — Ну как, ничего вышло? — Я на компьютере лучше могу, — скептически заявил Ник, отрываясь от игровой приставки. — Ой, даже не начинай: мы же вешали на холодильник каждый твой рисунок или картинку из макарон, которые ты приносил из детского сада. А это тоже, знаешь ли, был не Рембрандт! — Сравнение с детсадовцем не в твою пользу, пап. — Так, давай, играй там дальше в свою Gamestation 360. На лице Ника отразилось крайнее страдание: — Пап, да такого вообще не существует! — Отлично, значит, можно сдать обратно подарок, который мы с мамой приготовили к твоему дню рождения: раз таких вещей, как твои драгоценные видеоигры, не существует, то и смысла нет... — Уф, ладно, — Ник бросил на отца испепеляющий взгляд, прежде чем выскользнуть из-за стола. — Я пойду погуляю по музею, а ты позови меня, когда успокоишься. — Он обещает стать трудным подростком, — пробормотал Ларри, глядя, как Ник уходит. — Ак, хоть ты скажи, что ценишь то, что я потратил целых десять минут, чтобы написать имя и фамилию моего сына на листе бумаги! — Ты ведь учишься, — одобрительно произнёс фараон. — И в этот раз ты продырявил страницу всего два раза. Ларри вздохнул и возвратил бумагу обратно на стол, а перо передал Акменра: — Ну вот, хоть какой-то прогресс. — Давай, положи свою руку поверх моей, я ещё раз покажу тебе, как я пишу своё имя. Правители, как оказалось, имеют очень-очень длинные имена, по крайней мере, официальные. Рука Акменра под рукой Ларри была тёплой и уверенной, и ни разу не дрогнула. Это и вправду было похоже на то, как течёт вода. Чернила под их сцепленными руками начали превращаться в символы, и некоторые из них Ларри уже узнавал. — ...а теперь мы вот так замыкаем картуш, и вуаля, как любят говорить галлы в ваши дни. — Что? Фараон глянул с любопытством: — Ты меня не слушаешь? Только тогда Ларри понял, что всё это время ему что-то говорили, и что его мозги отключились сразу, как только он коснулся руки Акменра. — Я... да, я слушал, а в чем проблема? Галлы, картуши, ещё что-то?... Но когда тёплые сильные пальцы отложили перо и обхватили его руку, бедный ночной сторож вообще забыл о том, что ему рассказывали. — Твоя сосредоточенность оставляет желать лучшего, — усмехнулся Акменра. — Ну, если ты хочешь поговорить про «желать», то мы могли бы... — тут Ларри виновато покраснел и бросил быстрый взгляд туда, где раньше сидел Ник, прежде чем уйти. — Я думаю, он ещё какое-то время не вернётся, — предположил фараон. — Но ведь не дай боги ты сделаешь что-то для себя, или вдруг Ник узнает, что у его отца есть интимная жизнь? — Во-первых, подумай хорошенько: а ты сам хотел бы узнать что-то подобное о своих родителях? — А как иначе я мог понять, откуда берутся дети? — Акменра засмеялся, увидев, как Ларри изменился в лице. — Но я понимаю, что современные чувства гораздо более хрупкие. — Да нет же! Просто я... видишь ли... я ему ещё не рассказывал про нас с тобой. — Ларри, я уверен, что весь музей уже в курсе. — Да, но я имею виду — именно сесть и рассказать, официально. Объяснить мальчику, что это значит. — Мы с тобой держались за руки, когда смотрели кино со всеми, — мягко сказал Акменра. — Разве не для того, чтобы объявить о наших отношениях? Какие ещё пояснения тут могут быть нужны? Ларри безуспешно попытался подобрать слова и задался вопросом: может быть, у него специфическое отцовское восприятие, а для кого-то другого в этом и правда нет смысла? — Ему просто досталось от жизни, — ответил он наконец. — Его родители развелись, его мать вышла замуж ещё раз, а отец встречается с трехтысячелетним музейным экспонатом. Я переживаю, что он просто почувствует себя... брошенным. Акменра погладил Ларри по тыльной стороне шеи, большим пальцем нежно ероша волосы на затылке. Это безмерно успокаивало, хотя Ларри не мог понять, почему. Наверное, просто потому, что это делал Акменра. — Эрика и Ник — не единственные, кому позволено продолжать жить, Ларри. — Я знаю, знаю, но... — Переживаешь. — Постоянно. — Я вижу. — Акменра наклонился, чтобы поцеловать Ларри в щеку. — Зайди ко мне попозже? Я придумаю, как отвлечь тебя от забот. *** Фараон сдержал своё слово. Вообще у Ларри были строгие правила, в которых значилось, что недопустимо заниматься всякими сексуальными вещами тогда, когда Ник остаётся на его попечении. Но в этих чёртовых правилах ничего не говорилось о таких вещах, как «оказаться прижатым к стене и зацелованным до умопомрачения». Или, знаете, немного затисканным. В конце концов, он живой человек, а у Акменра такое тело — просто умереть можно, и Ларри иногда не понимал, что же он может предложить взамен в своём не самом юном возрасте. — Ты опять слишком много думаешь, — прошептал Акменра ему на ухо. Его тяжёлая золотая корона уже была на полу, причём аккуратно поставленная, а не уроненная в очередном порыве. (Ларри даже не хотел себе представлять, как придётся объяснять Макфи разного рода вмятины). Прочая одежда тоже уже была практически сброшена, хотя, к большому разочарованию Акменра, Ларри продолжал настаивать: всё, что ниже пояса, останется на месте. — Не много, — возразил он, хотя зубы, исследующие его шею, слегка мешали ему сосредоточиться. — Уж слишком ты симпатичный, меня это временами отвлекает. Тут ему резко прикусили мочку уха, и Ларри внезапно довольно громко застонал. Без своей короны Акменра выглядел как-то моложе: Ларри пропускал между пальцами его тёмные, густые, взлохмаченные волосы. Это было такое громадное удовольствие — прижиматься друг к другу лбами, когда не мешает чёртова корона: этот жест ощущался едва ли не более интимным, чем нечто откровенно сексуальное. «Ну хорошо, почти не более», — подумал Ларри — и еле удержал руки Акменра, который начал расстёгивать его брючный ремень. — Не вздумай, — сказал он, тяжело дыша. — У нас всего десять минут времени, а Декстер умеет открывать дверные замки. — Да мы кучу всего можем успеть в эти десять минут, — Акменра несколько раз поцеловал Ларри в горло, шутливо отдёргивая руки, которые тот пытался удержать. — По моему опыту, о-очень круто заниматься сексом под прессингом времени и при угрозе быть застуканным. — Как ты можешь оставаться таким спокойным и собранным во время всего этого? — строго вопросил Ларри, но тут у него между ног оказалось колено, и он никак не мог решить, чего ему больше хочется: раздражаться, возбуждаться или и то и другое сразу. — Ты нарочно это делаешь! — Конечно! Только ради того, чтобы посмотреть на тебя, такого взволнованного. Ларри открыл рот, чтобы произнести в ответ что-то убийственно остроумное, но передумал и начал целовать Акменра так сильно, как только мог. *** Обычно, выходя на работу после возвращения Ника к матери, Ларри пребывал в скверном расположении духа, и обитатели музея реагировали на это соответствующе. Теперь же экспонаты старались не попадаться им на глаза — почти подозрительно — чтобы дать Ларри и Акменра возможность побыть наедине. Но было так тошно от всех этих многозначительных взглядов, подталкиваний и подмигиваний, которые начинались везде, где только Ларри появлялся. Это было словно ходить на свидания с кем-то в аквариуме: в многоэтажном, беспорядочном, а иногда охваченном огнем. Хотя ладно. Знать, что Дикий Запад и Римская империя объединились, чтобы держать в страхе индейцев майя, что Тедди рассказывает неандертальцам об опасностях, неотделимых от человеческой изобретательности, и что Аттила после выходок Декстера лично приказал своей банде не пускать капуцина в комнату охраны, было... приятно. Как там говорил Ак? «Ты заботишься о нас, а мы — о тебе». — Я сто лет собираюсь здесь прибраться, — пробормотал Ларри, нащупывая выключатель. Беспорядок в комнате охраны был примерно такой же, как и в тот раз, когда Ларри много месяцев назад повстречался здесь с Сесилом и компанией. — Где-то здесь есть диван. Я знаю, что это не то чтобы очень, но... — Это прекрасно, — сказал Акменра, даже не замечая, что творится в комнате. *** В одну из таких совместных ночей, когда они лежали, переплетясь руками и ногами, на узком диване — в самом деле, надо сказать Макфи, что этот сломанный диван не поддерживает морального духа сотрудников, — Ларри спросил у Акменра про его имя. — Которое из них ты имеешь в виду? — Акменра потянулся за блокнотом, который они принесли в комнату просто для того, чтобы был под рукой. — Вот именно. Неужели вся эта куча символов нужна для того, чтобы написать только три слога? — Ларри перевернул страницу и указал на иероглифы, занимающие целый лист. — Вовсе нет. Здесь много имён, которые я получил, взойдя на престол: например, те, которые должны использоваться при дворе. — Его Королевское Высочество Акменра, сын того, кто правит везде, где светит солнце?.. Фараон рассмеялся: — Ну, как-то так примерно. Это, наверное, звучит странно для тех, кто привык использовать только фамилию и имя. — Так какие из этих символов — твоё личное имя? Акменра указал на картуш в нижней части страницы: — Вот. Сможешь прочитать? Некоторое время Ларри, прищурившись, изучал написанное. Ему были знакомы некоторые отдельные символы, но и только. Однако это не испугало его, и он выпалил: — Птица, кубик Лего, ребёнок с погремушкой и око Саурона. — Г-где ты видишь ребёнка с погремушкой? — Вот здесь, — ткнул пальцем Ларри. — Погляди, это похоже на малыша в автокресле, а в руке у него — погремушка: наверное, иначе он никак не мог заткнуться, а родители устали слушать его вопли. Он поднял глаза и увидел, как ошарашенно смотрит на него Акменра. — Чего ты, Ак? — Этот иероглиф обозначает бога. — Ох. — И он держит анх, символ вечной жизни. — Ааа... ну хорошо. — И он не похож на ребёнка с погремушкой. Ларри скептически посмотрел на страницу ещё раз: — Ты уверен?.. — Еретик, — сказал Акменра и шлёпнул Ларри блокнотом по голове: легко, беззлобно. — Ты некоторые из этих иероглифов уже видел раньше. Думаю, что опознаешь хотя бы один. Ларри вздохнул и снова посмотрел на надпись: — В конце круг с точкой — это солнце, верно? — Да. И вместе с иероглифом божества это значит... — Ра?.. — Отлично! Ты всё-таки меня слушал. Наверное, Ларри не должен был испытывать такое удовольствие от подобной похвалы, но он все равно испытал. — А остальные — это что? — Птица здесь символизирует душу. Или как минимум часть души. Это ак, та часть нас, которая становится нашим покровителем после смерти, если мы вели праведную жизнь. — То есть часть души, которая становится призраком, когда умираешь? — Не слишком поэтично, но... во многом верно, — Акменра улыбнулся и пожал плечами. — Это несколько сложно, и я убеждён, что тебе сейчас не очень хочется слушать лекцию о древнеегипетской метафизике. — Ну да, я так ненавижу изучать историю, ведь она не имеет никакого отношения к моей жизни. Ларри обнял Акменра и положил голову ему на плечо: — Я никуда не денусь, и впереди целая ночь. Акменра прижался головой к голове Ларри: — Аки — это духи наших умерших любимых. Ты видел изображение ночного неба на внутренней крышке моего саркофага? Каждая из этих звёзд — ак, и предполагалось, что я присоединюсь к ним после своей смерти. — «Великие правители прошлого смотрят на нас сверху вниз с этих звезд», — задумчиво произнес Ларри, и получил в ответ озадаченный взгляд. — Просто у тебя не было маленького сына, который заставлял бы тебя смотреть «Короля Льва» восемь раз подряд. Ничего, мы и это внесём в твой список для просмотра. Так, значит, мертвецы становятся звездами? — Да, становятся. Богиня Нут хранит оправданные души в своём теле и защищает их от всякого зла, а взамен они делают счастливыми своих потомков. — Оправданные? — Да. Это значит — признанные достойными. Как-то так. Этому на самом деле не подобрать точный перевод, — он поёрзал, задумавшись на секунду. — Когда мы умираем, наши тела взвешиваются с помощью пера истины. Если мы — добрые и праведные люди, наши сердца оказываются легче этого пера, и нас признают достойными. А если нет — наши сердца пожирает чудовище, и мы прекращаем всякое существование. Ларри присвистнул. — И сколько народу удачно прошло подобное испытание? — Много, — усмехнулся Акменра. — Это очень тяжёлое пёрышко. Ларри повернул голову, чтобы снова посмотреть на надписи. — Так, значит, птица — первый слог твоего имени. А вот этот прямоугольник посередине означает «мен», надо понимать? — Совершенно верно. Это значит — признанный. То есть «Ак-мен-ра» по сути означает «тот, чью душу Ра признал достойной». — Это очень крутое имя. Вот мои родители наверняка назвали меня Лоуренсом просто потому, что им нравилось, как это звучит. — Я бы, конечно, назвал тебя не так, — рассмеялся Акменра. — Хотя сейчас мне очень нравится имя Ларри. Оно тебе идёт. — Ты так думаешь? Мне вот кажется, что оно звучит как-то... — Ларри пожал плечами. — Как-то скучно. — Можешь мне поверить, ты первый Ларри, которого я когда-либо знал. И, безусловно, самый мой любимый. — Но это ни о чем не говорит, если я первый, не так ли? — Слушай, ты не сможешь принять комплимент, даже если от этого будет зависеть твоя жизнь, — Акменра уткнулся носом в макушку Ларри и поцеловал её. — Ты мой самый любимый во всем музее. — Погоди, вот я расскажу Джедидайе, и это разобьет ему сердце. — Но я ведь не встречаюсь с Джедидайей, верно? — О господи, надеюсь, что нет! Можно сойти с ума, только пытаясь представить, как это было бы возможно физически. Акменра снова попробовал стукнуть Ларри блокнотом, но сторож схватил блокнот первым и не давал Акменра до него дотянуться. — Скажи — «пожалуйста». — Честно говоря, я бы предпочёл услышать, как ты это говоришь, — усмехнулся фараон. И наклонился, чтобы прикусить нижнюю губу Ларри. — Это... ммм... ничего себе, — произнёс Ларри через некоторое время, когда Акменра наконец отпустил его. — Ты невозможный, — любовно произнёс Акменра, глядя на Ларри с нежностью. — Вот что мне с тобой делать? — Ну... есть тут у меня несколько идей... *** Ларри пытался держать всё это в секрете, но то, что всякий раз после секса он начинал расхаживать с важным видом, мешало хранить тайну. Акменра удивительно влиял на него. Ларри теперь чувствовал себя ловким, привлекательным, желанным — давненько он не ощущал чего-то подобного. Его уже не раздражали периодические присвистывания некоторых экспонатов: большей частью он пропускал всё это мимо ушей. И только потом заметил, что у него на шее, прямо над воротником рубашки, целое созвездие следов от поцелуев. На следующий день он пришёл в водолазке, и присвистывания утихли. А когда следы побледнели настолько, что уже можно было не изображать из себя Стива Джобса, Ларри обнаружил на столе блокнот, открытый на странице со свежей каллиграфической прописью. Среди иероглифов был картуш, которого он раньше никогда не видел. С припиской внизу на английском: «Для Ларри Дэйли, который не считает своё имя особенным». Подписи, конечно, не было. Но она и не требовалась. — Птица, знак равенства... а дальше я понятия не имею, что это такое, — вздохнул Ларри и полез в один из своих египетских словарей. Акменра наблюдал за ним с балкона второго этажа — и улыбался. *** Постепенно Ларри продвигался в каллиграфии от «совсем хреново» до «не так уж плохо, я думаю». Ник освоил иероглифы быстрее отца, и Ларри не раз заставал, как его бойфренд и сын обмениваются записками, которые сам он даже приблизительно не в состоянии расшифровать. Конечно, Ларри не предполагал, что в ближайшее время начнёт говорить на древнеегипетском: он просто острее ощущал связь с Акменра через эти занятия. Ларри поймал себя на том, что машинально выводит иероглифы на обратных сторонах визиток и на билетах метро. Некоторые символы, например солнце, было легко рисовать: круг и точка, и это называется «день». А некоторые, как десятки и сотни разных птиц, были сложными и казались очень похожими. Например, птица в картуше Акменра — и птица в начале имени Ларри. — Повтори-ка ещё раз? — попросил сторож, когда однажды ночью помогал фараону снимать его бинты. — Ра-Горахтимос. — Ра...ммм... что-то там ещё в середине... мос. — Горахти, — повторил Акменра с усмешкой. — Гэзундхайт *, — отозвался Ларри покорно. — Три символа, которые обозначают целый миллион согласных — по мне это как-то чересчур. — Из этого можно сделать уменьшительное. Например, Мос **. — Нет уж, нельзя так называть наполовину еврея, рождённого в Бруклине. — Почему нельзя? — нахмурился Акменра. — Я... да забудь. Не буду такое объяснять, когда Пасха на носу. Он помог Акменра вылезти из саркофага и отбросил его бинты в сторону. — Как ты выспался? — Как обычно. Акменра оказался обнажен полностью, но Ларри упорно разглядывал колонну. — Тебе можно смотреть, ты же знаешь. — Нельзя, если я намерен сегодня хоть немного поработать, — ответил Ларри, покраснев. Фараон со смехом начал одеваться. — Итак, — спросил ночной сторож, — у меня теперь в имени тоже будет Ра, как и у тебя? — Да. Точнее — Ра-Горахти, который ещё зовётся «Гор двух горизонтов». — У вас что, не один Ра? — Ой, это сложно, — отмахнулся Акменра. — Эти боги... ну, ты понимаешь. — По крайней мере, два горизонта объясняют наличие знака равенства. А что вообще мое имя означает? Акменра замолчал, дотронувшись пальцами до ожерелья, покрывавшего его плечи. — Горахти — бог восходящего и заходящего солнца. Когда мы используем именно это имя для бога Ра — мы говорим о его вечном покровительстве от восхода до заката и обратно. Это хранитель мира, путешествующий сквозь эти периоды времени, если хочешь. Ларри уставился на Акменра, а Акменра — на свои босые ноги. Повисла пауза. — Ты балбес, — наконец произнёс Ларри. — Ты совершенно, непростительно романтичный балбес, и мне это нравится. А что тогда тут означает «мос»? — Сын, — ответил Акменра, глядя на Ларри с еле заметной, но довольной улыбкой. — Тебе правда нравится? — Ну да, это здорово и круто, даже при том, что очень сложно выговаривать. — У меня есть ещё одно имя для тебя, — сообщил фараон и облизал губы. — «Мериакменра». То есть — возлюбленный того, кто носит имя... — Балбес ты, — повторил Ларри и прижал фараона к себе: лоб в лоб, до смешивания дыхания, перед тем, как он снова напялит свою корону. — Это имя мне тоже очень нравится. — А мне — ты, — пробормотал Акменра прежде, чем их губы встретились.