Гнев праведный

Михаил шел по коридору, и его поднимающуюся огромной волной ярость едва ли удалось бы сдержать. Он и не собирался. Наоборот, жаждал выплеснуть ее, дать ей перелиться через край и затопить тех, кто был виноват. Михаил еще не знал, кого «тех» и в чем они были виноваты, но уже ненавидел и готов был уничтожить. Представший его глазам кабинет встретил его слабым зеленым светом, стендами с фотографиями и результатами исследований, банками, заполненными различными конечностями, отрезанным и растянутым на распорках крылом. Михаила передернуло. Он медленно переходил от банки к банке, с ужасом и болью глядя на отрубленную когтистую кисть, на ногу в разрезе, где хорошо было видно устройство костей стопы и пятки, а так же суставов. На легкие и сердце — не такие, как у людей, хоть и похожие. На отрезанную голову, таращащуюся из банки пустыми глазницами. И на глаза, наполовину затянутые белесой пленкой, в соседней банке меньшего размера. На столе Михаил нашел несколько вырванных перьев — видимо, над ними проводились эксперименты, — и папки с отчетами. Он пролистал одну, выхватывая из общего потока слов самые важные, а потом закрыл и швырнул обратно. Лицо перекосило гримасой отчаяния и злости. Фотографии с процессом вскрытия и изучения строения ангельских тел изнутри тоже не делали Михаила спокойнее. За спиной послышался гулкий шум шагов, Михаил не обернулся, продолжая рассматривать теперь уже снимки разных частей скелета. — Что это за место? Это был Алекс. Он остановился рядом с Михаилом, осматриваясь, и казался изумленным и растерянным. Не испуганным и не преисполненным сочувствия. Скорее просто не ожидавшим наткнуться на что-то подобное. — Луис здесь, — впервые за многие годы голос Михаила дрожал от ярости. — Что? Почему? — Они изучают нас. Будь готов, Гавриил все еще может завладеть им. Михаил отвернулся от Алекса, так и не взглянув на него прямо, чтобы тот не видел, как привычная маска равнодушия и отрешенности осыпается, уступая место истинному, искаженному гневом выражению лица. Они прошли по темному, ничем не освещенному коридору в следующий кабинет, больше похожий на лабораторию, заставленный различным оборудованием и экранами, на которые были выведены рентгеновские снимки скелета торса и крыльев. Здесь же было растянуто еще одно вырванное крыло. — Михаил, — почти шепотом произнес Алекс, привлекая его внимание. Он резко повернулся, сверкнув глазами: что еще ему надо? Алекс кивком головы указал направление, и Михаил проследил его взглядом. Под стеклянным куполом потолка, сквозь который ослепительно светило солнце, находилась койка, с привязанным к ней, хрипящим ангелом. — Луис! — выкрикнул Михаил, и голос его больше напоминал утробное ворчание озлобленного зверя. Опустив койку до той высоты, на которой ей полагалось находиться, Михаил принялся выдергивать трубки и провода, подсоединенные к телу, и отстегивать ремни. — Я помогу тебе, мы поможем, — сбивчиво шептал Михаил, подхватывая ангела под спину и пытаясь его приподнять. Ладонь угодила во что-то вязкое и липкое, под пальцами с каждым неверным движением шевелились обрубки крыльев. — Нет, оставь меня, Михаил. Посмотри на меня, мне не выжить. — Я спасу, я не дам тебе умереть, — возразил он, во все глаза глядя на скрепленный скобами огромный разрез на груди. Они не только выдрали Луису крылья, но и вскрыли его, как труп, только живьем. — Пожалуйста, Михаил, я прошу... В его ответном взгляде было столько боли, что у Михаила едва не выступили слезы. Он медленно кивнул, осторожно укладывая Луиса обратно на койку, достал меч и, приставив его концом к груди, тихо, но четко проговорил: — Во имя возвращения Отца. — Во имя возвращения Отца, — отозвался Луис с непоколебимой решимостью. Михаил кивнул, словно отдавая самому себе приказ, и прекратил чужие страдания одним выверенным движением. Когда Михаил вынул меч, Луис уже был мертв, и в нем самом как будто что-то умерло вместе с ним. Боль ушла, утекла, растворившись в горячке гнева, впитавшись в него, как вода впитывается в песок. Перед глазами возникла алая пелена злости, затмевающая собой все прочие чувства, пелена, которой холодный рассудок всегда уступал. Михаил чувствовал, как последняя капля только что переполнила чашу его терпения, милосердия и всепрощения, и в одно мгновение он снова превратился в того, кем был когда-то. В не ведающего жалости архангела, который будет убивать до тех пор, пока не пресытится криками о пощаде и болью, пока не уничтожит все живое, пока кровь не польется рекой, пока сам он не умоется ей, как путник умывается водой по возвращении домой после долгого путешествия. Сквозь пульсирующую в висках, гремящую отбойными молотками, клокочущую ярость он расслышал мерный перестук каблуков. А несколькими секундами позже его взору предстала и их обладательница. Бекка же, увидев Михаила, остановилась и уставилась на него, как будто даже не испугавшись. Но Михаил заметил, как она вся подобралась и напряглась, чувствовал кисловатый запах страха, пробивающийся сквозь легкое облако ее любимого парфюма. Он смотрел на нее с ненавистью. — Ты обманула меня, — он выплевывал слова с трудом, словно забыв в одночасье, на каком языке ему следует говорить. Но даже если бы он заговорил на енохианском, по его прожигающему убийственному взгляду все и так было понятно. — Мне нужно было держать Вегу в безопасности, — отозвалась Бекка, и голос ее почти не дрогнул. Михаил надвигался медленно, словно давал ей возможность сбежать, но Бекка лишь чуть качнулась, в итоге не сдвинувшись с места. Она верила в то, что делала, верила в то, что она поступала правильно. Оказавшись рядом с ней — ближе, чем на расстоянии выдоха, — Михаил впервые не собирался ее целовать. Схватив ее за шею сзади, он сжал пальцы так, чтобы она не смогла вырваться, и подтащил к ближайшему стенду, едва не ткнув в него Бекку носом. — Посмотри, посмотри, что ты наделала?! Он таскал ее от рентгеновских снимков к оторванному крылу, потом к столу с окровавленными инструментами, и наконец к телу Луиса, распростертому на койке. Михаил почти впечатал Бекку лицом в разрез на его груди. — Видишь? Бекка оправдывалась, но Михаил не слушал, не хотел слышать ничего из того, что она ему говорила. Ни про чувства, ни про долг, ни про то, что город для нее важнее всего остального. — Михаил, оставь ее! — наконец подал голос Алекс, который до этого стоял в полном оцепенении, не решаясь вмешиваться. И он отпустил, но вряд ли вняв увещеваниям. Его заинтересовал предмет, покоящийся на небольшом постаменте на краю стола. — Ты сохранила осколок клинка Фьюриада. Зачем? Чтобы убить меня? Михаил повертел обломок в руках и бросил на стол, снова обернулся к Бекке и схватил ее за шею. — Остановись. Перестань! — кричал Алекс, но Михаил не обратил на него никакого внимания. Бекка все еще пыталась что-то говорить, цепляясь пальцами за запястье, царапая его в надежде ослабить хватку. Михаил поднял руку вверх, отрывая Бекку от пола. Она невольно стала перебирать ногами, стремясь нащупать опору. — Михаил! Отпусти ее! Хватит! — Алекс попытался отвлечь его внимание, но Михаил коротким ударом свободной руки отшвырнул его от себя с такой силой, что тот пролетел через полкабинета и, впечатавшись спиной в экран, безвольным мешком повалился на пол. Михаил смотрел в глаза Бекки, задыхающейся, дергающейся, сейчас такой слабой и беззащитной. Михаил смотрел в глаза женщины, которой посмел открыться, которой хотел доверять. Он смотрел, как она дышит с трудом, как расширяются ее зрачки, слушал, как она хрипит и шепчет из последних сил, объясняет, что пыталась защитить их. Кого «их», Михаил так и не понял. То ли их с Беккой, то ли людей. Но сейчас это не имело никакого значения. Больше не имело. Его всегда восхищало то, как человек хватается за жизнь, как пытается задействовать все свои скрытые резервы, чтобы вдохнуть еще хоть раз, чтобы прожить на мгновение дольше. Это всегда было так отчаянно и безнадежно. Пульс под пальцами гулко колотился, и Михаилу определенно доставляло удовольствие держать чужую жизнь в своих руках. Одно движение — и Бекка будет мертва. Но Михаил не торопился, он пристально наблюдал за ее агонией. Он бы заставил ее мучиться сильнее, вскрыл бы ее точно так же, как она вскрыла Луиса, проводя по телу не скальпелем, а мечом, делая глубокие надрезы под ключицами и ведя вниз, к животу, вспарывая плоть, слушая, как она расходится с влажным чавканьем. Он вырвал бы собственными руками ребра — одно за одним, — разворотил грудную клетку, не прекращая наслаждаться криками — он не проявил бы милосердия, не дал бы Бекке закрыть глаза и отключиться. Он коснулся бы ее черствого, каменного сердца, измазался бы весь в крови, а потом сжал бы, давя его в пальцах, раздирая когтями. Он бы упивался ее болью, он бы мстил за каждое перо, вырванное из крыльев высших ангелов, замученных ею. Но сейчас Михаил смотрел в ее глаза и чувствовал, как сквозь жадную, голодную до расправы ярость пробивается жалость. Михаил никогда не любил Бекку, но и не мог сказать, что она была для него чужой. Он симпатизировал ей, в какой-то мере был даже привязан. Он помнил ее еще забавной веснушчатой девчушкой. Она выросла на его глазах. Наверно, за двадцать пять лет, прожитых среди людей, Михаил слишком обмяк, потому что вместо долгой и мучительной пытки он решил подарить Бекке быструю смерть. В последний раз взглянув в ее глаза, он не увидел там мольбы о пощаде, и губы ее кривились явно не в попытке просить о милости. Всю жалость смело новой волной злости, и Михаил лишь сильнее сдавил глотку и резко дернул ладонью. Хруст позвонков стал самой сладкой музыкой для его ушей. Разжав пальцы, Михаил даже не посмотрел на рухнувшее к его ногам тело. Алекс наконец-то зашевелился, поднимаясь, и Михаил хотел побыстрее уйти — он еще не закончил. В коридоре появились солдаты. Двое. Один по рации просил подкрепления, рапортуя о том, что в лаборатории Михаил и что он убил сенатора. Два пистолета, направленные на него в следующую секунду, лишь позабавили его, подстегнув ярость. Заслонившись крылом, как щитом, он вытащил меч, и переждав очередь пуль, всадил клинок в одного из солдат. Второй приставил дуло к его затылку. Сбоку кричал Алекс, требуя остановиться. Михаил развернулся, молниеносным движением перехватывая солдата за запястье, выбил пистолет из его руки и толкнул к стене, прижав лезвие меча к горлу. — Ты зашел слишком далеко! Алекс несколько раз выстрелил в трубу, находящуюся рядом с Михаилом, так что, шевельнись он или отклонись хоть на миллиметр, его бы задело. Но он и не подумал делать этого, лишь замер, словно каменное изваяние, ожидая, когда Алекс перестанет, а потом обернулся к нему. В этот же момент он мазнул клинком, разрезая кожу, разрубая трахею солдата, посмевшего встать на его пути. Кровь брызнула из раны, окропив шею и ворот плаща Михаила. Губы дрогнули в хищном оскале. Алекс выхватил клинок из ножен первого солдата и бросился на Михаила, тот с легкостью отбил удар и нанес серию своих, оттесняя Алекса в центр лаборатории. Недобитый солдат попытался остановить Михаила, ухватив его за ногу, но получил лишь еще один удар в грудь — на этот раз смертельный. В воздухе повис густой тяжелый запах металла, смешанный с оседающим на губах кислым привкусом. Его боятся. Все боятся. И, в общем-то, правильно делают. Михаил ухмыльнулся, шагая вперед и делая новый выпад. Они кружили по лаборатории. В основном нападал Михаил, на этот раз действительно не жалея Алекса и не обращая внимания на его усталость. — Помнится, ты сказал, что мне идет быть таким человечным. Отчего же теперь ты не рад, что я испытываю чувства? — Михаил ощерился, так что можно было рассмотреть клыки, и сверкнул глазами, поудобнее перехватывая меч. Алекс не успел ответить, но как только уклонился от всех атак, проговорил: — Это не ты, в тебе говорит ярость. Алекс тяжело хватал губами воздух, радуясь мгновению передышки. — О нет, это я. Это и есть я. Мой брат любил людей и стремился их защищать. А я лишь наслаждался моментами, когда приходилось убивать их, выкашивать поселения, города, даже цивилизации. Стоять посреди поля, усеянного телами с отрубленными руками, ногами и головами. Стоять по колено в горячей вязкой крови, вдыхать сладкий аромат победы и превосходства. Михаил дернул верхней губой, словно кривясь в презрении или пробуя на вкус воздух, а после снова ринулся в атаку. На этот раз его меч достиг цели, ранив Алекса в живот. Запах крови дурманил, дразнил и подначивал, превращая Михаила в жестокого безумного зверя, убивающего ради удовольствия, упивающегося муками и предсмертными корчами людей. Ярость и гнев заполнили сознание целиком, вытеснив все остальные чувства и эмоции. И Алексу впервые пришлось сделать то, о чем он когда-то сказал, стараясь разозлить Михаила. Ему пришлось защищать людей от таких, как он. Лезвие полоснуло Михаила по боку, распоров майку и кожу. Ткань мгновенно пропиталась алой влагой и прилипла к телу. Боль вспыхнула красным цветком, пронзив сознание молниеносным ударом: Михаила ранил человек. И в это же мгновение желтым пятном перед глазами мелькнуло пояснение: свой человек. Избранный, Алекс. Михаил остановился, опуская клинок. Волна ярости отступила, обнажив усеянный трупами берег. Михаил обернулся, взглянув на тело Бекки, на тело Луиса, перевел взгляд на тела солдат и только потом посмотрел на Алекса. Тот все еще стоял с поднятым мечом, готовый, если потребуется, нанести очередной удар. И на этот раз не по касательной. — Все, чему ты меня учил! — Алекс говорил с надрывом, словно только что потерял веру, словно до этого он стоял на краю, а теперь стремительно летел в пропасть. — Все, чему ты меня учил! Все! Теперь должно закончиться так? Михаил нахмурился, поджимая губы. Он не испытывал чувства вины за то, что убил Бекку и двух солдат, как и за то, что ранил Алекса, но смотрел на него с растерянностью и каплей отрешенности. — Ты хотел знать, почему я всегда такой холодный, почему держу себя в руках и не позволяю своим эмоциям прорываться наружу? Вот поэтому, — он окинул взглядом лабораторию и устало выдохнул, словно только что очень долго и упорно, но безуспешно пытался объяснить Алексу простейшие истины. Он не стал дожидаться ответной реакции, просто взлетел и выскользнул из лаборатории, разбив стеклянный купол. Алекс наблюдал за ним, даже не пытаясь заслониться рукой от сыплющихся сверху осколков. В глубине души он хотел бы винить Михаила в излишней жестокости и беспочвенной ярости, но, ставя себя на его место, не мог поручиться за то, что не поступил бы так же.