Свет

Когда закатные лучи набрасывают на храм ало-рыжую пламенную вуаль, Казуки крадется. Ему знакома каждая половица, способная своим скрипучим голосом помешать сну, и это вовсе не входит в его планы. Не менее аккуратно он отодвигает и дверь, впуская в девичью комнату тускло-алую ленту света. От футона медленно приподнимается на локтях бледная тень, и Казуки замирает.  — Ты чего здесь делаешь? — шепот. Быстрый взгляд золотых глаз вниз, где совсем рядышком сонным дыханием мерно приподнимается небольшой холмик под одеялом.  — Зашел пожелать спокойной ночи, — отвечает Казуки тем же шепотом, пожимая плечами, и осторожно, стараясь не произвести лишнего шума, подбирается ближе. Наблюдая за его стараниями, Аманэ зажимает ладонью рот, приглушая тихое хихиканье. — Нашла над чем смеяться, — возмущается он, тем не менее не повышая голос, и опускается рядом с футоном. — Прости, это было слишком забавно, — Аманэ все той же рукой убирает за ухо прядь волос. Казуки прослеживает взглядом ее жест и едва слышно вздыхает — без горечи, просто признавая свое поражение. Вторую руку его женщины обнимает его же сестренка. Хотя со стороны — особенно сейчас в сумерках — можно подумать, что эта девочка — еще одна ее младшая сестра. Это только в дневном свете видно темное серебро, бросающее-таки отлив на небо в волосах Ай. — Она так к тебе привязалась, я даже ревную, — признается он, едва сдерживая порыв пригладить светлую макушку девочки — знает, что разбудит. — Тебе понравилось, что тебя зовут братиком? — лукавая улыбка Аманэ просачивается даже в шепот. — А тебе уж не привыкать, что тебя зовут сестренкой, — хмыкает Казуки. — Ну, Хомарэ уже вырос из нежностей, — она неопределенно поводит плечами, — отвыкла. А девочки меня по имени зовут, ты же знаешь. Ее младшие сестры и его братиком зовут. Только с Ай это совсем по-другому. По-настоящему. Ай копошится под одеялом, только крепче вцепляясь в протянутую ей руку, и что-то бормочет. Аманэ опускается обратно на футон, придвигаясь к девочке. — Кажется, я понимаю, почему тетя просила побыть с ней на время ее отьезда, — вздыхает Казуки. Уж он-то знает, кого зовет Ай в своем детском кошмаре после того, как тетя Юкико оставила малышку на них с дядей. Когда-то он точно так же провожал родителей взглядом, не осознавая скорой разлуки. Когда-то и он выл в подушку, умоляя вернуться, не бросать его. Закрывался ото всех, глядя волчонком на мир, разлетевшийся в осколки после внезапной утраты. Ай прижимается плотнее в поисках человеческого тепла и затихает, успокаиваясь. — Знаешь, Юкико-сан как-то сказала, что у Ай-тян чутье на людей, — Аманэ чуть поворачивается набок, и с хрупкого плеча соскальзывает край юкаты. — Как будто догадывается, чего ждать от человека. Сказала, мол, это семейное, к ширануевским мико раньше всегда за предсказаниями будущего ходили. Казуки едва сдерживается, чтобы не закашлять нервно, услышав о предсказаниях.  — Тогда это значит, что она чувствует, что ты хорошая, — шепчет он вместо этого, и ухмыляется, — Или — что ты ее семья. В опускающихся сумерках почти незаметно, как ее щеки покрываются румянцем. — Я рада быть ее семьей, — отзывается Аманэ с улыбкой — такой, за свет которой душу впору продать — и протягивает руку, заставляя Казуки склониться над футоном. Он целует ее, ласково, едва касаясь, на секунду приникает губами к обнажившемуся плечу и все же поднимается. — Спокойной ночи, — шепчет он, прежде чем бесшумно закрыть за собой дверь. Казуки помнит, как осознал, едва несколько дней как встретив сестренку: Ай не исполнится и девяти, прежде чем она встретит еще одного человека, чью жизнь — непременно однажды спасет. И он верил — она узнает, что это именно он.

Aй Taкaнacи вoceмь лeт, кoгдa морозным новогодним утром oнa вcтpeчaeт Шики Kaгypaзaкy.