Трехглазый ворон

Бран наблюдал. Он наблюдал за ночью, которую неизменно сменял рассвет, за неподвижным Чардревом в Богороще, за пронизывающим ветром, норовившим потушить факелы, за днями, приближающими неминуемое, и пытался запомнить все, абсолютно все, за что цеплялся его внимательный взгляд. Он обращал внимание на мягкую улыбку на губах отца, на сухие кивки Сансы, на боль в глазах Джона. Бран знал, в какое время менялась стража у Главных ворот, помнил число ступенек, ведущих в Первую Твердыню, и узнавал в лицо каждого человека лорда Винтерфелла. Какая-то часть того, что он помнил, будучи Трехглазым Вороном, постепенно начала стираться из головы, и Бран понимал, что ему было необходимо добраться за Стену к детям леса, чтобы наконец закончить свое обучение, пройти церемонию посвящения и познать все. Но даже мысль о нужде покинуть родные края отдавалась болью в мертвом сердце - хотя оно и билось горячо в груди, но чувство, что он давно мертв, никогда не покидало совсем не юного Брандона Старка, видевшего не одну жизнь. Узревшего слишком много. Но Бран дал Священную клятву, что когда он пройдет церемонию посвящения, а он это сделает, и все силы окажутся в его руках, то лично убьет древовидца, великодушно приняв себе его титул Трехглазого ворона. Бран считал себя единственным, кто был достоин и способен вклиниться в течение времени. Старый древовидец следовал своим тайным замыслам, доверять ему однозначно было нельзя - вот в чем Брандон был уверен. Время медленно текло, словно рассыпчатый песок на заброшенном берегу, сыплющийся через пальцы. Видеть глазами Лето было сложно и порой болезненно. Щенок отчаянно сопротивлялся, не желая подчиняться, а Бран не хотел мучить бедного волчонка. Все-таки тот факт, что он находился в теле неподготовленного ребенка играл большую роль - этот Бран не мог овладеть более сложным созданием, имеющим волю, каким являлся лютоволк. С птицами и грызунами дела обстояли гораздно лучше - Бран часто осматривал окрестности замка и подслушивал разговоры, желая быть уверенным, что враг не скрывался в темных коридорах Винтерфелла. Бран знал, что рано или поздно судьба сведет его с Ридами и не собирался этому противиться, наоборот, накануне он попросил отца отправить ворона в Дозор-в-Сероводье его старому другу Хоуленду Риду с просьбой о встрече в Винтерфелле. Бран уверил отца, что он жаждал новых знакомств в лице детей правителя Перешейка и хотел лично встретиться с соратником лорда Старка, о котором слышал много славных историй. Отец согласился не сразу, но Брану это удалось - стоило лишь пуститься в долгие речи, надавить на жалость и привести хорошие аргументы. Так что Бран теперь терпеливо ожидал приезда Ридов в Винтерфелл. Изначально он хотел попросить отца взять на воспитание Жойена, но вскоре передумал, чувствуя, что это было неверным решением. Постоянные побеги от Ходора вошли в привычку - Брана терзало чувство вины за сломанную судьбу бедного конюха. Никто не знал, почему Уолдер резко переменился и превратился в северного дурака, повторяющим, словно молитву, одно и то же: Ходор, ходор. Но Бран знал. И осознание того, что это было его виной горячо сжигало изнутри. Долгие размышления наедине у камина стали обыденностью - после приезда королевской семьи Бран старался с ними не пересекаться. Он часами невидящим взглядом наблюдал за потрескивающими поленьями, пожираемые длинными языками пламени, думая. Он не мог отвадить от отца смерть, не мог отговорить его отказаться от предложения короля - Бран был лишь маленьким мальчиком, не познавшим жизни лордом, в чьи слова вслушиваться никто не собирался. Какие же взрослые были глупцами. То, к чему Бран однозначно пришел, это к пониманию того, что Джон был обязан отправиться на Стену, чтобы однажды увидеть в нем того мужчину, которым он когда-то уже являлся. Такой человек должен был вести войну с мертвыми, но, увы, пока его еще не было. "Убей мальчишку, Джон Сноу, и позволь родиться мужчине". Были времена, когда Бран знал и слышал все. И он стремился их вернуть. То, как стремительно стали вымываться воспоминания о далеком прошлом - о детях леса, первых людях - пугало. Бран стал забывать черты лица Безумного Короля, Брандона Строителя, первых одичалых. Поэтому он следил за вороном, улетевшим с письмом к Ридам, и почувствовал облегчение, когда письмо достигло лорда Перешейка. Проводя время у теплого камина у Брана однажды зародилась мысль тоже отправиться в Ночной Дозор, а там уже уйти за Стену. Но это было глупо и совсем не входило в его планы. В тот день, когда все отправились на охоту, Бран понял, как быстро пролетело время - отец с сестрами уезжали уже завтра, а неминуемое будто наступало на пятки. Бран долго бродил с задумчивым видом по коридорам Винтерфелла, помня, что случилось в прошлый раз в день охоты. Бран упал. И ему оставалось лишь однажды взлететь. Но он уже летал, поэтому нужды в падении не видел. Даже если бы ему стоило вновь потерять способность ходить, если бы это дало Брану что-то, способное помочь в борьбе с мертвыми, он напрочь отказался бы. Он пережил слишком многое однажды, чтобы позволить этому повториться. У Брана было время, за которое он сможет прийти к верному решению. И это главное. Бран добрел до разбитой башни, снизу оглядывая ее массивы - где-то глубоко внутри хотелось вновь оказаться наверху, окинуть взглядом серый Винтерфелл, почувствовать приятную боль в мышцах, холодный камень стен под босыми ногами, но он вновь и вновь одергивал себя. Нельзя. Бран не хотел быть вновь Сломанным, и он не будет. Он резко развернулся и пошел прочь, позволяя ногам нести его вперед, вслушиваясь в скрип снега под ногами. Он добрел до Богорощи, где наткнулся на Нэн, что-то рассказывающую внимательно слушающему Ходору. Брану вспомнился трехглазый ворон, посетивший его в недавнем сне. Старая Нэн всегда говорила, что вороны лгут. И Бран был с ней абсолютно согласен.