«Всё не так! Всё не так!» — слова и мысли твои.
Дама Пик — лишь мираж, скользящий тенью в ночи.
«Дорогой Герман, Сегодня я устраиваю игральный вечер в своем загородном доме. Не хочешь ли ты подъехать часам к восьми вечера и присоединиться? Обещаю, на этот раз я не собираюсь мухлевать. Акулина». Герман теребил записку в руке, перечитывая раз за разом и напряженно думая. Ровные, немного наклоненные вправо буквы рябили у него перед глазами. В последний раз он приезжал к Акулине прошлой зимой и потерял практически все деньги, бывшие у него с собой. Девушка любила играть нечестно, каждый раз придумывая все новые уловки, но никогда не признавалась в этом; все игроки, решившись на партию с ней, неизменно проигрывали крупные суммы — по-другому Акулина играть не могла. Зачем раскладывать карты просто так, без награды в конце? «Чтобы играть хорошо, в конце обязательно должно что-то ждать, — как-то говорила она ему, забирая деньги и мягко улыбаясь. — Вознаграждение мотивирует. Поэтому я не вижу смысла в игре без цели выигрыша». Так она смогла купить себе загородный дом, среди игроков прославившийся как «Дом сбыта». Приезжаешь ты в этот дом с суммой в руках, уезжаешь — без. Акулина никогда не признавала за собой мухлежа, но и не отрицала его; на выкрики «это не честно! У тебя туз был в рукаве!» она лишь молчаливо улыбалась. Всякий игрок после такой улыбки психовал и уходил к другому столу, с которого косо поглядывали остальные: еще один проиграл. Именно поэтому Герман теребил в руках заветную бумажку, беспомощно пытаясь решить: стоит ли ему пытать счастье на этот раз? Не окажется ли этот вечер таким же провальным как десятки до него? И всё же решать нужно было быстро; до дома Акулины его отделял час пути, а время неуклонно двигалось к шести вечера. В последний раз перечитав записку, Герман встал с кресла, сложил кусок бумажки пополам и положил во внутренний карман пиджака. Смахнув черную челку с глаз, он окинул взглядом комнату и направился к выходу.***
Он оставил машину рядом с воротами, выполненными в готическом стиле. Герман знал приверженность Акулины к готике, да и бывал у нее в гостях уже не раз, чтобы удивляться подобному. Единственное нововведение — круглый звонок рядом с дверцей, в который Герман не медлил позвонить. Пара секунд — и магнитная дверь открыта, он может идти к дому. Акулина всегда любила жить с размахом; Герман еще раз убедился в этом, ступив на дорожку из гравия, ведущую к дому прямо через небольшой парк. Хоть сейчас и было начало осени — середина сентября — на улице уже стемнело, и фонари мягким желтым светом упрощали ему путь. Его всегда пугала перспектива идти в одиночку среди высоких елей и сосен, молодых и зеленых деревьев, густо стоящих в лесу, но к парку Акулины он уже привык и просто шел вперед, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь вечером. Небольшой загородный дом, слабо освещенный фонарями, совсем скоро открылся его взору. Черный в ночи, его окна внутри были закрыты красными бархатными шторами, еле пропускающими свет наружу, из-за чего создавалось впечатление, будто свет и внутри был красным. Второй этаж, на котором находились покои хозяйки, не был освещен; все гости находились на первом этаже. Из дома не слышалось никакой музыки и говора, что было крайне необычно для вечеров у Акулины: обычно, когда Герман приезжал к ней, уже подходя к дому он слышал легкую джазовую музыку, звон бокалов и громкие выкрики «черт!» от проигравших игроков. Герман подошел вплотную к тяжелой двери и толкнул ее; дверь со скрипом открылась, и Герман вошел в смугло освещенную прихожую, где его уже ждал старый дворецкий. — Акулина вас ждет, — старик почтительно склонил голову, принимая пальто гостя. — Я не слышу остальных гостей, все заняты игрой? — Герман на мгновение повернулся к дворецкому, дабы увидеть его кивок. — Вот как. — Акулина пригласила многих, и многие приехали. Но после объявления никто не хочет разговаривать друг с другом и ею, все заняты картами, — пояснил дворецкий, отворачиваясь от Германа к двери, ведущей в кухню. Герман лишь приподнял брови; очевидно, он опоздал, хотя считал, что приехал вовремя: стрелка на его часах едва коснулась цифры восемь. Видимо, Акулина решила его не ждать. Он толкнул дверь в гостиную. Комната действительно была залита красным светом, как ему казалось снаружи. Гости молчаливо сидели каждый за своим столом, увлеченные игрой друг с другом; быстро тасовались колоды карт. Бокалы с вином стояли рядом с каждым, и барная стойка была полна всякого алкоголя, но мало кто прикладывался к нему; видно, всем хотелось остаться в здравом уме и сосредоточиться на игре. Хозяйки дома видно не было. Герман подошел к столу, где трое играли в покер; солидная дама в черном платье и белой меховой накидке, наблюдавшая за игрой, горделиво окинула его взглядом и вернулась к своему делу, мужчины же даже не взглянули на него. — Доброго вечера, господа, — Герман встал по другую сторону стола от дамы, окинувшей его взглядом еще раз, уже с большим интересом. — Не можете ли вы объяснить мне, где прячется хозяйка вечера? — Акулина? — переспросила дама, не отрываясь от Германа. Тот же коротко посмотрел на лысину одного из играющих и даже подумал, что такой старик, как он, делает за карточным столом. — Она поднялась наверх, к себе, едва объявив о своей болезни. «Болезни?» — Благодарю вас, — Герман кивнул даме, внимательно его изучавшей, и направился в сторону лестницы, прихватив с собой два бокала с красным вином. Вероятно, Акулине захочется выпить, пока она будет рассказывать ему о произошедшем. Поднявшись по винтовой лестнице, укрытой плотным красным ковром, Герман обнаружил, что дверь в спальню Акулины открыта; тем не менее, крепко держа в руке бокал, он тактично постучался и вошел на слабое «да». Шторы в спальне были плотно задернуты, комнату освещала лишь одна свеча, стоявшая на тумбочке рядом с кроватью. Над тумбочкой висела картина черноволосой женщины с прямыми чертами лица; на голове женщины красовалась золотая диадема, удерживающая нежно-голубую фату. На открытой шее женщины красовалось двойное ожерелье из жемчуга, идеально подходившее к красному платью. Синяя меховая накидка с золотым браслетом, щедро украшенными драгоценными камнями, завершали образ статной дамы. Рама картины отливала золотом, но даже при таком тусклом свете было заметно, что позолота уже стерлась. Герман присел на край кровати, всматриваясь в фигуру девушки. Акулина была очень бледна; ярко-рыжие волосы казались кроваво-красными на фоне ее бледной кожи. Девушка лежала, прикрыв лоб левой рукой; красная шаль, укрывавшая ранее оба плеча, сейчас сползла с левого. Черное платье было незаметно в темноте комнаты; девушка не сняла черные лаковые туфли на высоком каблуке. Герман поставил на тумбочку рядом со свечой бокал вина и приметил колоду карт, лежащую картинкой вниз. — Герман, — Акулина приоткрыла глаза с длинными густо накрашенными ресницами. В свете свечи блеснули белые тени. — А я думала ты не приедешь. — Мне стало интересно, с чего ты отказалась от своего любимого дела, — Герман вытащил записку из внутреннего кармана и отдал Акулине. Она взяла бумажку правой рукой, но не развернула, а просто смяла. — Что с тобой такое произошло? — Понимаешь, Герман, — Акулина вновь прикрыла глаза, обращаясь словно ни к кому. — В один летний день я села на скамейку у себя в парке и просто слушала природу. Наблюдала за легким ветром, склоняющим верхушки сосен. Рядом мирно зацветали безвременники, и я даже задалась вопросом — кто посадил их сюда? В метре от меня жужжала дикая пчела, и я некоторое время смотрела на нее, не отводя взгляд и одновременно не видя. Герман отпил из своего бокала, нервно смотря на Акулину и вслушиваясь в каждое ее слово. Он знал ее давно, еще с самого раннего детства, и не узнавал сейчас. Акулина, которая в свои шестнадцать лет боялась летом выходить из дома из-за насекомых — что сейчас двадцати шести летняя девушка делала в парке? — Акулина, идем давай на улицу, — ворчливо позвал ее Герман, заходя в комнату. Девушка лежала на его кровати, вытянув ноги по стене их летнего деревянного домика, и читала книгу, явно интересовавшую ее больше, чем солнце, речка и тепло. — Не хочу, отстань, — досадливо отмахнулась она, не отрываясь от книги. — Да там никто не летает, даже мошек нет! — воскликнул Герман, падая рядом с ней на кровать. — И вообще, почему ты читаешь на моей кровати? Твоя стоит ближе к окну. — Поэтому и на твоей! — смешливо проворчала Акулина, захлопывая книгу и поворачиваясь к Герману. — Неужели мама тебя опять пригнала? Она же знает, что выхожу я только по вечерам! — …и я подумала: зачем мне вообще это все нужно? — грустно проговорила девушка, вырывая Германа из своих мыслей. — Тем более сейчас, когда у меня даже нет наследников, чтобы все это передать… — Так что случилось-то? — Герман встряхнул головой, освобождаясь от воспоминаний. — Зачем тебе кому-то что-то отдавать? Акулина тяжело вздохнула. — Я умираю, Герман. Умираю, понимаешь? От той же дряни, от которой умер Андер. Герман побледнел; он хорошо помнил мучения, не дававшие покоя Андеру, прежде чем он оставил двадцатилетнюю Акулину вдовой. — Я не думала, что эта дрянь окажется заразной. — Но почему ты не сказала мне раньше? — эти слова сами вырвались из Германа. — Я надеялась выздороветь. Все мы надеемся когда-нибудь выздороветь, да? — Акулина открыла глаза и присела на кровати. — Моя бабушка, — она махнула рукой в сторону портрета, — до конца никому не говорила о ее близкой смерти. Видимо, это передается по наследству. — Помню, твою бабушку всегда соседи обзывали ведьмой. — И хотели сжечь ее на костре, да, — Акулина улыбнулась своей прежней мягкой улыбкой. — А с недавних пор ведьмой начали звать меня. Пиковой Дамой, а? — девушка рассмеялась, откидываясь на подушки. — Довольно грустного, я ведь позвала тебя играть. — И на какую сумму будем? — Герман тяжело вздохнул, высчитывая свой возможный проигрыш. — На этот раз не на деньги, — Акулина взяла колоду и выкинула из нее все карты ниже семерки. — И не в покер. Герман удивленно приподнял брови, наблюдая за тем, как девушка тасует карты. — Помнишь, мы играли в игру «Пиковая Дама»? — продолжала Акулина. — Ее еще называют «Колдуньей» или… — «Акулиной», — прервал ее Герман. Девушка хихикнула и начала раздавать по карте каждому. — Что тебя дернуло сыграть в нее? — Да так, захотелось, — девушка раздала им обоим по шестнадцать карт. Акулина скинула две семерки, две девятки и тузы, попавшие ей в руки. В свою очередь, Герман избавился от десяток, королей и вальтов. — Ну что ж, ходи, — заманчиво пролепетала девушка, разложив свои карты веером. Герман вытянул из ее веера червового вальта и скинул его вместе с бубновым. — Между прочим, в этой игре никак не смухлевать, — сообщила ему Акулина, вытягивая восьмерку и сбрасывая и их тоже. — Если только не подсунуть специально даму пик. — В этом ты сильна, — Герман сбросил попавшуюся ему девятку со своей. — И у тебя даже нет желания? — Совершенно, — Акулина избавилась от последних тузов и шире расставила карты. — Зачем мне уже? Герман молча сбросил даму крести и бубновую. У Акулины была пиковая, и он не хотел ей проигрывать. Девушка молча бросила королей на кровать. В руках у игроков оставалось по три карты: восьмерка, десятка и дама. Акулина хитро прищурила глаза, наблюдая за тем, как Герман колеблется. Решившись, он вытянул у Акулины восьмерку и облегченно положил их в общую кучу. — Неужели Герман выиграет, впервые за столько лет, — ангельски пропела девушка, складывая десятки на кровать. — Или нет. Герман со вздохом забрал у девушки даму пик, смирясь с поражением. Ему не в первой. Акулина легла поверх карт, не отрываясь смотря на мужчину, все еще державшему карту в руке. — У дамы пик и моей бабушки много общего в чертах, поэтому я попросила художника написать картину покойницы в наряде этой карты, — девушка сняла с плеч шаль и повязала ее на голову друга. — Тебе идет. — Тебе идет, — заливисто смеялась Акулина, разглядывая платок на голове Германа. — Очень идет, ведьма Германовна! Герман насупившись сидел за столом на веранде, теребя в руке даму пик. — С тобой невозможно играть, ты всегда выигрываешь! — сердито проворчал он, не снимая платка. — Ты жульничаешь! — А вот и неправда! Просто ты не умеешь играть! — все смеялась Акулина. — Я просто разучился играть, — буркнул Герман, снимая с головы шаль. — И сейчас уже поздно, я обычно отдыхаю в это время… Акулина вздохнула и закрыла глаза. Было видно, что ей больно; боль поедала ее изнутри. — Просто пообещай мне, что проживешь дольше, чем я, хотя бы на один день, — прошептала она, вновь прикрывая лоб рукой. — Просто скажи мне, что это не смертельно! — вопила Акулина, сидя на табуретке. — Тебя просто укусила пчела, успокойся, — успокаивающе пробурчал Герман. — Ну, распухло немного, что теперь… — У меня левая рука похожа на воздушный шар!***
Герман шел по парку назад, к машине. Он оставил Акулину как только она уснула, спустился вниз и разогнал гостей по домам — уже тогда было глубоко за полночь. Он также оставил Акулине записку о том, что вернется днем и будет сидеть рядом с ней до ее кончины, но не был уверен, что застанет девушку живой. Он немного пугался собственным мыслям, но все же желал ей уйти мирно, тихо и безболезненно во сне. В машине он заметил, что до сих пор держит даму пик в руке. Выбросив ее из окна, Герман завел машину и поехал к себе, в город.