Пить друг друга

      Элиота вдруг охватывает чувство, что дождь никогда не кончался. Вот он льёт, бьёт по листьям деревьев. И вчера он лил. И всю его долбаную жизнь лил.       Внутри любимой машины тепло, но сигаретный дым в окно выдыхается как-то непослушно. Гилберт курит всегда, когда нервничает. Он говорит, это помогает, но только Элиоту это курение всё никак не даётся, и он заходится в кашле. Опять. Пятая за неделю сигарета, а тоже с кашлем.       «Ни черта не помогает», — зло думает Элиот, сжимает зубы и задерживает дыхание. Кашель побеждает.       — Даже для первого раза слишком неуклюже, — комментируют рядом.       Лео сегодня в отвратительном настроении. Когда-то он прочитал, что энергией жадничать нельзя, — ею нужно делиться. И сегодня, когда львиная грива слиплась и раздражающе пристала к коже, когда всё пошло под откос, а на любимые очки наступила какая-то тварь, самый подходящий момент — проверить эти слова. Лео, правда, упустил из контекста «позитивной», но тут уж ничего не поделать.       Элиот клянётся прибить этого — кто бы это ни был, — как клялся час назад не кричать на сестру. Второе не выполнил и заорал: «Какая же ты дура, Ванесса!..», а потом захлопнул входную дверь так, что та почти слетела с петель. Выполнит ли первое?       Никчёмный и затянутый от силы дважды окурок летит в окно. Элиот, наконец, может глубоко вздохнуть и поднять взгляд на наглеца. Но тот и не смотрит в его сторону. И вообще, куда смотрит, непонятно.       — Ты что-то мне говорил? — фраза звучит так, будто Элиот ходит по канату и вот-вот сорвётся. Сорвётся на Лео и если не раздавит, то знатно потреплет.       — Не делай из себя глухого, ты и так не ахти.       Элиот переваривает это около пяти секунд. А когда находится, что сказать, Лео добавляет:       — И куришь ты отвратительно. Таким вещам вроде учатся самостоятельно? Хотя, даже учи тебя кто-то, я не уверен, что...       — Убирайся, — опасно тихо рявкает Элиот. — Повторять не буду.       — А то что?       Восьмой раз звонит, нет, бьёт по ушам мелодия телефона. Это сестра жаждет поговорить, извиниться, прочесть младшему брату мораль и изящно заполировать всё продолжением вечернего скандала. И как после такого можно звать себя сильной и независимой женщиной, а, Ванесса? Шипя что-то про «заткнись уже», Элиот отклоняет звонок, следом отключает телефон и суёт куда-то очень глубоко в бардачок. Так следовало сделать сразу.       Вновь возвращается потемневшим взглядом к рядом стоящему. Как бы намекая, заводит машину, и та рычит, словно лев здесь — она. Слышится краткое «хм», прежде чем Лео неохотно отходит менее чем на метр и садится на тротуар. Такое чувство, что цемент промок насквозь.       Слова, кстати, какие-то лживые. Где же та обещанная отдача, что несёт за собой счастье и успех?       Элиот вздыхает.       Часы показывают за полночь, но сколько на самом деле — чёрт знает. Они остановились незадолго после того, как Элиот сел в машину и уехал подальше от дома.       А Лео сидит всё так же неподвижно. Сейчас он напоминает памятник. Пожизненно обречён сидеть здесь без права выбора чего-либо, без каких-никаких возможностей. Его могли бы перенести или снести только люди, и мнения самого Лео никто бы не спросил.       «А многие ли люди отличаются от памятников? — думает Элиот. Взгляд его всё ещё обращён на Лео. — Я поссорился с Ванессой из-за того, что не захотел следовать «общественным нормам» и вылизывать богачам задницы. И теперь?..»       По «памятнику» текут ручьи. Ещё немного, и он растворится и тоже превратится в дождь, в грязную лужу, и Элиот, чуть погодя, когда остынет, будет долго-долго корить себя.       Но Лео внезапно не растворяется и поднимает к Элиоту голову:       — Что?       Дождь почти топит в себе эти звуки, но Элиот слышит. Тембр голоса Лео совсем не похож на тот, которым ему грубили.       — Садись в машину, — говорит Элиот.       Лео не отвечает и опускает голову лбом на колени. Волосы прячут всё, где мимика может выразить эмоции. Слышится, как дверь машины открывается, и потом к Лео подходят уверенными, сопровождаемыми хлюпаньем воды, шагами.       — Ты заболеешь, — теперь Элиот тоже мокнет по вине этого сопляка, по вине собственных манер в таких ситуациях. Но злиться на второе — зря тратить время и нервы, ведь это вдалбливалось воспитанием и собственной совестью годами. — И умрёшь.       Вблизи видно, как Лео дрожит.       — Да поебать, — это не простая уличная ругань из-за малого словарного запаса, что-то другое.       — Садись в машину, — тон приказной, но Лео специально интонацию не воспринимает.       — С незнакомцами в машину не сажусь.       — И не разговариваешь, должно быть, тоже?       — И не разговариваю.       — Ну-ну.       Лео поднимает голову и секунду глядит на Элиота. Перспектива остаться здесь на ночь не радует. Он встаёт и подходит к машине. Грубо открывает дверь и залезает внутрь, хлопает дверью. Внутри тепло и хорошо пахнет. Лео глубоко вздыхает, чуть расслабившись. Мягкое сидение мгновенно темнеет и становится холодным — мокнет.       «На меня потом разозлятся и наорут», — думает Лео.       — Сегодня ты идёшь против правил, — хмыкает Элиот.       Вторая дверь хлопает очень сильно, когда Элиот оказывается внутри. Кто хлопает сильнее — сразу и не скажешь.       — Да ты Колумб, — закатывает глаза Лео. — Я просто устал.       У Элиота почти срывается: «я тоже». От всего.       С места трогаются плавно, набирая скорость только несколькими метрами позже. Гроза становится только сильнее, и через её капли свет светофоров видится по-особенному. Для тех, конечно, кто ещё умеет видеть. На одном из поворотов брызги лужи из-под колёс обливают какую-то девушку, до того стоявшую под навесом. Даже сквозь все шумы слышно, как она орёт. Элиот сильно сжимает в кулаках кожаный руль и тот хрустит. Материть девушек не в манере Элиота, но если он позволит себе хоть один звук сейчас, иначе не выйдет.       — Шлюха, — замечает Лео. Он оборачивается и смотрит сквозь стекло, но совсем скоро перестаёт что-то видеть — по нему слишком барабанит.       От этих слов становится легче обоим. Но Лео опять холодно. Не до дрожи, но до мурашек. Он ёрзает, щурится, а потом берётся руками за спинки передних сидений и пробирается туда. Машину Элиота от такого чуть не заносит в ближайшее дерево.       — Совсем поехал?!       — Не беспокойся, — с удовлетворённым выдохом садится на сухое сидение Лео. — Я уже взрослый — можно.       Элиот почти незаметно краснеет. Лео секунды две спустя добавляет:       — А если нет, то не плевать ли? — это звучит настолько хмуро, что Элиот плюёт тоже. Деньги есть, пусть с собой не так и много. А деньги — они всё в этом мире.       Когда выпивший Эрнест сбил первоклашек-близнецов, деньги всё разрешили. Теперь Эрнест дома или в стриптиз-баре — точно Элиот не знает, — и ему там хорошо. А близнецам — нет. Близнецам уже навсегда нет. Вот только волнует это одного Элиота — все остальные рады, что Эрнест не мотает срок.       Дороги почти не видно. Лео думает, что этот идиот угробит их обоих, морщит нос, а потом складывает руки на груди, облокотившись на спинку сиденья.       «Ладно. Посмотрим».       — А ты? — спрашивает он.       Внезапно. Молчание затянулось и нить разговора, если она вообще была, потеряна. Элиот не понимает, он выглядит глупым.       — Ты, — повторяет Лео и в этих двух буквах отчётливо слышится: «умственно отсталый, да?» Теперь Элиот и чувствует себя глупым. — От горшка три вершка?       — Слушай, ты. Будешь шибко умным...       Элиот не договаривает, потому что машину заносит, и его ботинок впечатывается в педаль так, что ещё немного, и вместо педали в полу будет дыра. Он тормозит. За эти несколько мгновений Лео успевает испуганно схватиться за сидение, вспомнить яркие моменты из жизни, а сердце его непривычно пропускает удар. В этом ощущении есть что-то чарующее. Лео хочет почувствовать его ещё раз, но быстро подавляет в себе это желание. Теперь машина стоит под небольшим уклоном, и от этого обоих тянет к полу. Если верить фарам, они где-то среди зелени. Сидеть неудобно, но они не сбиты, и машина стоит, а это уже что-то.       Элиот тихо рычит.       — Будешь шибко умным, я выкину тебя сейчас же.       Лео закатывает глаза, но Элиот этого не замечает, и тем лучше для Лео.       Стоят уже три минуты.       — Ты не ответил мне.       Элиот называет возраст. Лео говорит, что дал бы больше.       — В бордель бы приняли с распростёртыми объятиями, — говорит Элиот.       Лео улыбается. Удачно звучит, и он уверен — да, приняли бы. Кожа у Элиота по-королевски бледная, глаза ясно голубые. Фигура тоже сойдёт, хотя вот так и не разглядишь. Чем не клад?       Лео тянется и включает обогреватель — это сидение тоже промокло, ему вновь холодно.       Элиот хочет возмутиться. То ли по привычке, то ли... И молчит. Вместо этого он достаёт влажную пачку сигарет.       Лео выжидает и в нужный момент ловко выхватывает из чужих пальцев невообразимо дорогую, на самом деле, сигарету и забирает себе. Уже зажжена, но не затянута. Не идеально ли?       Элиот зажигает ещё одну.       Они курят вместе. Элиот всё ещё кашляет, и это безумно бесит. Лео же курит спокойно и отмечает, что вкус у этих сигарет не многим лучше, чем у тех дешёвок, что приходится курить обычно. В машине столько дыма, что дышать трудно, а видно хуже, чем через дождь. Приходится открыть окна, чтобы не задохнуться и не сдохнуть здесь так глупо.       Элиот тушит сигарету влажным ботинком.       «Как перчатки, — думает Лео. — Так часто он меняет машины. Не думаю, что он стал бы орать на меня».       Свою сигарету Лео выбрасывает через окно. Пользуясь этим мгновением, несколько капель мочат кисть руки. Снаружи заметно светлее, но внутри — нет.       Когда салон проветривается, Лео закрывает окно и чуть погодя спрашивает:       — Куда едем?       Они не обговаривали маршрут.       — В отель.       В ответ не следует ничего. Машина выезжает попытки с пятой, Лео бьётся из-за этого головой о спинку, а потом о стекло. Элиот ругается, и старт выходит намного жёстче прошлого.       Спустя время впереди загорается табличка «отель», и Элиот жмёт на газ сильнее. Когда он паркует машину, Лео представляет, как брызги из-под колес окатывают ещё кого-то. Завязавшийся в голове скандал кажется почему-то замечательным.       Элиот выходит первым, и над ним раскрывают зонт. Ему не дают намокнуть, его здесь знают, любят, к нему обращаются:       — Мистер Найтрей, как ваши дела?       Тот кривится и говорит что-то с отвращением, а работник с наигранным пониманием кивает. Элиот на это машет головой в сторону Лео и идёт вперед. Когда Лео выходит, его тоже защищают зонтом, но смотрят удивленно. Беда только в том, что зонт от холода не спасает, а Лео едва ли успел согреться. Он спешит внутрь, игнорируя один или два вопроса в свою сторону. Внутри наверняка теплее, и Лео при этой мысли напоминает себе новорождённого зверя, который если не прижмётся к тёплому телу матери — умрёт.       Внутри не только тепло, но и очень просторно и светло. Если бы последнее время Лео не было так хреново, он бы восхищённо охнул, потом ахнул, а в глазах его засияли бы звёздочки. Невиданная роскошь и приятная атмосфера.       Портит всё только крик Элиота. Он орёт на администраторшу и называет её самыми разными бранными словами, к делу даже не относящимися. Она будто виновата в том, что Элиота что-то не устраивает.       — Все буржуи такие невоспитанные?       Лео подходит незаметно, и с его словами Элиот замолкает. Девушка смотрит на подошедшего и часто-часто моргает. На щеках её румянец, а нижние ресницы намокли. Тушь грозится потечь.       Пол под ногами Лео мокрый тоже. От его обуви, от обуви Элиота, от обуви всех остальных. Во всём виноват дождь, но этот факт не утешит горничную и не облегчит ей работу.       — Не все, — коротко бросает Элиот. К «не всем» он относит себя.       Лео берётся за ситуацию, желая разобраться, уладить. Заикаясь, ему сообщают: свободных номеров только три, в одном из которых сегодня разбили окно, во втором не закрывается на замок дверь, а третий плох тем, что он только один. Понятно теперь.       — Не отель, а жалкая пародия, — фырчит Элиот.       — Нам тот, в котором с входными и выходными отверстиями всё в норме, — говорит Лео. Потом смотрит на Элиота и затыкает следующими словами ему рот: — Я не ворую ничего больше зажжённой сигареты.       — Ага, по тебе и не скажешь, — произносит Элиот это с сарказмом или нет, Лео не понимает.       Ева — как гласит бейджик — протягивает ключ. Лео берёт его и платит Элиоту тем же — уходит вперёд, не дожидаясь. Это такая своеобразная месть за вход в отель. Охватывает секундный страх: что, если Элиоту настолько не по душе эта идея, что он не пойдёт следом? Платить Лео нечем.       Но Элиот следует. Он больше никуда не хочет ехать.       И дверь за обоими закрывает тоже он:       — Я хочу выпить.       Его слова звучат как предложение. Лео снимает что-то подобное куртке (настоящей курткой не назовёшь — больно тонко), ложится на мягкие покрывала кровати, наклоняется и лезет в мини бар. Только одна бутылка виски. Жалкая пародия на мини бар внутри жалкой пародии на отель. Вот вам и роскошь, вот вам и красотища.       — Ты брезгливый? — в комнате тихо, окно пластиковое и слабо пропускает звуки дождя. Вопрос звучит очень чётко. Как долгожданный звон часов. Да, Элиот может сравнить два этих звука.       — Нет.       Элиот слушает, как откручивается крышка бутылки. Снимает пальто и садится рядом.       Пьют они тоже вместе. Пьют, когда за окном сверкает, от грома почти содрогаются занавески, а постель темнеет от влаги одежды. И когда электричество в здании пропадает, и Элиот Найтрей ругается более красноречиво под воздействием алкоголя. И кажется, что они продолжают пить даже тогда, когда виски кончается. Это из-за того, что всё вокруг пляшет, одновременно жарко и холодно, а зубы царапают и скользят по чужим губам, от которых веет сигаретами, алкоголем и дождём. Но от Лео дождём чуть сильнее, чем от Элиота.       Фигура у Элиота всё же хорошая.       Язык не слушается, но Лео всё равно бурчит что-то о том, что в деле Элиот так же неуклюж, как в курении сигарет. А следом под брань возле уха отмечает: кровать здесь тоже лишь подобие. Но это уже сущие мелочи.       Неуклюже или нет — они пьют друг друга.

***

      Утро встречает яркими лучами солнца, через которые просвечивается смутная надежда на будущее, и болью в голове, как последствием вчерашнего. Благоразумие под ней, болью, закопано очень глубоко.       — Как тебя зовут? — слышится рядом.       — Лео.       — А меня — Элиот.