Лисий след

Неба камень Голову раскроил, После стопки пятой Во мне и поэт бы заговорил. Может быть, Он где-то во мне и жил, Как форнит В машинке Печатной у кинга, Такой долбанутый немного поэт Вне рифмы и ритма. На лисий наткнулся след Внезапно, как на стеклянную стену, И вдруг разглядел человека во тьме И себя же увидел одновременно. Я-то думал: у неба ко мне Иные совсем цели, Но по лисьей цепочке следов Попал в самый центр мишени – Как алиса в кроличью нору. Разной бывает боль И свое по-разному отпускаем горе. Вот и друг у меня – рыжий, иной, Померанцево-горький, Но мой. uma-47, «Нарыск»

В каждом глухом уголке есть человек, который добился бы куда большего, родись он в столице или хотя бы в большом городе. И зачастую это человек не только башковитый, но и рукастый, и не хватает ему всего-то ничего – поддержки и веры. Моя история о таком человеке… Фермеры звали его Лисом. И любили примерно так же, как его хвостатых тезок. И поначалу с их слов я тоже проникся к нему неприязнью. Послушать их, так Лис принадлежал к породе заправских плутов и пройдох, которых земля носит лишь потому, что ее крупно облапошили. Я, помнится, подумал тогда: этого парня не изловили еще и не избили до смерти только за его таланты, поскольку Лис мог починить абсолютно все, начиная с замка на двери и заканчивая грузовиком. Вот почему, когда одним прекрасным вечером Джонатан Эджвуд по прозвищу Лис вошел в «O’Raily’s», разговоры немедленно смолкли. Доркин – тот даже на пол сплюнул. Плевок его шмякнулся смачной изжелта-коричневой блямбой в опилки у ног Лиса. Но Лис и ухом не повел. Перешагнул, словно пустое место, и подошел к стойке. Встал рядом со мной – так что я хорошо чувствовал, как от него чудно пахнет, не как от городских. Вроде скошенным лугом, медом и зверем. А потом он повернул ко мне свою носопырку и странно так сопнул, словно и правда зверь. И посмотрел – тоже не как наши, здесь никто так не делает. Если мужик тебе прямо в глаза смотрит, значит, хочет драки. Но я и шевельнуться не успел – он отвернулся и папаше О’Рейли этак снисходительно сказал: «Ну что же ты? Сколько лет к тебе хожу...». И О’Рейли – верите? – ему два бурбона выставил и денег не взял. Башкой ток махнул – вали, дескать, отсюда. Эджвуд и свалил. Взглядом окинул всех – глаза чисто лисьи, вот взаправду такие, с желтыми крапинами – и свалил. – Тьфу. Пакость подзаборная, – припечатал закрытую дверь Шеп. – У меня от энтих зенок его мороз по коже. – Это, стало быть, Чезз. – Откуда он вообще, мудло такое, выкатился… – Да его Рыжая Люси нагуляла с приезжим, – буркнул Мэтт Бернс, самый старый завсегдатай «O’Raily’s» и по совместительству самый старший мужчина в городке. Хотя уж от мужского в нем осталось мало – пышные усы, пальцы узловатые, что до сих пор винтовку держать не разучились, да цепкий острый взгляд похожих на луней глаз. – Вот уж нет, – откликнулся кто-то из дальнего угла, куда не доставал свет над барной стойкой, – Беззубой Мэг он выхвостень, я те точно… – Да что вы как бабы! – О’Рейли сплюнул в бокал, который протирал. Потом спохватился и сунул под струю воды. – Свой он. Только долго не был тут, я знаю его историю. – А! – досадливо отмахнулись хором и Мэтт, и его невидимый оппонент. Постепенно все вернулись к своим стаканам и разговорам. А у меня почему-то треклятый Лис Эджвуд не шел из головы. Я топил мозг в пиве, пока не отупел достаточно, чтобы забыть очередной тяжелый рабочий день. Тогда я оставил на стойке пару бумажек и побрел к дому. Ночью мне приснился Лис на этом его монстре, которого назвать конем можно было только с сильного бодуна. Не помню уж кличку, но известно было, что он никогда не ходил в плуге, да и под седло давался не сразу даже своему хозяину. Чертово животное вытанцовывало вокруг фигуры сложного лошадиного пилотажа и норовило не то куснуть, не то лягнуть, а Лис сидел в седле прямо, словно влитой, с этой своей кривой усмешкой и глядел словно бы сквозь меня. Однако конь его до меня так и не дотянулся. И почему-то во сне я уверен был, что ухмылка его хозяина – не ухмылка вовсе, а гримаса боли. И я вдруг увидел, что к Лису тянется рука – моя рука. – Отвали от меня, Стэн, – сплюнул вдруг тот, толкнул свою скотину пяткой и был таков. А я… я проснулся – отчего-то мокрый, как мышь, и со знатным утренним приветствием небесам. Сходил до ветру, плеснул в морду ледяной водой из бочки. Вроде полегчало, и я вернулся в постель. Больше мне ничего не снилось. Я и этот-то сон запомнил потому только, что мне обычно ничего не снилось, поскольку лишен я этого всего воображариума с самого детства, как отец поправил моей башкой стену. Потому и не обижаюсь, если кто говорит, что на мне уровни* тестировать можно. Неделей позже мы с ребятами продолжили стройку у Нового моста. Мэр решил, что там самое место школе. Платили отлично, и самим радостно было, что для своих же детей строим. В эту команду меня подрядил еще мой кузен. Сам потом спился и помер, но я остался. Сработался с парнями и прижился настолько, что вскоре стал помбригом. Работа выматывала, зарядил бесконечный скучный дождь, обычное дело весной. Изо дня в день мы воевали с ним, со скользкими досками, отсыревшим цементом и мокрецами, которые развелись у нас в бытовках. Долгое время я не вспоминал ни о ком, кроме входивших в этот мирок. День за днем я сидел за чертежами, ездил выбирать стройматериалы с Ленни, бригадиром. Познакомился с архитектором – сутулым приятным старичком. Учился работать на погрузочной технике, но наибольший восторг у меня вызвала работа на невысоком кране, что вдобавок имело свои плюсы. Крановщик наш, Майло, был веселым парнем, к сожалению, жестоко пьющим, а между запоями впадающим в тоску. И когда он пил, работа вставала. В городке так или иначе пили почти все. Женщины – поменьше и пореже, но исключения только подчеркивали общее правило. Как и в тысячах других подобных мест, на неделе все более-менее держались, но вечером пятницы стартовали дружные трехдневные попойки. Я много раз давал себе зарок в них не участвовать, но окружение затягивало как трясина, и раз за разом я шел с парнями к О’Рейли или заезжал в «7-11» за ящиком пива. Иногда ко мне присоединялся Ленни, и тогда вечер проходил чуть веселее – за партией в карты или ленивой беседой о новостях. И жизнь моя так и укатилась бы плавно под откос, преследуемая кредитами, ворчливой женой и пятком детишек, если б не Эджвуд. Я не знаю точно, что почувствовал, когда узнал, что Лис из этих. Я не то чтобы испытал неприязнь, скорее неловкость. Знаете, как от общения с инопланетянином. Мне до этого момента вообще не приходилось задумываться о чем-то подобном, потому что стройки в глухих деревнях и городишках однозначно не относятся к местам, где можно столкнуться с кем-то из них. И теперь я смотрел на О’Рейли, молчал и наверняка выглядел дауном. – Да, у меня был такой же взгляд, – хмыкнул Патрик. – Но потом я неоднократно убеждался, что довольно часто педики повменяемее иного нормального мужика. Наш брат, сам знаешь, ни одну юбку не пропустит. А эти разборчивые, мать их. В голосе его сквозило легкое уважение и даже что-то вроде восхищения подобной выдержкой. Я хотел сказать, что не все мужики кобели. Я хотел сказать, что вообще не видел никогда живого педика. Еще я хотел спросить, что же именно случилось, после чего Лис бросил дом и машину, учебу и вообще все, что знал, и не появлялся в этих местах почти восемь лет. Но открылась дверь, вошел Эджвуд собственной персоной, и я захлопнул пасть. – Обо мне сплетничаете, девочки? – ухмыльнулся он по-лисьи, не показывая зубы. – Опять запой? – беззлобно проворчал Патрик. – Опять, – покладисто кивнул Лис. В наклоне его головы мне почудилась какая-то обреченность. – И что ты застрял тут, идиот. Ехал бы в город, нашел себе нормального… – Заткнись. Но и это прозвучало как-то устало. И я вдруг понял, что они говорят так не в первый и не в пятый раз. Мне отчего-то стало стыдно, словно я подслушал что-то, что для моих ушей не предназначалось. Потом подумал, что Лису-то все равно. А потом почему-то почувствовал неуместную дурацкую обиду на это. – Уши греешь, Стэн? Лис вдруг оказался так близко, что я чуть не свалился с табурета. Даже в полутьме бара явственно видно было, что радужки его глаз испещрены золотыми и зелеными искрами, прошивавшими торфяную коричневую гладь. И я тогда еще подумал, что я долбаный поэт и что любовь к книгам не прошла для меня даром. А потом услышал то, что окончательно выбило меня из колеи: – Бросай это дерьмо. Поехали ко мне. Выпьем. – Эй, Лис, я не думаю… – начал было Патрик. Джонатан оторвал на мгновение взгляд, зыркнул в его сторону и вновь уставился на меня. – Вот и не думай. Тебе думать вредно. Пиво скисает. У меня во рту вдруг пересохло. Так что я просто встал, взял свою куртку и ушел. Не знаю почему. Хотя тогда казалось самым правильным – уйти. Зачем, если через час я приехал к дому Эджвуда, небольшому, почерневшему с одного угла, утонувшему в зелени и скрытому со всех сторон деревьями, я не знаю. Я вообще не знал, почему мне стал интересен этот человек. Точно не из-за того, что он из этих. Я испытал странное притяжение еще в первый раз, когда он шел мимо презирающих и ненавидящих его людей так, словно в баре он один. – Кого там несет? Судя по голосу, он уже успел принять на грудь. Я решительно сжал в руке горлышко бутылки и вышел из зарослей на свет. – Это я. – Стэнли ебаный Файнс, – из-под навеса раздалось фырканье – будто лисица внюхалась в пыльцу. – А чего не поехал-то, когда звали? Я пожал плечами. Я не знал. Правда, не знал. – Ладно уж. Тащи сюда свой зад. Под навесом что-то громыхнуло, и я понял, что он двигал кресло. Чуть помешкав, я подошел и наконец разглядел хозяина дома, растянувшегося в кресле в одних выцветших джинсах. Вокруг его шеи обмотана была бандана. И черт меня знает почему, но я вдруг подумал, что он безупречен. Знаете, как эти фотки из глянца. Даже трехдневная щетина ему шла. Лис посмотрел на меня расслабленно, все еще как-то обреченно и приглашающе махнул рукой. Садись, мол. Я поставил на стол бутылку бурбона и опустился в плетеное кресло. Чувство неловкости от взгляда на полуобнаженного Лиса ушло, стоило мне уставиться на привычные заросли терна, дикой малины и черт знает какого еще бурьяна, я не силен в ботанике. – Что же заставило такого джентльмена изменить свое решение и обратить свой взор долу? – хрипло и насмешливо спросил он. Я промолчал. Как вы заметили, я вообще чаще молчу. Я просто налил ему и себе. – Понял. Патрик рассказал тебе душераздирающую историю, и ты решил, что мне нельзя набираться в одиночестве. – А? – умно удивился я. – Такие, как ты, вечно пытаются всех спасать. Но меня не надо спасать. Я сам… кого хочешь спасу, – буркнул он, глядя в сторону. – Я не собирался тебя спасать, – наконец смог справиться с немотой я. – Но ты подумал, что мне нужна компания. Теперь уже я чувствовал, как он рассматривает меня – пристально, испытующе. Хотелось повернуться, ответить взглядом на взгляд, но сейчас я знал точно: мы сцепимся. А я приехал не драться. Я приехал, потому что мне на минуту показалось, что мы могли бы стать друзьями. – Послушай, – нерешительно попытался вновь начать разговор я, но Джонатан вдруг положил ладонь на мое запястье и сжал его. Крепко сжал. Если бы он удумал сломать мне руку, я уже катался бы по веранде и искал, чем бы его отмутузить оставшейся. – Что… – Тихо. Сам послушай. Он убрал ладонь и медленно откинулся на спинку кресла. Я открыл было рот, чтобы выразить все, что я думаю по поводу его замашек, но тут услышал и сам замер. Где-то совсем рядом пел трупиал** – да не обычными короткими позывными, а целыми трелями. И была в них и радость жизни, и в то же время какая-то печаль. Мы недвижно сидели, слушая. Мимо крался ободранный кот мисс Малкин без одного уха. В зубах у него безвольно подергивалась крыса размером лишь чуть меньше самого грязно-белого охотника. Набежали облака, закрыли на пару минут солнце, и птица примолкла, но стоило свету пролиться на землю, как она заголосила с новыми силами. – Отец, бывало, бил их десятками и приносил, чтобы Нора сварила суп, – неожиданно проговорил Лис. – А мне было их жалко. Веселые полезные птахи. И я вдруг вспомнил, чей он сын. Старого злобного сукина сына Томаса Эджвуда, которого иначе, почитай, и не звали все шестьдесят лет, что он отстаивал свою печень у цирроза. Того самого Томаса Эджвуда, который развешивал головы убитых гадюк по периметру своего забора, пинал приходившихся под ноги псов, а если никто не видел, вполне мог пнуть и ребёнка, поскольку детей не выносил на дух. Говорят, что за перегаром от него несло мертвечиной. Но сам я никогда не подходил к нему ближе, чем на десять метров, для разнообразия охотно выполняя требование родителей держаться от этого человека подальше. Залетная певичка из бара О’Рейли, с которой он связался, на короткое время сумела заставить его принять более человеческий облик, но потом не вынесла и невесть куда исчезла, оставив Эджвуду сверток. По хозяйству Эджвуду тогда помогала его соседка, Нора, и она же частенько забирала Джонатана к себе, пока его папаша шлялся по окрестным лесам, а потом сутками не выходил из запоя. Я невольно вновь посмотрел на Лиса. Тот сидел, запрокинув голову, подставив весеннему солнцу лицо и жмурясь, неуловимо напоминая своих четвероногих тезок. Был он веснушчатым и остроносым. И не знаю, чего меня понесло прям вот вглядываться, наверное, показался странным контраст или солнце напекло мне башку. Помню, тогда еще подумал, что зря он так, ну, стал геем, ведь девчонки должны были штабелями ему под ноги ложиться. – Не люблю, когда на меня пялятся, – не открывая глаз, пробормотал он. – Если ты про нужник, так он в доме. Я кивнул и пошел туда. Отлить и правда не мешало. В доме было чисто и почти пусто. Этакая бытовка. В одном углу плитка на газу, над ней посудная полка, в другом – тахта за занавеской. Рядом висел пухлый спальный мешок, и я вдруг понял, что дома у Лиса нет отопления. Нужник вместе с душевой кабинкой обнаружились за дверью напротив входа. И поразили меня во все внутренности разом. Ну, не вязался у меня неказистый домишко без отопления и стеклопакетов с роскошным биотуалетом и оснащенной по последнему слову кабинкой. Так я узнал о Лисе, что он был брезглив до крайности и мог пережить что угодно, но не замызганный санузел. Он сам мне так и сказал, когда я с глазами по чайнику вернулся на веранду: – Я, Стэн, лучше вообще срать не буду, чем в грязи. – А ты вроде ведь служил… – Служил. Потому и не буду, – буркнул он. На следующий день – редкий случай в последний год – я вышел с утра без похмелья. Мы с Джонатаном накануне больше не пили. Травили байки из армейской жизни, болтали за охоту, за политику, за историю и строительство. Чистили стойло адской твари, изображавшей у Лиса коня; я узнал, что зовется та Генералом. Потом Лис состряпал жаркое, приготовил лимонад, и мы вновь уселись трепаться. И, надо сказать, мне было интересно с ним. Поинтереснее, чем с большинством парней в городке, у которых на уме только семьи, обрыдшая работа, моторы, рыбалка да бухло под вечер. Возможно, поэтому я вдруг обратил внимание на то, что в бригаде не все вышли на работу, и припомнил, что такое не впервые. И, вероятно, свежая голова помогла мне также заметить, что Корн вмешивает в цемент слишком мало песка, а подрядчик привез гнилые доски. Если короче, взбесился я. Я орал громко и так долго, что подоспел бригадир и успел застать эту выволочку. Он дослушал до конца, прежде чем обратил на себя внимание. А проще – ухватил меня за ворот и потащил за собой в бытовку. Я было взбрыкнул, но, заметив, кто передо мной, прикусил жвала. Ленни закрыл дверь и прислонился к ней, будто боялся, что я свалю. Вид у него был не ахти. Я припомнил, что он вроде вчера собирался с нашими бухать, отмечать рождение чьей-то малышки. – Файнс, что за дела? Голос у него был прокуренный – густой, как дым в заведении О’Рейли пятничным вечером. Он по фамилии называл меня, только когда был на взводе. Мне заткнуться бы. Мне прикусить бы язык. Но на свежую беспохмельную голову мне не хватило ума. – Ты видел?! – Видел что? – Этот долбоеб вмешал песка три четверти против одной. – Он просто ошибся, Файнс. Чего орать? – Чего орать? Я скажу тебе чего. Он каждый раз мешает разную пропорцию раствора. А знаешь почему? Потому что никто ему не рассказал, как нужно, чтобы на голову не упало здание. А оно упадет, Ленни. Потому что бетон просохнет по-разному, по-разному стянется – и потрескается, твою мать, при усадке! Потому что эти доски превратятся в труху еще до сдачи здания. И потому что твой долбаный крановщик выходит на работу раз через три и работа идет так медленно, что сгниет и остальное, потому что никому не пришло в голову это накрыть толком. После моей тирады, наверное, самой длинной за всю мою жизнь, наступила оглушительная тишина. Ленни присел на край стола и с интересом смотрел на меня. За дверью тоже было тихо, и это следовало понимать так, что парни наши подслушивали. Мне сделалось неловко. Я скрестил руки на груди и уставился в угол. – Уверен? – наконец проронил Ленни. – Насчет песка – уверен? Я кивнул. Сейчас я и впрямь был уверен. И зол. – Иди. У меня после этого взрыва все кости превратились в желатин, но я послушно повернулся и толкнул дверь. – Доски отправь нахуй отсюда, – донеслось мне в спину. Я сглотнул, кивнул и вышел. Парни сделали вид, что страшно заняты. Но весь оставшийся день я то и дело ловил на себе то один, то другой взгляд – и они не были дружелюбными. Вечером вместо бара я поехал к Эджвуду. Тот, видно, обладал особым талантом, поскольку за пять минут вытащил из меня, что произошло, – даже выпивка не понадобилась. Странно, но после этого мне стало легче. – Учиться тебе надо, – пробормотал Лис. – Что? – Учиться, я сказал. Не здесь, в большом городе. Я промолчал. Мне казалось тогда, как и любому жителю глубинки, что выше головы не прыгнешь, что большие университеты – это для богачей и столичных. – Вали спать, Файнс. Завтра опять на работу. Утром меня встретили молчанием. Корна уволили. У него была пара ребятишек, и получалось, теперь я стал чем-то вроде злодея. Но особых угрызений совести я не почувствовал: от его халатности могли пострадать люди, дети. Я угрюмо уставился в проектную документацию. Ленни оставил мне ее, чтобы я пересчитал смету с учетом вскрывшихся дефектов стройматериалов и ошибок. Считать пришлось долго: у меня никак не сходились цифры, я злился, грыз ни в чем не повинную ручку и в конце концов швырнул ее в стену. Только после этого вдруг заметил, что на стройплощадке стало тихо, еще тише, чем когда я орал у Ленни. С меня было достаточно. Я выскочил за дверь, на ходу закатывая рукава, намереваясь прописать этим горе-строителям по первое и десятое число махом, но остановился посреди пятачка, на котором обычно давал разнарядку по утрам. Причиной тишины оказался огромный старый лесовоз, с трудом, отдуваясь, остановившийся на развороте. Лесовоз, полный новеньких свежих досок, только с лесопилки. Ребята начали оборачиваться на меня. Я озадаченно почесал затылок. Новое дерево я заказать не успел. И не помнил, чтобы Ленни на эту тему с кем говорил. Загадка, впрочем, вскоре разрешилась. С водительского сиденья с трудом выбрался Пол Смит, огромный детина, бригадир артели лесорубов, а с другой стороны лихо выкатился улыбающийся во все зубы Эджвуд. – Чтоб тебя черти драли, – выругался я. – Что это такое, Нат?! Подошел Смит. Казалось, под его ногами земля вибрирует. А когда он заговорил, мне показалось, что вибрирую уже я. – Это, сталбыть, от артели, – со всем свойственным ему изяществом пояснил Смит. – Я не понимаю. – Нат сказал, у вас тут древесину черви поели. Ну так мы решили: тут и нашим малым учиться. Вот. Подарок. Смоленые. Я уставился на Лиса, испытывая нечто среднее между желанием дать ему пинка и задушить в объятиях. Тот пожал плечами и улыбнулся. – Так вы как свежак сгрузите, – громыхнул Смит, – гниль мне сдайте. Свезу куда надо. – Пол, – я наконец очнулся, – сколько я должен? Лесоруб нахмурился. – Ты это мне брось, Файнс. Ты это с мэром своим три, сколько он вам должен за переработку и простой с древесиной. А мы от души. Спорить мне отчего-то не захотелось. Я оглянулся и кивнул парням на лесовоз. Стройка после этого заладилась. А вот отношения мои с бригадой, наоборот, развалились. Терпели меня, смело могу сказать, из-за Ленни и моей способности выжимать для работы все, что было нужно, и правильно считать. Но стоило заглушить технику и просигналить конец смены, как меня немедленно окружал кокон отчуждения. Даже когда мы пили вместе, меня продолжали сторониться как чумного. Я особо не страдал. Нат заронил в меня зерна надежды, и я начал больше читать учебников и засиживаться за чертежами. И все чаще предпочитал Лисье общество людскому. Однажды Лис заехал за мной и с самым невинным видом пригласил в бар, попросив одеться поприличнее. Я успел уже достаточно узнать о нем, чтобы понять, что он затеял шкоду. К слову сказать, большинство его выходок были старыми и не более чем подростковыми шалостями, которым зацикленное на себе, закосневшее сообщество городка придавало, по всему, слишком большое значение и со временем раздуло до размеров мастодонта. В чем действительно была проблема, так это в его предпочтениях. Не могли ему простить, что он такой. Может, если б он сам мужиков поебывал, глаза еще б и закрыли. Но, как однажды Лис мне сам без малейшего смущения сказал, он любил только снизу. Меня это смущало лишь первые пару недель: Джонатан совсем не походил на манерного педика. То есть, если не знать этого, никогда не заподозришь. Он сидел в седле как индеец, одним выстрелом клал оленя, мог на ходу остановить ударом кулака почти любого из нас, да так, что искры из глаз – я имел возможность проверить это на своей шкуре, когда по спору дошло до драки. То есть он не отличался от любого другого мужика из тех, кого я знал. А зачастую и превосходил ловкостью, умом и умением из говна сделать конфету. У него был лишь один недостаток – Лис страдал периодическими запоями. Они никогда не длились долго, но были жестокими. Так, например, он при мне однажды выглушил три бутылки бурбона, то и дело прикладываясь параллельно к пиву. И только под конец – совершенно неожиданно для меня – у него стал заплетаться язык, а буквально несколькими минутами позже мне уже пришлось волочить в постель его утратившую даже намек на координацию тушу. Не считая этой прискорбной зависимости, Джонатан Эджвуд обладал ясным пытливым умом и кипучей энергией. Вот и сейчас, пока я одевался, он успел поправить покосившуюся вешалку и уже примерялся к отошедшей притолоке, когда я хлопнул его по плечу, отвлекая. – Так куда мы? У О’Рэйли вечеринка? Лис окинул меня критическим взглядом, остался доволен и подмигнул. – Стал бы я тебя дергать ради этого клуба старых перечниц, – пренебрежительно фыркнул он. – Настало время прокатиться в другой город. Больше он ничего не сказал, как я ни выпытывал. Всю дорогу – почти час – просидел за рулем словно воды в рот набрав. Я уже придумывал для него какую-нибудь страшную пытку, когда мы лихо вывернули с темной лесной дороги и подкатили к светящемуся на окраине оазису со странным названием «Птички». Каюсь, я даже заподозрил неладное. – Ли-и-ис?.. Наверное, лицо у меня стало совсем зверское, потому что он вдруг улыбнулся так заискивающе, как все собачьи улыбаются, почуяв, что на них сердятся. Только что хвостом не залебезил. – Стэн, это не гей-клуб, клянусь! Я сменил гнев на милость, и мы наконец вошли. Внутри было, как говорится, просто и со вкусом. Вроде и та же деревянная грубоватая мебель, что в «O’Raily’s», почти такая же стойка и ровно тот же набор бокалов и выпивки. Но доски пола выскоблены, на столах пепельницы, и все лампы работают. Хозяин заведения явно им занимался. – Джонатан, куда это ты запропастился? – девичий голос застал нас врасплох. Во всяком случае, я вздрогнул точно, да и Эджвуд тоже ощутимо подобрался, но потом сразу расслабился и расплылся в глуповатой улыбке. – Мира. Вот. Знакомься. Это Стэнли. А это Мирабель. Тут настало время расплываться в глуповатой улыбке мне, и, кажется, как я ни пытался удержать ровное выражение на лице, удачей эта попытка не увенчалась. Просто потому, что красивые девушки в нашем городке были редкостью, а улыбающиеся непосредственно мне – и вовсе фантастикой. А она была красива. С такой, знаете, пышной гривой нарочито спутанных волос, с ясными глазами и мягкой улыбкой. И с такой грудью, что я только что вслух не застонал. – Наконец-то ты его привез, – девушка смотрела на Ната, но протягивала руку мне. И я, спохватившись, осторожно сжал было кончики ее пальцев, но она ухватила мою ладонь и пожала от души. – Сдвинь крышку, приятель, – Нат толкнул меня в бок. – У тебя сейчас из ушей свистанет. Мира, не обращай внимания. Он слегка застенчив. – Ничего, я знаю, как это исправить. Они на пару усадили меня за столик, и через минуту я уже пил пиво, не в пример свежее того, что ставил на потоке О’Рэйли. Мира и Нат общались друг с другом так, что ясно было – они давние приятели. Поначалу меня смущало это, я никак не мог побороть смущение и неловкость, обычные для человека нового в компании, где все друг друга знают, но на второй кружке я рискнул присоединиться к разговору. Господи, я боялся, что несу полную чушь. Но они слушали меня, смеялись, и в конце концов я осмелел настолько, что пригласил девушку на танец. Когда она положила руку мне на плечо, я и правда подумал, что сейчас услышу свист закипевшего чайника. Я так напрягся, что чуть не раздавил ей кисть. Но она только улыбнулась и шепнула, что не убежит. В жизни столько не танцевал, верите? Когда мы вернулись к столику, пыхтя как два мини-паровоза, Нат был все еще там и воевал с какой-то подвыпившей компанией, вознамерившейся отжать облюбованный нами угол. В обычное время я проигнорировал бы их или даже уступил, чтобы просто отвалили. Но сейчас я чувствовал себя таким сильным, смелым и отвязным, что подошел и толкнул ближайшего парня в плечо. Тот развернулся и уставился на меня. – Че за дела? Ты кто такой вообще? – Это наш столик. Хотели его себе, надо было приходить раньше. Я много раз видел, как наливаются кровью глаза оппонента, который собирается прописать мне в табло. И уже подобрался, намереваясь показать, чье табло для этого больше подходит. Как вдруг Мира втерлась между нами и ткнула моему противнику палец в грудь. – Тебе лучше не делать этого, Дэн. Или, клянусь Иисусом, я завтра забуду тебя предупредить, что твоя рубашка опять в станке. Парень глянул на нас исподлобья, особо задержав взгляд на Лисе, но все же буркнул: «Пошли отсюда», и вся компания удалилась в другой конец бара. А я поймал себя на том, что ошалело пялюсь на свою новую знакомую, а Нат сидит, прищурясь, наблюдает это, и вид у него как у обожравшегося енота – умиротворенный и довольный. – А где ты работаешь? – просипел наконец я. – На машиностроительном, – ответила Мира и невозмутимо опрокинула в себя пинту пива, даже не поперхнувшись. У нас заладилось с того самого дня. Мы с Мирой прекрасно понимали друг друга. И если со всеми девушками до нее я частенько испытывал неловкость и стеснялся своей неуклюжести, то она спокойно дожидалась, пока я подберу слова и начну говорить. Она оказалась веселой и деятельной. Могла ворваться ко мне под вечер после самой тяжелой смены и позвать на танцы. Тормошила меня, и все же я чувствовал: я могу сказать «нет», могу сказать, что хочу побыть один. И она не обидится и не рассердится, отправится донимать того же Лиса, раз уж оказалась в нашем городке. Однажды я выразил удивление, что девушка работает на тяжелом производстве. А она посмотрела на меня и хмыкнула. Много позже, когда мы сидели в сгустившемся сумраке на веранде, она заговорила. – Мы с Натом дружим со школы. И это он поддержал меня, когда я пошла учиться на токаря. Наш городок хоть и побольше вашего и в нем есть хоть какая культурная жизнь, но люди те же – работяги и одноколейщики. Все у них просто: мужик рвет жилы на работе, баба сидит дома и воспитывает детей. В крайнем случае работает в школе или в магазине. А я так не хотела, понимаешь? Я понимал. Пока еще смутно, потому что, чего уж там, сам считал, что женщине место у плиты. Но, видно, не до конца был уверен в этом, раз запал не на мирную домохозяйку, а на токаря высокого разряда. – Нат – он отличный парень. Только с припиздью после того, что с ним случилось. Я была удивлена, когда он начал о тебе рассказывать. Он тут ни с кем близко не общается. – А что с ним случилось? – возьми да брякни я. Мира как-то разом закрылась. – Тебе лучше бы у него спросить. Я этому совету не последовал. Во-первых, я уже спрашивал и получил совершенно конкретный отпор. Во-вторых, я писал дистанционные тесты, для чего мне приходилось много времени торчать в библиотеке и за стареньким ноутбуком. А в-третьих, если честно, на тот момент Мирабель владела почти всем моим вниманием. Я уделял ей все больше и больше времени, соответственно, все реже вспоминая о Джонатане. Да, черт возьми, так поступают большинство влюбленных. Кто ж знал, что все так обернется. Однажды О’Рейли перехватил меня после смены, когда я, намытый, в чистой рубашке, только что не летел к своему видавшему виды шеви, в котором уже ждала меня Мира. Но Патрик заступил дорогу. И хотя я был как минимум вдвое его сильнее и почти втрое моложе, я остановился. – Стэн, я не знаю, как сказать. Но последний раз я видел Эджвуда больше двух недель назад. Я непонимающе посмотрел на него. – Он ведь и раньше пропадал надолго? – Да, конечно. Но он раньше никогда не брал десять ящиков бухла в магазине. Он всегда довольствуется двумя, максимум тремя бутылками у меня. Я молчал. Я мучительно вспоминал, когда я сам последний раз видел Лиса. Получалось, тоже недели две назад. Из машины высунулась Мирабель. – О, ты не один, – Патрик коснулся козырька полинялой бейсболки. – Простите, мэм… – Какая я тебе мэм, папаша О’Рейли! – буркнула она. – Что случилось? – Мирабель? Мирабель Уокер? – старик явно обрадовался, когда разглядел девушку. – Вся в мать… вот же… Ах да, я вот хотел попросить Файнса глянуть по-быстрому, что там с Лисом. Я давно его не видал… он пару недель назад бухла купил на роту, и я с тех пор о нем не знаю ничего… боюсь, не сталось бы как в тот раз… Мира вдруг побледнела, как простыня, скользнула за руль и метнула в меня потемневший взгляд. – Едем, Стэн, давай. Меня захлестнуло ее страхом. Я сам не заметил, как запрыгнул в машину, и Мира газанула так, что Патрика буквально окатило пылью, но я даже не успел ничего сказать. Мы промчались по улицам, пустым в этот час, благодарение Господу, на скорости больше восьмидесяти миль и вывернули на просеку. – Как ты мог даже не позвонить ему? – бросила Мира, паркуясь посреди дороги и выскакивая на тропинку, чтобы срезать путь. – Гони к дому. Не спрашивай. Потом. Гони. Я перебрался на водительское и рванул вперед, забыв про рытвины и колеи, гадая, что, черт возьми, такого могло случиться, что моя девушка сломя голову бежит по первому слову к Эджвуду и почему, если уж на то пошло, она сама ему не звонила все это время. Пристройки выпрыгнули на меня, как обычно, неожиданно. Я сбросил скорость и дальше уже аккуратно пробрался по заросшей дороге. У дома Миры не было, и я забежал внутрь, в который раз уже мельком глянув на спальник и поразившись этой дорогой вещи в скромной комнатке. – Стэн! Я бросил страдать херней и распахнул дверь в санузел. И замер, на мгновение вообще утратив способность соображать, мог только глядеть и нервно сжимать и разжимать кулаки. – Мать твою. Не стой. Помоги. Я вышел из ступора, отодвинул ее. – Дай мне. Поищи аптечку, там должна быть над плитой. Первым делом я нащупал пульс. Биение было слабым и редким, но достаточно уверенным. Я осторожно повернул Ната на бок, удерживая одной рукой, расстегнул ошейник, пряжки на спине. Вся эта набухшая херня брякнула о дно кабины, я кое-как дотянулся и включил воду. Меня тут же окатило, но я даже не заметил этого. Я судорожно смывал густые потеки крови, пытаясь убедиться, что серьезных повреждений нет. Длинные и довольно глубокие порезы покрывали все тело, в основном руки, бедра, грудь, плечи, из чего я сделал вывод, что на Лиса никто не нападал. Лежащий на полке острый нож для шкур, выложенные там же перекись, пантенол и несколько пакетиков с гемостатическими губками подтверждали мои подозрения. Все это Нат сделал с собой сам. Он был жив, но дышал слабо и со свистом, и я не думал. Мне было не до мыслей. Я выключил воду, завернул друга в полотенце и с неожиданной легкостью поднял. Осунувшееся лицо тут же задралось к потолку. Скулы стали такими острыми, что грозились порвать кожу. Глаза запали, губы были все даже не искусаны – изорваны, спеклись коркой. В комнате Мира уже сдернула покрывало с тахты, и я как мог осторожно уложил Ната. – Почему? Я не узнал своего голоса – хриплого надтреснутого карканья. Мира только мотнула головой. Но потом нехотя процедила: – Думаю, он ездил к Дону. – Кто это? – Его бывший парень. Мы промыли начавшие воспаляться порезы, на самые глубокие наложили повязки, остальные смазали бальзамом. Все это время Нат не шевелился, даже когда мне пришлось наложить шов на самый безобразный порез, глубоко вскрывший мышцу на левом предплечье. Потом Мира легко коснулась моей руки. – Отвернись, пожалуйста. – Зачем? – Я окинул распростертое на кровати тело недоуменным взглядом. По мне, так я уже все видел, да и чего мне стесняться мужика. Мира промедлила всего миг, потом кивнула. – Ладно. Тогда помоги. Надо перевернуть его на бок, а потом подтянуть колени к груди… Не так сильно… Достаточно. Я на автомате выполнил все ее указания, и только тут до меня дошло. И хотя я не из скромников, но почувствовал, как лицо заливает краской. – Боже, Мира, ты же не… – Заткнись. Или выйди. Сейчас это была не привычная веселая и беззаботная Мирабель, наверное, такой она была на работе. Но я вдруг ощутил прилив тепла. Это по-прежнему была моя девушка, и она выручала друга, как, наверное, уже делала раньше. И я просто умолк, продолжая придерживать Джонатана и помогать ей, пока она доставала из него это… эту… штуку. А потом так же молча помог убрать за ним, глядя, как болезненно сходятся рыжие брови на переносице. Джонатан тоже не перестал быть моим другом после этого. И он нуждался в нас. Я взвихрил ему волосы, как когда-то делал мой отец, и по его лицу пробежала слабая тень улыбки. Мира уже деловито сновала у плиты, залезла в шкафчики, открыла холодильник. Потом повернулась ко мне. Ее глаза напоминали глаза медведицы над детенышем. – Я убью этого сукина сына. Я перед тобой, Стэнли Файнс, сейчас говорю это. Я убью Дональда Перкинса, если увижу. Наверно, я выглядел полным идиотом. И я и вправду не понимал ничего. Она жестом позвала меня на улицу. Там я впервые увидел, чтобы она плакала. Она не рыдала, не всхлипывала. Она стояла, обхватив себя руками за плечи, смотрела на заросли, а по лицу текли слезы. Я никогда не видел такого молчаливого плача, мне стало зябко, так что я подошел и обнял ее за плечи. Мира некоторое время была как натянутая струна, но потом привалилась ко мне спиной. – Дональд Перкинс был на класс старше, – глухо проговорила она. – И в какой-то момент они стали встречаться. А потом он, наверное, струсил. И всем в обоих городках растрепал, что Нат – гей. Его избивали. Один раз изнасиловали. Но он никому не рассказал… про Дона. А тот закончил школу и уехал в большой город. Джонатан кое-как доучился и тоже уехал, в колледж. Закончил его и нашел хорошую работу в авторской мастерской. Она замолкла, я не мешал ей. Я понял вдруг, что для меня важно, чтобы она договорила. – Я не знаю, как они опять встретились. И не знаю, что этот ублюдок сказал ему… Но они вновь начали встречаться. Нат простил его. Был так счастлив. Когда он звонил мне, когда мы виделись, он весь светился. Но потом… все закончилось. Он вернулся сюда. Починил дом, сарай, завел лошадь, птицу, пару свиней. Но люди тут ничего не забыли. Припомнили старые грешки, что он голубой. Тут такое творилось, Стэн… Они… – Мира споткнулась, но ей не надо было описывать что-либо, я и так хорошо представлял, что могла сделать пьяная толпа, к тому же у Ната больше не было свинарника, птичника, да и дом явно горел. Мне показалось, треснут зубы – так сжались челюсти. Мира вздохнула, успокаиваясь, и закончила: – И тогда он в первый раз это с собой сделал. – Сколь… – я дал петуха, сглотнул. – И сколько раз?.. – Это третий. В прошлый раз он пытался поговорить с Доном и вернулся совсем невменяемым. Он… – Все. Все, – я погладил ее по голове, как ребенка. – Я… Мы разберемся с этим, найдем выход. Обещаю тебе. Она обняла меня – так крепко, что я понял: она опасалась моей реакции. Все это время она одна сражалась с людьми в этом захолустье и с демонами в душе лучшего друга. И ни от кого уже не ждала поддержки. Храбрая Мирабель. Надежная подруга. Именно в этот момент я понял – я не отпущу ее, я не променяю ее ни на какую свистушку, ни на какую домохозяйку. – Ему не надо быть одному. Я хочу сказать, когда он придет в себя. – Я пойду, – она тряхнула головой. – А ты привези из магазина детское питание, сок и витамины. Думаю, он давно не ел. Следующие несколько дней мы не отходили от Джонатана. Менялись сменами, спали рядом с ним поочередно на раскладушке, обнаружившейся в кладовой. Лис все больше спал, его лихорадило, но заражения не было. Иногда он просыпался, и тогда Мира с неумолимостью цунами скармливала ему мясное пюре, смешанное с овощным, или кашу, заставляла выпить сок с растворенными в нем витаминами. Иногда это делал я, но мне Нат быстро начал сопротивляться. Отворачивался к стене, сопел. В один день я в сердцах поставил на столик чашку. – Ладно. Раз есть силы кочевряжиться, значит, и сам поесть ты в состоянии. От двери раздался короткий смешок. Мира поманила меня за собой. – Ему стыдно, что ты видишь его таким, – пояснила она, пока мы чистили генеральское стойло и таскали свежее сено. – А что я видел его без штанов и с резиновым хуем размером с мою руку в жопе, ему не стыдно?! – огрызнулся я, в сердцах отталкивая наглую вороную морду, потянувшуюся ко мне из левады, хотя раньше отпрыгнул бы. – Если он об этом узнает, наверное, вообще сгорит, – Мира брызнула в меня водой из поилки. – Но сказать ему надо. – А слушай… – я запнулся. Я не знал, как спросить, не знал, как вообще о таком говорить. Пока я думал, Мира подошла ко мне, взяла мое лицо в ладони и поцеловала. И я не то что как думать, как дышать забыл... Когда мы возвращались, я все-таки поймал ускользнувшую мысль. – А почему он это сделал? Я в смысле… ну, что вообще может кого-то заставить так с собой? – Это боль. – В смысле? Он еще и мазохист? – блеснул познаниями я. – Нет. Не совсем. Знаешь… после всего, что было у него с Доном и с этим проклятым захолустьем, его сердце – как кровавое месиво, Стэн, и внутренне он кричит и истекает кровью, даже когда улыбается. Особенно когда улыбается. И когда душевная боль становится слишком невыносимой, он пытается заглушить ее физической, чтобы не сойти с ума. – То есть он не пытался себя убить? – Если бы он на самом деле хотел умереть, – мрачно сказала Мира, – он не убивал бы себя так медленно. Позади раздался шорох, потом мат. Мы оглянулись. Энтони Томпсон, городской почтальон, выдирал велосипед из куста малины. Завидев меня, он бросил это занятие. – Файнс! О’Рейли сказал, ты здесь. Всучив мне пакет, он пинком таки выручил велосипед из плена и укатил, словно за ним гнались черти. Я открыл конверт, пробежал глазами строчки, собрался было пожать плечами – не судьба, так не судьба, как вдруг понял, что прочел совсем не то. Жадно перечитал еще раз. – Что там? – Меня… приняли. – Что? Куда? – Я не говорил тебе, чтобы не… ну… ты понимаешь. В Северо-Восточный в Бостоне. Мы переглянулись, потом заорали хором, а потом снова уставились друг на друга как два барана. Во мне медленно поднималось ликование. Я смог. Я действительно смог. Джонатан не ошибался во мне. Я сам в себе не ошибался. – Что тут происходит? Голос этот был не голос даже – шепот. Но мы услышали, потому что очень ждали его. Джонатан стоял, тяжело дыша, привалившись к столбику, вцепившись в него, как утопающий. Плед сполз, открыв одно мосластое плечо, на коже отцветали и затягивались синяки и порезы, глаза блестели следами только недавно отступившей лихорадки, но улыбка – улыбка была прежней, плутоватой и насмешливой. – Меня приняли в архитектурный, – сказал я. – Шик. Хотя бы ты отсюда выберешься, – Лис доковылял до кресла и медленно опустился в него. Мира метнулась в дом, принесла воды, а потом подошла к перилам и несколько минут смотрела на песок, перемешанный с гравием, отстукивая ногой одной ей слышную мелодию. Мы не мешали. Я сел рядом с Джонатаном, переполненный радостью от новости и печалью – ведь придется покинуть их обоих. – Я думаю, в Бостоне тоже есть заводы, – тихо сказала Мира наконец. Я вскинул голову, в точности повторив лисий жест по соседству. – Да, – она решительно кивнула своим мыслям. – В Бостоне тоже есть заводы. И мастерские, – добавила она, бросив быстрый предупреждающий взгляд на Лиса. – Если, конечно, ты, Стэнли Файнс, не против. Я растерял способность соображать второй раз за день. И мог только тупо смотреть на нее, на него, мотая головой, как контуженный пес. – Господи, Стэн, просто кивни, – засмеялась невозможная, невыносимая, самая лучшая женщина в мире. И, признаться, я и мог только кивнуть, пораженный тем, что настолько простая мысль не пришла мне в голову. – Но я… – начал было Нат. – Ты тут не останешься, – оборвала его Мирабель таким тоном, что только самоубийца посмел бы возразить. – Я вообще перевез бы тебя к себе, – подумав, сказал вконец очумевшему от нашего натиска Нату. – Ты извини, друг, но за тобой, оказывается, глаз да глаз нужен. А взамен ты мне починишь все, что успело отвалиться и рассыпаться, – быстро отмел все возможные возражения я. – Эй… – хрипло рассмеялся Нат. – Мое мнение что, в расчет вообще не принимается? – После того, что ты опять вытворил, ты приравниваешься к ребенку по количеству свобод и прав, – буркнула Мира. – Ну все, парни, кто хочет хороший стейк? Каша эта задрала вконец. Стейк, разумеется, хотели все. Мы перевезли Эджвуда на следующий же день, по-быстрому оборудовав для его зверюги небольшую леваду с навесом в дальнем углу моего участка. Все вещи Ната не заняли и половины гостевой комнаты. А самого Ната в доме было почти не видно и не слышно. Встречал я его только за завтраком и за обедом. В остальное время он или приходил в себя в комнате, или так незаметно передвигался по дому, что только по постепенному приросту починенных вещей, заплат свежей краски там и сям и отлаженных коммуникаций и можно было понять, что он еще здесь. Иногда, правда, я заставал его в леваде и невольно подолгу наблюдал, как он чистит Генерала или бегает с ним наперегонки, учит танцевать или играть в мяч. В нашем городке никто таким не занимался с лошадьми. Они были рабочей силой, иногда – развлечением на ярмарке, за ними ухаживали, гордились ими, но никому бы не пришло в голову, например, подолгу обниматься с конем или читать ему вслух. Лис как-то заметил меня и силком потащил за брусья. – Ты просто не понимаешь, чего лишен, – отмел он мое бормотание и опасливые возражения и свистнул призывно. Потом сунул морковь мне в руку и толкнул вперед, навстречу Генералу, который шел к нам, насторожив уши. – Говори спокойно и не делай резких движений. У него есть личное пространство, уважай его. Дай подойти самому… Я слушал вполуха, больше занятый мыслями о том, покрывает ли медицинская страховка травмы, полученные при общении с лошадьми. И вдруг мне в лицо пахнуло теплым и чуть влажным с запахом сена и отрубей. Я разожмурился и уставился в бархатный нос. И, черт возьми, я никогда бы не подумал, что лошади такие усатые. Эта мысль вызвала у меня улыбку. Со стороны донесся голос Ната, тот подсказывал протянуть вперед ладонь. Наверное, Лис меня загипнотизировал, потому что я так и сделал. Генерал немедленно ткнулся в руку, а потом вскинул голову, раздувая ноздри, и потянулся ко второй руке, в которой я все еще сжимал морковь. – Совсем не страшно, правда? Лис выглядел донельзя довольным и насмешливым одновременно, не знаю уж, как у него это получалось. Но я вынужден был согласиться: ничего страшного в общении с монстрами, оказывается, не было. Мы провели в леваде остаток вечера. Под конец Генерал даже позволял мне шутливые толчки и по-джентельменски посторонился, когда мы уходили. Через неделю Джонатан продал участок со старым домом Мэтту Бернсу. Когда сделка была заключена, Бернс отозвал меня в сторонку, покрутил усы, закурил трубку. Я знал, что означают подобные танцы в нашем городке: серьезный разговор. Но как-то не ожидал, что этот разговор выбесит меня до черных точек перед глазами. – Ребята велели мне передать. Тебе больше не рады в «O’Raily’s». – С чего вдруг? – Пат может творить что хочет, у него не все дома после смерти Молли с сыном, но тебе… – Так. Мэтт, я что-то не… – Нам тут петухи не нужны, ясно тебе?! – гаркнул он мне в лицо. Я остолбенел, пытаясь осмыслить его слова. Доходило до меня с минуту, не меньше. А когда дошло, я схватил его за ворот и зарычал: – Забирай свои бумаги, Мэтт, и катись к чертям! И чтобы я тебя больше не видел. С трудом взяв себя в руки, я через некоторое время вернулся к машине. Мэтта уже не было. Старого хрыча спасло только то, что из него и так песок сыпался. Нат стоял, прислонясь к капоту, и внимательно смотрел на меня. Он не стал задавать вопросов, за что я был ему бесконечно благодарен. Как и за прекрасный бифштекс с красным вином на ужин. – Там, куда ты едешь, люди ценят хорошие манеры, – коротко пояснил он, расставляя передо мной тарелки, бокалы для вина и воды и выкладывая приборы. Я никогда не пил вина до этого вечера, и меня изрядно развезло. Так что когда приехала Мира, я был навеселе. Что не помешало ей уволочь меня в постель и довести до ошеломляющего оргазма. Я мог только надеяться, что она не притворялась и ей было так же хорошо, как мне. После мы открыли окно и лежали рядом, глядя в потолок. Я курил. В леваде слышался приглушенный песком и опилками топот: Нат гонял Генерала на корде. Мне было хорошо, так хорошо, как не было со смерти родителей. Я обхватил круглые мирины плечи, водил по ним пальцами бездумно, а потом отправил бычок в пепельницу и зарылся носом в растрепанные душистые волосы. Я был счастлив.

* * *

После выходки Мэтта мы не долго задержались в городке. Я сдал дом в аренду одной семье, мы погрузили в шеви пару чемоданов и рюкзаки, а к пикапу Ната прицепили коневозку и совершили одно из самых лучших путешествий в жизни, останавливаясь с палатками, где приглянется, и наслаждаясь долгими беседами за барбекю. Мы никуда не торопились. Занятия начинались осенью, на новой работе Миру тоже ждали к сентябрю, и всем нам нужна была эта поездка, чтобы стряхнуть пыль нашего неприветливого захолустья и забыть о нем навсегда. За это время я узнал Мирабель и Джонатана с новых – почти всегда лучших – сторон и еще больше привязался к ним. Они буквально стали моей семьей и, если можно так выразиться, сделали меня сильнее и увереннее в себе. Поэтому в новый большой мир я вступил, спокойно и открыто глядя в будущее. Еще до сентября я сделал Мире предложение и, когда она согласилась, впервые увидел, о чем она говорила, когда упоминала о светящемся счастьем Джонатане. Как собака, хозяева которой воссоединились после долгой разлуки или сошлись после длительной ссоры, он пытался одновременно подойти к нам обоим и колебался так, пока мы сами не подошли и не обняли его с двух сторон. Мы поселились недалеко от студгородка, рядом с которым Нат быстро нашел автомастерскую. Но проработал там недолго. К нашему огромному сожалению, вскоре Лис стал беспокойным, нервным и всего через четыре месяца покинул Бостон, увозя с собой Генерала. – Я буду звонить. Я обещаю, – сказал он, поочередно обняв нас. – Не меняйте номера сотовых. И он звонил. Нечасто, но все же не теряясь из виду. Спустя два года скитаний Лис осел где-то в Колорадо, устроившись горным гидом на одной из многочисленных баз, обзавелся казенным жильем, ноутбуком и сотовым, и мы стали чаще общаться. Постепенно взгляд его перестал напоминать взгляд загнанного зверя, хоть и не утратил затаенной неясной тоски, но Лису явно нравилось на новом месте. Что еще? Мы с Мирабель Уокер поженились и обзавелись маленьким тезкой нашего друга. Я успешно сдал все экзамены и защитил диплом, к своему удивлению, оказавшись лучшим на потоке. Посыпались предложения работы, и я совсем уже было согласился заключить контракт с одной правительственной конторой, когда пришло официальное письмо из крупной строительной компании в Калифорнии. Когда я увидел перспективы и стартовую цифру зарплаты, мы не стали долго думать, продали квартиру и уехали в Сан-Диего. Меня зовут Стэнли Файнс, я работаю в «Lagerlöf Arch&Design Inc». У меня прекрасный шеф, лучшая в мире жена и замечательный сын. И всем этим я обязан своему лучшему другу, Джонатану Лису Эджвуду. ______________________ * Имеется в виду строительный уровень, или ватерпа́с – измерительный инструмент, используемый для оценки соответствия поверхностей вертикальной или горизонтальной плоскости, а также для измерения градуса отклонения поверхности от горизонтальной плоскости. ** Трупиаловые, американские иволги, кассики или желтушники (лат. Icteridae) — семейство воробьиных птиц, распространённое в Новом Свете.