нет конца коридору

            Виссарион Белинский держит небольшой книжный магазин, каждое утро варит кофе в турке, надевает на улице чёрные порванные в некоторых местах перчатки, собирает волосы в хвост и ненавидит сигаретный дым.       Александр Бенкендорф носит пальто от Belstaff, оформляет магазины и дома, удивительно много курит для человека, прожившего на Земле двести с лишним лет, заставляет все подоконники в квартире кактусами и убьёт за них, не задумываясь.       Они встречаются в Старбакс на Невском. Белинский с книгой и латте, Бенкендорф с блокнотом и эспрессо с кленовым сиропом. Сталкиваются в дверях и чуть не разливают кофе из стаканов. — А вы всё ещё живы? — удивляется Виссарион Григорьевич. — Из вас тоже песок сыплется, — невозмутимо откликается Александр Христофорович.       Они обмениваются хмурыми взглядами и разбегаются — у Бенкендорфа горят сроки, а в очередной раз внесённые правки, конечно же, не устраивают заказчика, Белинскому должны завезти пьесу о Гарри Поттере.       А через неделю они снова встречаются. Землю под ногами ещё никогда так сильно не трясёт, как в тот злополучный день, когда по горлу Белинского скатывается обжигающий кофе с карамелью, а с губ слетает самое абсурдное в мире предложение. — Как насчёт жить вместе? Квартплату делим на двоих. — Прямо как Холмс и Ватсон, — говорит Александр Христофорович, успевший изучить культуру других стран — у бессмертных людей обычно больше свободного времени. Он, разумеется, соглашается.       В переводе на человеческий язык их маленький диалог означает «Я больше не один в этом чёртовом двадцать первом веке».                       — Ваше имя? — Виссарион.        Чёрный маркер выводит девять букв на картонном стаканчике, и тонкие пальцы Белинского обхватывают стакан. Любимый карамельный латте сегодня приторно-сладкий, и Виссариона Григорьевича тошнит. Хотя, возможно, дело в том, что каждодневный кофе уже его достал. — Хорошего дня, — слышит он уже в дверях.       Петербург как и полтора века назад холодный, ветреный и мокрый. Белинский заходится сухим кашлем, когда поднимается в квартиру. — Вам плохо? — голос у Александра Христофоровича ломанный-переломанный, хриплый и усталый. — У меня болит горло, — закатывает глаза Виссарион Григорьевич и лезет в карман куртки за ингалятором. Не находит. — Вы его забыли дома, — говорит Бенкендорф и щёлкает зажигалкой. — Вам помочь? — Будьте добры, — Александр Христофорович обхватывает его за плечи, и они начинают своё маленькое восхождение на третий этаж. Каждая ступенька болью отзывается в лёгких. — У меня от вас рёбра ноют, — доверительно сообщает Белинский. — Сходите, проверьтесь, — пожимает плечами Бенкендорф и закуривает. — Может быть перелом. Сигарету? — Хотите меня убить? — Разумеется, ведь столкнуть припадочного старика с лестницы — слишком просто. — Да, вы — сверхразум, как я погляжу. — Я и не сомневался.       Они с трудом подбирают слова; Белинский задыхается, а Бенкендорфу сигаретный дым забивает глотку горечью.       Глупо. Глупо и бессмысленно, как и вся их жизнь длиной в несколько веков. Давно забыты шпаги, золотые вышивки на мундире и цилиндры. Уже не в почете, уже устарело. Как и они. Шеф жандармов и литературный критик перегорели, устарели и выдохлись. Они никому не нужны, даже в виде диковинных зверушек, на которых можно поглазеть в свободное время. — Почему мы не можем умереть​? — Наверное, кому-то нужны. — Ага, друг другу. Очень смешно.       Их маленькие вселенные постоянно сталкиваются вечером на кухне, а потом разбегаются по противоположным сторонам, по разным комнатам, но всё же старательно перемешиваются с чужими галактиками и привычками — книги Белинского переползают к Бенкендорфу, растения Бенкендорфа — к Белинскому.       Едва они выходят на улицу, сразу налетает холодный питерский воздух и выжигает все, чего успевает коснуться, например, и без того слабые лёгкие Виссариона Григорьевича и остатки чувства такта у Александра Христофоровича; и да, этот яд не вытравить.       Глава третьего отделения и публицист морщатся, разглядывают солнце в упор и хотят сгореть, да так что бы пепла не осталось, ведь этот мир изрядно надоел. Но приходится навсегда оставаться в этой бесконечности, читать, поливать цветы, пить кофе и обмениваться колкостями за ужином. Чёрт знает, почему им так не везёт, но из всего великого множества известных фигур природа одарила долгой жизнью только эту парочку, словно пришедшую из комедии 90-х, эти люди никогда не питали к друг другу особой любви и с трудом переносили существование человека с абсолютно противоположными взглядами, а теперь — что за ирония — мирно сосуществуют.       У обоих начинают мелькать мысли о суициде или о чём-то типа того, потому как спроси их кто в девятнадцатом столетии, хотят ли они жить, оба, не раздумывая, ответили бы «Да». А сейчас им хочется вынырнуть из тёмного, неисследованного, кислотно-жгучего и наконец умереть.